Роман Солнцев - Рассказы
Но, скорее всего, она и не нужна была грабителям, а если бы она здесь стояла, они бы и не сунулись сюда, поостереглись. Они точно знали, что хозяина и охранников нет. И именно отсюда, через внутренние двери, они и проникли в дом.
– Что же этот хрен в противогазе сигнализацию не поставил? – качал головой Сергей Петрович. – Всего и дел-то – пять минут. Как завыла бы сирена, у них бы маятники отвалились.
– Надо звонить, – сказал я. И набрал 02. Женский голос, расспросив, кто звонит и откуда и почему не владелец дачи, мне ответил, что сотрудники подъедут через час-полтора.
– Заходить не будем, – попятился Сергей Петрович. – Еще на нас свалят. Пошли обратно. У меня вчера женка в город пешком почесала, рябиновой выпьем. Не горюй! Если уж они тронули такого борова, как этот сосед, их найдут. Он их сам из-под земли выроет.
– А может, еще к кому зайдем? – предложил я. Да и не стоило до приезда милиции спиртное пить.
Николаев кивнул, и мы двинулись по лесу к другим ближайшим соседям.
За низеньким забором из стальных прутьев (такими огораживают могилки, городские скверы) в деревянном длинном доме жил старый генерал Максимов, дед с усищами, как у Буденного, за что его в народе так и звали – Буденным.
Прежде он был начальником УВД области. Недавно овдовел и, оставив детям с внуками городскую квартиру, теперь он целыми днями и ночами играл сам с собою в карты. Говорят, порой плакал и пел песни советских времен. А если в гости кто зайдет, угощал собственной настойкой с названием "Смерть Гитлеру".
– Михалыч! – позвал со двора Николаев, он был со всеми хорошо знаком. – К тебе можно?
– Заходите по одному, – послышался хриплый ответ. – Буду отстреливать.
Старик был дома. И, видимо, так шутил.
Мы вошли. Генерал, тепло одетый, лежал на тахте перед топящимся камином и в самом деле держал в руке пистолет. Глаза у него были безумны.
– Что с вами, Иван Михайлович? – воскликнул с порога Николаев. – Это мы, соседи!
Старик – краснолицый, пузатый – спустил на пол ноги, шатаясь, поднялся.
– Ограбили, – просипел он. – Ограбили, падлы.
И рассказал такую историю. Он под утро решил сходить по маленькому делу в уборную, в дощатый домик, стоящий в дальнем углу двора, за сосенками. Как был – в трусах и майке да шаль жены на плечах, – так и пошел. Поскольку думал, что ненадолго.
– Только дверку там за собой прикрыл – слышу: "Дед, стоять смирно, а то на хер подпалим твои хоромы. Парни, торопитесь!" Что за шутки?
Смотрю через щель – бугай лет тридцати, в руке ракетница. А это опасное оружие, братишки, хоть где прожжет дыру. Хотел заорать – да кто услышит? Со всех сторон музыка в лесу гремит, в небо шары огненные взлетают… И ведь даже сотового не взял с собой, старый мудак! А они, видно, быстро пробежались по дому, слышу – шаги к воротам по снегу: скрип-скрип… человека три… с этим четыре… И еще хохочут: "Подпалим, у нас ракетницы…" – Старик закрыл глаза рукой, заплакал.
– Иван Михалыч, успокойся… – попытался утешить его Николаев. -
Найдут их. Мы в милицию позвонили. Они крупно тут поработали, коттедж бизнесмена обчистили. И вот у Романа побывали, даже старый тулуп унесли.
– Хорошо, что пистолет не нашли… именной… вот бы был позор! -
Старый генерал поцеловал оружие и сунул под подушку. – Они же что же, бля, ждали, пока я пойду в туалет? Или бы и так зашли да придушили, а?
– Я думаю, ждали, – ответил Николаев. – Психологи. Сидели в теплой машине и ждали.
– Истинно говорят, старость – не радость!.. – снова закручинился генерал.
Итак, воры вынесли из его дома телевизор "Самсунг", волчью шубу, летчицкие унты, лисью шубейку жены, которая как память здесь висела… И, видимо, спокойно поехали дальше по дачному поселку – выслеживать очередную добычу.
Пробежав в теплый дом полуголым, генерал звонить в милицию по сотовому постеснялся – побоялся срама.
– Ну как бы я мог объяснить оперативникам, почему сам не задержал?..
А у тебя что украли? – Дед обратил наконец внимание на меня.
Я коротко вновь поведал про свои пропажи.
– Особенно жаль тулуп отца, – сказал я.
– Да, память – дело великое, – согласился старик и, моргая мокрыми розовыми глазами, налил нам с Сергеем Петровичем в стаканы прозрачной настойки "Смерть Бушу". – Выпьем. Ну, блядь, когда же на
Руси будет порядок?..
Мы вздохнули и выпили. И втроем побрели через сугробы напрямую к коттеджу бизнесмена – встречать милицию.
