Татьяна Росней - Ключ Сары
И тут девочка поняла, что не боится его. Она вдруг ощутила нечто вроде жалости, это удивило и позабавило ее. Она коснулась его руки. Он с удивлением и замешательством опустил глаза. Она сказала:
— Вы меня помните.
Это был не вопрос, а утверждение.
Он кивнул головой, вытирая влагу у себя под носом. Она вынула из кармана ключ и показала ему. Рука у нее не дрожала.
— Вы помните моего маленького братика, — продолжала она. — Маленького светловолосого мальчугана, с вьющимися волосами?
Он снова кивнул.
— Вы должны отпустить меня, месье. Это мой маленький братик, месье. Он остался в Париже. Один. Я заперла его в шкафу, потому что думала… — Голос у нее сорвался. — Потому что я думала, что там он будет в безопасности! Я должна вернуться! Отпустите меня, дайте мне выбраться через эту дыру. Вы же можете притвориться, что не видели меня, месье!
Мужчина оглянулся через плечо на бараки и навесы, как будто опасаясь, что кто-нибудь может подойти сюда, услышать или увидеть их.
Он приложил палец к губам. Потом снова посмотрел на девочку. Поморщился, покачал головой.
— Я не могу так поступить, — негромко произнес он. — У меня приказ.
Она положила руку ему на грудь.
— Пожалуйста, месье, — тихонько взмолилась она.
Рядом с нею чихнула Рахиль, лицо которой покрывали кровь и слезы. Мужчина опять оглянулся через плечо. Такое впечатление, что в душе у него боролись противоречивые чувства. Девочка снова подметила странное выражение у него на лице, то самое, которое она видела и в день облавы. Смесь жалости, стыда и гнева.
Она чувствовала, как медленно уходят минуты, растянувшиеся в часы, налитые свинцовой тяжестью. Бесконечные минуты падали в вечность. Она чувствовала, как слезы подступают к горлу, готовые смениться безудержной паникой. Что она будет делать, если он отправит ее и Рахиль обратно в бараки? Как она сможет жить здесь дальше? Как? Она гневно подумала, что снова попытается сбежать, и будет пытаться снова и снова. Снова и снова.
Внезапно полицейский обратился к ней по имени. Он взял ее за руку. Его ладонь была горячей и влажной.
— Иди, — прошептал он сквозь стиснутые зубы, и по вискам у него потекли струйки пота, обрамляя бледное, одутловатое лицо. — Беги, ну же! Быстрее!
Озадаченная и растерянная, она взглянула в глаза цвета расплавленного золота. Он подтолкнул ее к дыре, рукой пригибая к земле. Приподняв проволоку, он сильным толчком отправил ее на ту сторону. Колючки впились ей в лицо. А потом все кончилось. Она с трудом поднялась на ноги. Она была свободна и стояла по другую сторону ограждения.
Рахиль смотрела на них во все глаза, не в силах пошевелиться.
— Я тоже хочу уйти отсюда, — прошептала она.
Мужчина крепко взял ее за плечо.
— Нет, ты останешься, — возразил он.
Рахиль заплакала в голос.
— Это нечестно! Почему она, а не я? Почему?
Полицейский сделал ей знак замолчать, приподняв другую руку.
Девочка за ограждением замерла, она не могла уйти просто так.
Почему Рахиль не может убежать с нею? Почему она должна остаться?
— Пожалуйста, отпустите ее, — взмолилась девочка. — Пожалуйста, месье.
Она вдруг заговорила спокойным, тихим голосом. Голосом взрослой женщины.
Полицейский явно не находил себе места, не зная, что делать. Но колебался он недолго.
— Ладно, беги, — сказал он, подталкивая Рахиль. — Быстро!
Он опять приподнял проволоку, пока Рахиль проползала под ней на ту сторону. И вот она, запыхавшись, уже стояла рядом с девочкой.
Мужчина порылся в карманах, вытащил что-то и протянул девочке через забор.
— Возьми это, — приказал он.
Девочка опустила глаза на толстую пачку денег, которая оказалась у нее в руке. Она положила ее в кармашек, рядом с ключом.
Полицейский оглянулся на бараки, и на лбу у него собрались морщинки.
— Ради всего святого, бегите! Бегите быстрее, обе! Если они вас увидят… Оторвите звезды. Попытайтесь найти кого-нибудь, кто вам поможет. Будьте осторожны! Удачи!
Девочка хотела поблагодарить его, поблагодарить за помощь, за деньги, которые он дал. Она хотела протянуть ему руку, но Рахиль схватила ее за плечо, развернула спиной к проволоке, и они побежали. Изо всех сил они бежали по полю, топча высокие колосья спелой пшеницы, размахивая руками, как ветряные мельницы, им не хватало воздуха, легкие разрывались, но они старались убежать как можно дальше от лагеря, как можно дальше от этого проклятого места.
