Николай Дежнев - Год бродячей собаки
В следующее мгновение Дорохов уже держался за щеку, горевшую от добротной, полновесной пощечины.
— Да как вы смеете! — повысила голос Мария, но Андрей тут же охладил ее пыл.
— Смею, Маша, еще как смею! Вы мне не чужая, мне с вами жить да жить. Так что, будьте любезны, прислушивайтесь к моему мнению. — Он автоматически потер горевшую щеку, поинтересовался: — Надеюсь вы не ушибли руку?.. Что-то сегодня меня все бьют. Может быть, в качестве компенсации я и получил способность быть органичным этому миру, чувствовать все его нелепости и несуразности. Знаете, мне почти физически больно от режущего глаз несоответствия формы содержанию. Я, как скульптор, вижу в материале только мне одному заметные черты шедевра. Вы с присущей вам тонкостью и интеллигентностью не можете не понимать, о чем я говорю. К тому же, как ученый… Вы ведь биолог?
— Я историк.
Хотя сказано это было не слишком дружелюбно, женщина, по крайней мере, сочла возможным продолжить разговор, с чем себя Дорохов и поздравил. Не выказывая радости, он заметил:
— А я думал только биологи могут довести себя до состояния «простенько и со вкусом». Может быть, потому, что вопросы пола интересуют их исключительно в приложении к изучаемым парнокопытным и прочим членистоногим. История же — совсем другое дело, она требует личного общения с людьми…
— Чрезвычайно глубокое и ценное наблюдение! — на этот раз Мария взглянула на разговорившегося Дорохова без страха, но весьма скептически. — Слушаю вас и думаю: уж не мой ли вы коллега?
— В некотором смысле, — ушел от ответа Андрей.
— Такой язвительной вы мне больше нравитесь!
— Давайте договоримся, что с этого момента вы оставляете все свои комментарии при себе! — отрезала Мария. — Честно говоря, ваш собственный костюмчик не позволяет вам критически отзываться о моем. Где это вы так вывозились?
Дорохов оглядел свои брюки и куртку, чистота которых оставляла желать лучшего, провел ладонью по щеке, не видевшей бритвы, минимум, три дня. Мария с усмешкой наблюдала, как, по мере выявления этих прискорбных обстоятельств, меняется выражение его лица.
— Вы действительно потеряли память, или это тоже один из ваших фокусов?..
— Ну, не то чтобы совсем, — пожал плечами Дорохов. — Детство помню. Иногда всплывают картины какой-то иной жизни, может быть, даже моей, но предыдущей. — Он улыбнулся. — Впрочем, вполне возможно, что это результат игры богатого воображения: мне сказали, что по профессии я художник.
— Забавно звучит: «мне сказали»! Кто же это вам сказал? — глаза за стеклами очков смеялись.
— Да так, один мужик… — махнул рукой Андрей.
— Вместе водку пили.
— Значит, собутыльник, — уточнила Мария. — Что-нибудь еще он поведал о вашей жизни?
— Мы с ним мало знакомы…
— Ну, естественно, как же это я забыла! — всплеснула руками женщина. — Вы ведь распивали в подворотне, поэтому не было времени представиться и войти во все подробности трудовой биографии…
Маша уже откровенно над ним смеялась.
— Вы вот издеваетесь, — буркнул Дорохов обиженно, — а, между прочим, сейчас наша остановка!
Собравшаяся было что-то сказать женщина застыла с открытым ртом. Лицо ее выражало одновременно испуг, удивление и намерение продолжать насмешки. Воспользовавшись мгновением замешательства, Дорохов тоном врача скомандовал.
— Очки снимите!
Маша сняла. Взгляд потерявших защиту глаз стал беспомощным. В нем, как в зеркале, отразилась ее не слишком богатая радостями жизнь.
— Носить будете контактные линзы! — все тем же категоричным тоном констатировал Дорохов. Он полез в карман брюк и выгреб оттуда несколько зеленых купюр, полученных от могущественного Семена Аркадьевича. — Поскольку завтра в работе конференции объявлен перерыв, — как бы вслух рассуждал Андрей, — то с утра и пойдем их заказывать. А заодно заглянем в магазин: вас надо срочно приодеть… Ну, что вы на меня так смотрите, — нам выходить!