Здесь уже работали парни из РОВД. Оказалось, что воры обчистили коттедж так же основательно. Перепуганный длинноносый охранник, парень в милицейской шапке и пятнистой меховой куртке, которому было поручено охранять в новогоднюю ночь дом, диктовал, что пропало. Он, по его словам, отлучился всего на час – бегал к товарищам из охранного агентства через лесок в дальний коттедж, который принадлежит депутату областного законодательного собрания.
– Ну и начистят тебе самовар, – хмыкнул седоусый генерал, с презрением глядя на горе-охранника. – А был бы на месте – услышал бы, как нас грабят. Мы б тебя денежной премией наградили. А теперь – мотай сопли на кулак.
Тот трясся, опустив голову, и молчал.
Хозяин коттеджа со своей семьей, как выяснилось, отдыхал в эти дни на Канарских островах. Решили все-таки его покуда не беспокоить, не звонить на сотовый телефон…
– Хотя вряд ли что найдем, Иван Михайлович, – заключил молодой оперативник, записывая и наши показания. – Судя по всему, шайка храбрая. В соседнем товариществе семь дач обчистили. И главное – никто не видел ни номера машины, ни в лицо кого-нибудь из них…
3Я словно заболел какой-то необъяснимой болезнью – совершенно не мог спать. Может быть, и задремывал ночью на одну-две минуты, но напряжение в теле, каменная судорога не покидала меня – такое бывает, когда нечаянно схватишься за оголенный электрический провод и нет сил разжать кулак…
Мне снился отец, снился его огромный тулуп, снилось мое детство. Мне снились все разноцветные пуговки этого тулупа, на которые, впрочем, он никогда не застегивался – нет на свете человека, который, застегнув его, не был бы смешон… он бы мог расхаживать внутри тулупа, как внутри колокола, и то если тулуп подвесить за гвоздь, а если не подвешивать, так он повалит слабого человека…
А ведь я НИ РАЗУ не сунулся в него, не попытался даже вдеть руки в рукава после того, как мне переслала его в Сибирь много лет назад мать. Я приволок с почты с трудом домой этот тяжеленный, обшитый материей груз, вскрыл, развернул и, с усилием приподняв, водрузил на стальную вешалку в прихожей. Но получилось, что в маленькой нашей прихожей он занимает слишком много места – куртки некуда вешать. И тогда я отвез его на дачу, оставил там в сенях, возле лестницы, ведущей на чердак. И он угрюмо провисел там семь или восемь лет…
И вот его больше нету.
Обидно было, обидно. Пусть я им не пользовался, но всегда почему-то помнил – он здесь, рядом со мной. Когда друзья наезжали в гости на дачу, я показывал – бараний тулупище из нашей деревни. Его с трудом снимали с гвоздя, как подвешенного сушиться кита, и, заглянув в его мохнатое нутро, вновь устраивали на место.
Впрочем, он же до самого полу – можно было встать внутрь его и, запахнувшись, спрятаться от всех, как делал мой отец, когда обижался.
Стоял, как школьник в углу, маленький, лысенький, толстогубый, и на ласковые увещевания моей мамы: "Ну, выйди, ну, хватит!" – не отвечал ни единым словом. Только слезы лил.
Конечно же, он был в такие минуты пьян. И конечно же, не был таким уж низеньким, щуплым, каким представляется мне сегодня. Сын бедных крестьян из Кал-Мурзы, сказать прямо – батраков, крепкий в кости, сам всю жизнь батрак: пахал, сеял на чужой земле; он добровольцем ушел на фронт, веря в светлое будущее после победы, вернулся лысым, как Ленин, и снова пахал и сеял, продолжая верить в светлое будущее лет через десять, о чем громко говорил даже сам с собой, за что его и избрали председателем колхоза. И вот руководитель, коммунист, приехав под хмелем с фермы или с полей, он стоял, вжавшись в висящий тулуп, опустив на голову башлык, как некий рыцарь из музея, запахнув тело тяжелыми мохнатыми полами.
– Ну, милый, ну, перестань! Выйди!.. – звала его моя мать к столу.
Но отец не выходил, потому что она вновь обидела его, назвав алкоголиком, безвольным человеком.
– Почему ты со всеми пьешь?.. – такими словами она встречала его, сутулого при невысоком росте, с мокрой плешью, с шапкой или кепкой в руках, уже в одних носках – сапоги остались на крыльце. – Ты председатель, ты начальник… Если ты пьешь, они тоже будут пить…
Отец утирал лицо и молчал. Пить он стал ближе к старости, а может быть, и раньше пил, да не было так заметно. Помню, батя, подняв указательный палец, пробовал объясниться:
– Как ты так можешь говорить?! У Калинниковых свадьба… Витя, лучший тракторист, женится… я еду мимо – вышли красивые, с цветами: мы ждем вас… вы его крестный… Как я мог не зайти? Конец рабочего дня.
