Виктор Дьяков - АРМЕЙСКИЕ БУДНИ сборник рассказов
Так Пупков стал курсантом. И здесь, несмотря на то, что с самого начала он отлично учился его, прежде всего из-за внешности и нечистоплотности, стали постоянно назначать на самые грязные, не престижные работы, типа мытья полов, прочистки забитого туалета, в наряд он строго заступал рабочим по кухне ...
2
Осень на Кавказе наступала месяца на полтора позже, чем в Пермской области. То есть начиналась она по факту где-то в середине октября, а самые дожди приходились на ноябрь. В тот дождливый ноябрьский вечер взвод Пупкова после шести часов занятий, обеда и двух часов отдыха заступил в суточный наряд по училищу. Одни курсанты заступали в караул, другие всевозможными дневальными: по батарее, автопарку, КПП, штабу ... А Пупков, который уже получил от товарищей, вполне естественную при его фамилии кличку "Пупок", с такими же, как и он бедолагами в свой обычный наряд на кухню. Непрестижность обуславливалась тем, что в этом наряде почти круглые сутки, включая большую часть ночи, курсанты, облачённые в старое хе-бе, выполняли тяжёлую и грязную работу.
Заступили с вечера, накрыли столы на ужин. После того, как поужинало всё училище, более тысячи курсантов, собрали посуду, помыли её в ваннах с обжигающе-горячей водой, вынесли отходы на свинарник, вымыли полы, столы, протёрли скамейки ... Только сели передохнуть в десять часов вечера, впервые за четыре часа. Тут снизу из варочного цеха повариха кричит:
- А ну ребятки милые, не время сидеть, пошли на завтра картошку чистить.
Делать нечего, встали, пошли. Уселись вокруг большого чана и все десять человек, вооружившись ножами, под зорким доглядом поварихи принялись чистить картошку. Нудная работа - глаза смыкаются, руки устают. Минула полночь, а ещё чистить и чистить, курсанты орудуют ножами и косят глаза на повариху ... Только посмотрят, и сразу пропадает сонливость, кровь быстрее бежит по жилам, ведь смотреть было на что. И не потому, что курсанты-первокурсники до конца первого семестра не ходили в увольнение, фактически заперты в стенах училища, то есть женщин почти не видели. Впрочем, женщины в училище в ограниченном количестве водились: преподавательницы гражданских учебных дисциплин, медперсонал санчасти, продавщицы во внутриучилищных магазине и буфете, ну и обслуга столовой - официантки и поварихи. В основном эти женщины были уже не молоды, как правило, не отличались миловидностью, потому на них даже у "голодных" курсантов "аппетит" обычно не возникал. Начальник училища был выходец из местных, осетин, и в обслугу он набрал много своих. А осетинские женщины, как и все этнические кавказки для русского мужского глаза уж очень непривлекательны. Но эта повариха оказалась русской, тоже уже немолода, курсантам почти в матери годилась, в общем, что-то около сорока, но как смотрелась!!! Глаза курсантов, уже уставшие от вида блёклых, длиннолицых, смуглых, тонконогих горянок, обрели блеск недвусмысленного желания.
Повариху звали тётя Маша. Была она рослой, пышной и в то же время фигурной. Белый рабочий халат сидел на ней как влитой, а такая же белая косынка удачно оттеняла густые тёмно-русые волосы. Она сидела рядом с курсантами, помогала чистить картошку и по-домашнему доверительно говорила с ними за жизнь. Курсанты слушали, а сами против воли нет-нет, да и посмотрят на её большую грудь, округлый обтянутый халатом живот, полные икры. А когда она встала и, колыхая своими выпуклостями, пошла в варочный цех посмотреть, как там греется вода в котле, один из курсантов жарко зашептал ей вслед:
- Ну и ж... у этой тёти Маши. Продуктов небось каждый день отсюда кило по двадцать выносит, во какая отъелась,- сказано однако было не столько с осуждением, сколько с восхищением.
Высказал свои соображения и Пупок:
- Осетки-официантки тоже отсюда прут немеряно, а всё одно как бабы-яги.
- А у них всё на проход идёт,- курсанты дружно рассмеялись, но тут же виновато смолкли - повариха возвращалась из варочного.
