Дмитрий Липскеров - Русское стаккато — британской матери
«А-а-а, — догадался Костаки. — Пародия! Музыкальная шутка! Но почему наш оркестр?»
Он слегка дотронулся палочкой до треугольника, ловя сердцем произошедший звук. Пение металла было столь чудесным, что Роджеру стало наплевать на низкозадых балерунов в средневековых костюмах. Все его тело наслаждалось чистым звуком. Он ловким движением засунул палочку обратно в чехол и так же ловко выудил другую, ударив по треугольнику трижды.
Он попал точно, куда было ему же и нужно. В верхнюю часть треугольника справа, литиевую со сплавом ванадия, в нижнюю — платина с титаном, и вновь в верхнюю справа.
Роджер почувствовал подступы экстаза. Напряглись стопы ног, и из обеих подмышек потекли струйки.
Он вновь сменил палочку на очень толстую. Жирнушка — называл ее про себя. Она давала звук необычайной глубины, и Роджер был уверен, что Жирнушка своим голосом могла бы достичь уха какого-нибудь чудовища на дне океанской впадины.
Ударил ею слегка наискосок, по различным сплавам, и застонал про себя…
Наступили двадцать пять тактов паузы, и Роджер поглядел на альтиста, который даже искоса не посматривал на литовских юношей.
Видно, совсем дело плохо, если альтист не интересуется. Видно, совсем никудышные артистики!..
Надо было Мушарафа позвать сегодня. Мнение его послушать!
Пауза кончилась, и Роджер со всей затаенной страстью принялся солировать. При этом он использовал до шестнадцати палочек, меняя их так ловко, что любой фокусник мог бы позавидовать… Выдергивал из чехлов! Засовывал обратно!.. Нейлон вокруг подмышек пропитался большими темными кругами… Все в душе пело, все в теле подпевало душе, в мозгу вспыхивали крошечные молнии, сладко туманя рассудок… И…
Вновь наступило тридцать два такта паузы.
Почему-то Роджер вспомнил себя в церкви, наверное потому, что на сцене танцор-священник появился…
Он исповедовался впервые, хотя ему уже исполнилось одиннадцать лет. Мать привела его в храм и указала место, куда надо идти.
— Вон, видишь, кабинка! — указала она в глубину. «Похоже на биотуалет», — подумал Роджер и смело направился к исповедальне.
За шторкой пахло старым деревом и ладаном. Было темно, и Роджер различил слабый отблеск света лишь на стенке исповедальни. Окошечко… Сделано то ли из сетки, то ли плетение какое… И к нему ухо огромное приставлено. Как у обезьяны.
Маленький Костаки встал коленками на сиденье и дунул в ухо что было силы. Ухо мгновенно исчезло. Зато появился глаз, старающийся рассмотреть в темноте источник хулиганства. В глаз Роджер дуть не стал.
— Меня зовут Роджер! — представился он.
— Зачем ты дунул мне в ухо? — поинтересовался голос из окошечка. — Это богопротивное дело!
— Я не смог противиться соблазну, — честно признался мальчик.
— Соблазн погубит твою душу.
Голос произнес эту фразу печально и фальшиво.
— Увидеть Господа тоже соблазн. Но этот соблазн не станет причиной моего низвержения в ад!
— Вот что, милая девочка!..
— Я — не девочка. Я мальчик. Меня зовут Роджер, — напомнил Костаки. — И я пришел исповедоваться.
— Так делай то, зачем явился! — поторопил голос сердито.
— Я в первый раз.
— Не волнуйся, — смягчился голос. — Я тебе помогу.
— Я не волнуюсь.
— Ты своенравный ребенок!
— Что такое — своенравный? — поинтересовался Роджер.
Голос не ответил на этот вопрос, зато задал другой:
— Ты знаешь, как исповедоваться?
— Мама мне рассказывала.
— Можешь начинать.
— С чего?
— С чего хочешь. И с самого плохого можно начать, и постепенно к этому самому плохому подходить!
— Хорошо… — Роджер задумался, перебирая в голове плохое.
— Ты здесь, мальчик?
— Я вспоминаю о своих грехах. Вы мне мешаете!
— Вспоминать надо дома, а здесь исповедоваться и каяться в них! Понял?
— Понял.
— Начинай!
— А можно здесь включить свет?
— Зачем? — удивился голос.
— Я хочу посмотреть на ваше ухо.
— Здесь нет света. А ухо у меня такое же, как у тебя.
— В три раза больше, — не согласился Роджер. — Оно у вас волосатое?
— Не слишком.
— Как мне без света знать, ухо ли дьявола это или ухо священника? Я же не могу каяться перед сатаной.
На той стороне подумали и приняли решение.
— Высунь голову наружу.
Лизбет увидела, как вдруг из исповедальни показалась голова сына, навстречу ей вынырнуло чело святого отца, и через мгновение оба исчезли в исповедальне вновь.