___
Вернувшись домой, я вдруг сообразила, что последние пару дней меня все время подташнивает. Поначалу я не обращала на это внимания, с головой уйдя в работу над статьей о событиях на «Вель д'Ив». Потом, на прошлом неделе, на меня свалились неожиданные новости о квартире Mamé. Но теперь я сообразила, что моя грудь обрела болезненную чувствительность, и наконец-то серьезно задумалась над тем, что со мной происходит. Я проверила, когда у меня должна была начаться менструация. Так и есть, произошла задержка. Но в прошлом со мной бывало и такое. В конце концов я решила спуститься в аптеку на бульваре и купить тест на беременность. Просто так, на всякий случай.
Вот я и убедилась. Полоска на тесте посинела. Итак, я беременна. Беременна. Я не верила своим глазам.
Я уселась на кухне и задумалась.
Последняя моя беременность, пять лет назад, после двух выкидышей, была сущим кошмаром. Боли начались почти сразу, затем у меня открылось кровотечение, после чего выяснилось, что плод развивается вне матки, в одной из труб. Пришлось делать тяжелую операцию. И физически, и морально я была раздавлена. Мне потребовалось много времени, чтобы вновь прийти в себя. Врачи удалили у меня один яичник. К тому же в то время мне уже стукнуло сорок. Разочарование и печаль на лице Бертрана. Он ни в чем не упрекал меня, но я ощущала его состояние. Просто знала. А оттого, что он не захотел поговорить со мной о своих чувствах, мне стало еще больнее. Он переживал молча, без меня. Слова, которые так и не были произнесены, встали между нами непроницаемой стеной. Я разговаривала о случившемся только со своим психиатром. Или с близкими друзьями.
Я вспомнила последний уик-энд, который мы провели в Бургундии. Тогда мы пригласили погостить Изабеллу с детьми. Их дочь Матильда была ровесницей Зои, и еще у них был маленький Мэтью. А какими глазами смотрел на него Бертран, на этого чудесного мальчугана лет четырех или пяти. Бертран ходил за ним по пятам, Бертран играл с ним, носил на плечах, улыбался ему, но в глазах его таилась тоска. Это было невыносимо. Изабелла застала меня плачущей на кухне в одиночестве, пока все остальные доедали запеканку по-лотарингски во дворе. Она крепко обняла меня, потом налила мне полный бокал вина, включила CD-проигрыватель и оглушила меня старыми хитами Дайаны Росс.
— Твоей вины здесь нет, та cocotte,[28] ты ни в чем не виновата. Помни об этом.
После этого я долгое время чувствовала себя беспомощной. Семейство Тезаков проявило дружелюбие и понимание, но у меня все равно осталось очень неприятное чувство, словно я не смогла дать Бертрану то, чего он хотел больше всего на свете: второго ребенка. Сына, что еще более важно. У Бертрана было две сестры, но ни одного брата. Так что фамилия его грозила исчезнуть, если у него не появится наследник. Тогда я не понимала, насколько это важно для всей его семьи.
А когда я дала понять, что, несмотря на то что являюсь супругой Бертрана, я предпочитаю, чтобы меня называли Джулия Джермонд, ответом мне послужило удивленное молчание. Моя свекровь, Колетта, с деланной улыбкой объяснила, что во Франции такое поведение считается современным. Чересчур современным. Чуть ли не феминистской выходкой, которая не найдет понимания в их кругу. Французская женщина должна носить фамилию мужа. Так что до конца дней своих мне предстояло отзываться на обращение «мадам Бертран Тезак». Помню, как в ответ я продемонстрировала ей свою ослепительную улыбку в тридцать два зуба и бойко заявила, что в таком случае я предпочту, чтобы меня называли Джулией. Она промолчала, но с тех пор и она, и Эдуард, мой свекор, представляли меня просто: «Супруга Бертрана».
Я опустила взгляд на синюю полоску в руках. Итак, ребенок. Ребенок! Меня вдруг охватило чувство радости, абсолютного счастья. У меня будет ребенок. Я обвела взглядом до боли знакомую обстановку кухни. Потом подошла к окну и стала смотреть на темный, мрачный двор, простиравшийся внизу. Интересно, мальчик или девочка? Впрочем, какая разница? Я знала, что Бертран будет надеяться, что у нас родится сын. Но он будет любить и девочку, уж это-то я знала. Второй ребенок. Ребенок, которого мы ждали так долго, слишком долго. Ребенок, на появление которого мы уже перестали надеяться. Сестра или брат, о которых перестала говорить Зоя. Тот самый, относительно которого перестала проявлять любопытство и Mamé.