Она вновь уселась рядом, взяла нож ... Её широкое лицо светилось довольством и добротой, той что бывает у счастливых, полностью удовлетворённых жизнью женщин. Тётя Маша посетовала, что мальчики-курсанты очень уж худенькие. Курсанты молча, но благодарно внимали этой жалости, ведь им было всего по семнадцать, и они всего три-четыре месяца как оказались вне дома, вне материнской заботы, от которой ещё не успели отвыкнуть, оказавшись здесь, где режим, муштра, напряжённая учёба и работа ... где просто отвратительно, плохо кормят. Но сейчас, глядя на эту женщину, само воплощение довольства и сытости, у курсантов как-то не возникло такой вроде бы вполне естественной мысли, что они сами оттого такие худые, тонкие и звонкие ... Оттого, что весь обслуживающий персонал от начальника столовой до последний официантки бессовестно, безбожно воруют продукты, что и за их счёт эта тётя Маша такая гладкая. Нет, они сейчас не ощущали к поварихе никакой неприязни. Им просто приятно сидеть рядом с ней, с этой красивой и по всему счастливой женщиной, приятно её слушать, приятно, что она их жалеет.
Потом тётя Маша поспрашивала курсантов, откуда кто родом, потом стала рассказывать о своей семье. У неё имелся муж и двое сыновей-школьников. На сыновей пожаловалась, что устала с ними "воевать", но говорила с такой любовью, особенно о младшем, что некоторые слушатели явно позавидовали тому неведомому последышу - ведь далеко не все поступали в училище от хорошей жизни, кое-кто просто сбегал от неустроенности и скудости царящей в родительских домах. О муже повариха вообще говорила в восторженном тоне, и то что он не пьёт и неплохо зарабатывает мастером на самом большом в городе заводе "Электроцинк". И вновь курсанты подивились - их матери, как правило, об их отцах, то есть своих мужьях, мало кто так отзывался.
Но вот, наконец, чан полон, курсанты встают с табуреток, разминают затёкшие от долгого сидения ноги. Всё - картошка почищена. Теперь осталось загрузить её в котёл, и они свободны до шести часов утра. А тётя Маша останется дежурить, следить за работой котлов. Курсанты потянулись к выходу, но уже в дверях их настиг мягкий голос тёти Маши:
- Ребятки, а убраться после себя? ... Один останьтесь, подметите, вымойте пол.
Кому-то надо задержаться, но кому? Никто, естественно, оставаться не хотел, все стремились в казарму, поскорее упасть в койки и соснуть хотя бы три-четыре часа оставшиеся до подъёма. Старший группы не колебался, аутцайдер был очевиден:
- Пупок, ты остаёшься.
Пупков горестно вздохнул и поплёлся назад.
- Чем мыть-то? - обречённо спросил он повариху.
- А вон там, рядом с душем подсобка, там и возьми веник, швабру, ведро, тряпку. На вот ключ ...
Когда Пупок начал мыть цех разделки овощей, где только что работали, сверху из зала приёма пищи спустилась дежурная официантка Роза, остролицая сухопарая осетинка. Она прошла в варочный цех и там стала говорить с поварихой. Пупок уловил обрывки фраз доносящихся под аккомпанемент мерного гудения работающих электрокотлов. Он сообразил, что Роза собиралась принять душ. На что повариха ответила, что, дескать, подожди, сейчас курсант закончит мыть пол, потом помоешься. Сначала Пупков не понял, почему Роза должна обязательно дождаться, когда он закончит мыть пол и уйдёт. Сообразил когда понёс "инструменты" в подсобку. Подсобка и душевая располагались рядом стена к стене, более того, вверху под потолком меж ними имелось окошко, правда забелённое то ли белилами, то ли эмульсионкой.
Пупкова обдало жаром. Уже несколько подзабытая страсть мгновенно и всецело им вновь овладела. Ему вдруг неодолимо захотелось подсмотреть за моющейся Розой. Но как это сделать, ведь он должен запереть подсобку и отдать ключ. Потом, как добраться до окошка? Впрочем, последний вопрос решился сразу сам собой. Тут же в подсобке стояли какие-то большие ящики, и если их подставит один на другой... А вот как быть с дверью?... Он просто не стал её вообще запирать, а ключ отнёс и подал поварихе.
- Ну что, всё вымыл... Подсобку закрыл?... Ну и хорошо, иди отдыхай с Богом.
3
Пупков нарочито громко топая сапогами прошёл к выходу. Осенняя южная, тёмная до черноты ночь окутала всё, училище, город. Пупков постоял в этой кромешной тьме, испытывая внутреннюю борьбу: сильно хотелось идти спать, но эта, невесть от каких предков доставшаяся ему, "вредная привычка" неодолимой силой тянула в подсобку.