— Как тебе? — поинтересовался голос, который теперь имел черные глаза с мешками под ними, одутловатые щеки и бороду клинышком. — Из-за тебя нарушил таинство!
— Хорошо, что вы не красавец!
— …
— А то я бы подумал, что под красотой личина дьявольская скрывается!
— Хватит болтать пустяки! Начинай с самого плохого!.. Между прочим, у тебя вся физиономия в прыщах!.. Начинай же!
— Хорошо, — согласился мальчик. — Когда я смотрю на материнское лицо, мне всегда кажется, что я вижу ее задницу!
— Ты — хулиган! Я сейчас возьму тебя за твое маленькое ухо и выведу из церкви!
— В самом деле, святой отец! Это самый большой мой грех! Я и не думал хулиганить на исповеди!
На сей раз молчали на той стороне.
— Любишь ли ты свою мать? — спросил священник.
— Да, — признался Роджер, довольный, что исповедь потекла через вопросы и ответы. — Но иногда мне кажется, что не очень. Особенно когда я смотрю на ее лицо и вижу задницу.
— Прекрати! — рявкнул священник. — Мать — самое святое, что есть у человека!
— Значит, — сделал вывод Роджер, — когда мать умирает, человек остается без святого?
— Остается память святая.
— Понял.
— Убивал ли ты когда-нибудь тварь какую, случайно или нарочно?
— Собираюсь, — честно признался мальчик.
За сеткой поперхнулись.
— Что такое? Ах ты, негодник!.. — затряслась кабинка.
— Вам правду говорить или врать? Вы так тратите свою нервную систему!
— Отвечай, кого ты собираешься убить?
— Всего лишь ящерицу. Я купил ее за три фунта в зоомагазине.
— Зачем?
— Затем, чтобы убить.
— Я не спрашиваю, зачем ты ее купил, — все более впадал в раздражение священник. — Я спрашиваю, зачем ты хочешь убить беззащитное создание?!.
— Я хочу поглядеть на тот миг, — честно признался Роджер. — Уловить его, когда она наступит, смерть!..
— Зачем?
— Чтобы понять, как будет со мною в миг моей смерти.
— Ты боишься смерти?
— Да.
— Значит, недостаточно веруешь в Господа.
— Недостаточно, — признался Роджер. — Но я хочу верить достаточно, чтобы не бояться этого мгновения.
— Молись!
— Молюсь.
За стенкой опять возникла пауза, затем священник попросил Роджера выглянуть из исповедальни. Они вновь встретились головами и посмотрели друг на друга. Священник пытался определить меру искренности в глазах прыщавого мальчишки, а Роджер старался ему показать, что искренен вполне.
— О'кей! — закончил экзамен святой отец и исчез за шторкой.
Вернулся к окошку и Роджер. Прежде он на секунду встретился с глазами матери и подумал, что она виновата в его грехе, так как если бы у нее отсутствовало лицо, то оно бы не напоминало ему место, на котором сидят.
— Надеюсь, после нашего с тобой разговора ты не убьешь ящерицу? — выразил надежду священник.
— Я не нашел в ваших словах логического объяснения, почему мне не стоит этого делать.
— Не делай хотя бы на всякий случай, — предложил священник. — Допусти, что ты не сомневаешься в том, что Господь существует. А убийство всякой твари есть грех!
— Как же мне быть? Как удовлетворить свое любопытство?
— В жизни ты увидишь много смертей, но любопытства тебе не удовлетворить никогда!
— Почему? — удивился Роджер.
— Так же, как наесться навсегда нельзя, так и в смерти чужой для себя что-то понять. Когда сам умирать станешь, вот тогда истина откроется.
— А если Бога нет?
— Бог есть! Не веришь мне, спроси у мамы.
— Да я, в общем-то, мало кому верю, — признался Роджер. — Маме тоже.
— Это плохо.
Священник выбрался из своей части исповедальни и вошел к Роджеру. Сел рядом, обняв мальчика за плечи. При этом он почувствовал, как плечи ребенка напряглись, а позвоночник выпрямился.
— Меня зовут отец Себастиан, — сказал святой отец и повторил: — Это плохо…
— Почему? — прошептал Роджер. Голос его куда-то ушел, и хотелось кашлять.
— Потому что по вере человеческой дается.
— Вы кушали сегодня за обедом чеснок? — неожиданно поинтересовался Роджер.
— Да, — священник дернулся и убрал с плеча мальчика руку. — Чувствовал подступающую простуду и покушал с хлебом чеснока.
— Неудачная мысль перед тем как исповедовать, отец Себастиан! Фу, как пахнет! И ящерицу я, пожалуй, убью! Думаю, Господь простит мне тягу к познанию его таинств. И все же, как дурно пахнет!
