Елизавета Ланская - Принцесса из собачьей будки
Тут молоточку снова радость — пока судья заседает в своей комнате, ему все слышно и видно, что в зале творится: все разговоры, доводы и просто ругань в чистом виде. Такого ни в одном кино не покажут, ни в одной книжке не опишут. Когда судья выходит, самое время молоточку занимать первое место, потому что теперь его роль — главная. Что значат слова судьи? Да, в сущности, ничего, если не стукнет молоточек как следует. Это как точка, как то, с чем спорить бесполезно. Вот и теперь точно также происходит. Судья объявляет, что принято решение о лишении гражданина такого-то и гражданки такой-то родительских прав, что дочь их, за неимением другого интерната, направляется в тот же самый интернат с ожиданием перевода в другое учреждение такого же типа, но в другом городе с улучшенными условиями, в течение ближайших пяти лет. А потом: «Решение вступает в силу с момента принятия и обжалованию не подлежит» и «тук» молоточком. Вот после этого-то и начинает доходить до собравшихся, что к чему. Спасибо за то молоточку, что называется, старался!
— В башке отдается до сих пор этот стук! — жалуется Вера Павловна соседке, которую вместо благоверного привела на суд. Заодно соседка должна была дать свидетельские показания, мол, семья хорошая, дочку холят и лелеют, прав не лишайте. Да кто же станет принимать всерьез слова женщины, которая сама час назад после вчерашней гулянки-пьянки едва глаза раскрыла? Ясно, что они — одного поля ягоды. Тут бы конечно пожалеть, начать раскаиваться, но Вера Павловна и не думала. В большей степени огорчалась она не оттого, что дочка в интернате окажется, — ей-то какая в сущности разница — в конуре собачьей или в детдоме? — а потому что доверила этой проходимке последнюю заначку, на черный день сохраненную. А она что сделала?! Мало того, что не принесла ничего, авоську оставила ларечнице, так еще и в обморок грохнулась. Лежит теперь вся такая бедная-несчастная в больнице, чуть не сдохла от заражения и потери крови. И все ее, бедняжечку, жалеют! А за что?! Сама ведь виновата, нечего было сбегать ночами, кто ее за руку тянул, спрашивается? Сидит там, на харчах казенных и еще чем-то недовольна! Кто бы ее, Веру Павловну, голубушку, пожалел! Сейчас вот опять к мужу возвращаться да к черным корочкам хлеба старого. Как эти чертовы корочки — такой же была жизнь Веры Павловны и сколько ты не макай их в чай для размягчения, сколько в варенье не окунай, все равно слаще не сделаются. Преисполненная таких вот горестных раздумий, женщина завернула в давно знакомый магазин, чтобы забыться, отрешиться. Чтобы совесть окончательно впала в кому и больше никогда не заявляла о себе.
А Оксане думать больше ни о чем не хотелось. Вообще ни о чем. Бывает так, что голова пуста, словно банка, из которой съестное не просто выскребли, а буквально вылизали. Такой вот и девочка сама себе казалась. В какой-то момент ее это даже порадовало, потому что вдруг стало легко. Терять больше было нечего, а в счастливые билеты судьбы Оксана больше не верила. Валентина Викторовна, Колька, Иринка и Петька из прошлой жизни — все куда-то исчезли, потерялись. Осталась только Найда. Вот кто ее самый верный и преданный на свете друг. Не забыла, не оставила, не бросила. С ней и повыть досыта можно, и поиграть. Быть самой собой. В этом и есть настоящее счастье. Жалко только, что люди не понимают этого и норовят запихнуть тебя вечно в какие-то условности, рамки. Хотя, какое дело Оксане до людей, вот сейчас она выздоровеет, выпишут ее из больницы, и убежит она из интерната далеко-далеко, куда глаза глядят, не останется там ни минуточки.
Оксаниным раздумьям помешал никто иной как Коля Семечкин. Он вернулся в интернат. Там его вопреки ожиданиям мутузить не стали, а похвалили за то, что не оставил девочку в беде, а хотел помочь. Поступил по-мужски, одним словом. За это Кольку уважать стали не только младшие, но и старшие, а тут еще подвернулось удачное дело. Коля таиться не стал и поделился с ребятами, чтобы совет дали. Кто-то поддержал, кто-то пальцем у виска покрутил, а другие остались не при делах, но в целом приняли общее решение, что Семеч-кин прав, и это в высшей степени благородно. «Да за такое памятник положено при жизни поставить», — высказался Клещ, любивший сыпать громкими словами. Посмеялись дружно и разошлись, а через неделю, когда удалось выяснить местонахождение Оксаны, явились всей бандой к ней в палату. Увидев снова своих обидчиков, Оксана от страха чуть как хамелеон не слилась с окружающей местностью. Коля как самый дипломатичный и более-менее пользующийся у Оксаны доверием, взял слово первым.
— Вот, мы все пришли тебя навестить. Не бойся, ничего плохого не случится. Мы хотим помириться и сделать тебе подарок.
Напуганная уже до этого в интернате, девочка с недоверием восприняла слово «подарок». Теперь-то она понимала, что за этим словом может скрываться не только хорошее, но и плохое. Вот последнего как раз очень не хотелось. Хватит с нее уже приключений. Но тут вступил в разговор Клещ, а за ним и Рената.
— Ты это… — пауза, хруст костяшками пальцев от волнения, — прости нас. Если бы я знал… мы знали, как пришлось тебе до интерната жить, то не воспринимали бы тебя так. Честно.
— Возьми, это подарок лично от меня, — Рената протянула прозрачную мягкую коробочку с разноцветными заколочками и резинками. Они были такими яркими и красивыми, что у Оксаны даже глаза защипало. А может это от того, что ребята смогли растрогать ее и впервые за столько лет слезы снова навернулись на глаза? Как бы там ни было, девочка еле сдерживалась, старательно подавляя в себе все человеческие эмоции. Не обнаруживая никакой привычной реакции, которая должна была бы выразиться в жестах Оксаны, в мимике и движениях, честная компания смутилась еще сильнее. Как-то не ожидали, что так спокойно и ровно встретит их Оксана. Только Коля понимал, что девочка вовсе не равнодушна, просто не показывает себя настоящую. Он просто, не говоря больше ни слова, протянул конвертик. Что в нем было, догадываться можно долго, поэтому мальчик принялся объяснять как можно более понятным для Оксаны языком.
— Здесь кое-что для тебя. Если ты откроешь, то увидишь там постановление. Нам, то есть интернатским, иногда выпадает возможность перебраться в интернат другого города. Все за такую бумажку готовы продать душу дьяволу, только чтобы слинять отсюда. Обычно там большие очереди, за этими вот направлениями. И сам я несколько лет ждал. Пришла вот недавно. Мы посовещались и решили отправить вместо меня тебя. Тут, видимо, по рассеянности документ заполнить забыли, на чье имя и все такое, так что мы спокойно можем тебя вписать и поедешь ты у нас в Одессу. Там, говорят тепло, красиво. Будешь оттуда потом писать мне, ты ведь теперь умеешь.
— И не только тебе, Пикассо, пусть всем пишет! — вступил в разговор Клещ.
— Да, конечно, — поддержали его остальные ребята и девчонки.
Все ждали, что Оксана станет делать, сообразит ли, какой бесценный подарок преподнес ей Коля. А девочка просто растерялась еще больше, чем раньше. Разговаривать красиво да и вообще хоть как-то, она почти разучилась. Отвечала только односложно, или если с Колей была наедине, когда можно было не стесняться, не смущаться. Вот бы он вспомнил про это, тогда она смогла бы сказать ему что-то хорошее. И Семечкин не подвел, ведь он словно чувствовал свою подругу. Обернулся к ребятам и попросил их подождать в коридоре, сказав, что только с ним Оксана не станет стесняться. Обошлись без подколов. Просто ушли.
Малышка не могла встать с постели, не окрепла еще, да и капельница мешала, только взглядом попросила Колю придвинуться, а потом, не сдерживая слез, заплакала прямо чуть ему не в ухо. Мальчик-то ожидал, что Оксана станет что-то ему шептать от слабости голоса, а она взяла и разревелась. От неожиданности у Семечкина даже ладони вспотели и жилка на виске запульсировала. Не зная, как положено вести себя в такой ситуации, он начал гладить Оксану по голове, успокаивать не словами, а прикосновениями. Как хотелось бы ему сейчас передать ей частичку доброты, чтобы девочка увезла ее с собой, но доброта, увы, не материальна, а потому для многих людей не видна, то есть как бы и не существует. Наверное, таким людям проще не признавать доброту, потому что если нет доброты, то и зла тоже не бывает, а значит, собственные нехорошие поступки можно перестать маскировать. Так делали на каждом шагу, но Коля решил для себя, что никогда таким не станет. В этом ему помогла Оксана. Он сам теперь показывал ей, что есть на свете что-то хорошее, светлое.
— Не плачь, Оксаночка! Все теперь будет хорошо. Вот выздоровеешь и поедешь в другой город, а там — новые люди и жизнь новая! Ты не переживай, со всеми делами мы здесь управимся. Тамара Николаевна — тетка понятливая, так что, навстречу пойдет. Нарисуем все, что нужно, и отправим тебя на поезде в лучшую жизнь, только не плачь!