Он схватил женщину за руку и едва ли не силой потащил к закрывавшимся уже дверям. Оказавшись на платформе, Маша нацепила на нос очки, быстрым движением одернула пиджачишко. Дорохов в это время критически рассматривал ее ноги.
— Брюки у вас, ну просто песня… — заключил он.
— Правда, солдатская, строевая.
— Послушайте! — вскипела Маша. — Вы действительно полный идиот или так удачно притворяетесь?.. Какого черта вы ко мне привязались? Я не желаю больше с вами говорить!
Она резко повернулась и пошла к выходу Андрей следовал за ней по пятам. Так же молча они поднялись по эскалатору, молча пересекли пустой в этот поздний час вестибюль, где у дверей их остановил милицейский патруль. Молодой сержант выступил вперед, поднеся руку к козырьку, вежливо попросил:
— Ваши документы, пожалуйста!
Нервно покопавшись в сумочке, Маша вытащила из ее глубин удостоверение. Андрей околачивался рядом, не проявляя излишней активности. Милиционер долго и внимательно изучал документ, сличил фотографию с оригиналом и, наконец, сказал:
— Нехорошо, гражданочка, удостоверение-то просрочено!
— Я не знала… Я, ей-Богу, не знала… Я как только, так сразу!.. — залепетала женщина просительно, но тут в разговор вмешался Дорохов.
— А в чем, собственно, дело, ребята? — Андрей выдвинулся на первый план, как бы прикрывая Машу своей грудью. — Мария Александровна со мной!
— А вы-то кто такой? — в глазах обоих стражей порядка мелькнула настороженность, в голосе появился металл. Их легко можно было понять: вид Дорохова никак не соответствовал общепринятым представлениям о добропорядочных гражданах. Старый черный ватник на плече смахивал на одежонку лагерников, в то время как поношенная куртка, мягко говоря, была несвежа. Однако, носитель ее не дрогнул, непринужденным жестом вынул из нагрудного кармана и предъявил сержанту визитную карточку. Тот лишь мельком взглянул на мятый кусочек картона и тут же взял под козырек.
— Извините за беспокойство, Андрей Сергеевич, служба такая! В случае возникновения сомнений имеем право…
Суровые лица патрульных разгладились, на них появилась по-детски доверчивая улыбка.
— Ничего, ребята, ничего! — Дорохов отечески потрепал сержанта по рукаву. — Каждый должен заниматься своим делом.
Когда они вышли на улицу, Мария Александровна была близка к обмороку. Теплый день истаял, и с заходом солнца накопленный за зиму холод исподволь завладел опустевшими улицами. Белая безликая луна стояла высоко на звездном небе, на тонких перистых облачках лежал розово-серый отсвет большого города. Редкие прохожие спешили юркнуть в свои норки-квартирки и сходу уткнуться ногами в тапочки, а головой в телевизор. Славно жилось людям в мире надуманных страстей и страхов, вовсе не было надобности чувствовать и переживать самим, а только смотреть и впитывать в себя чужую жизнь. Яд этот действует медленно, но убивает наверняка, будто кислотой вытравляя в человеке то немногое индивидуальное, что еще теплится, придушенное со всех сторон бездумной жестокостью и примитивной ложью. Плывущий в потоке нечистот человек еще не умер, но уже не жив, и только играет в его бессмысленно распахнутых глазенках отсвет голубого экрана, и в редкие минуты просветления кажется ему, что есть где-то рядом и другая жизнь… Впрочем, он ошибается.
Мария Александровна прислонилась к мраморному парапету:
— Кто вы? Почему вас знают милиционеры? Откуда вам обо мне известно?..
— А разве плохо, когда все происходит в точности, как вам того захочется? — ответил вопросом на вопрос Дорохов. — Не знаю, Машенька, почему, но ведь происходит! Может быть, это новый физический закон и уж во всяком случае факт моей жизни… А теперь и вашей!
— Но… но так не бывает! — она растеряно смотрела на Андрея.
— Вы это говорите потому, что привыкли всему на свете давать рациональное объяснение, в то время как мир устроен совсем иначе, чем об этом пишут в школьных учебниках. По большому счету, понять его нельзя, зато можно почувствовать, стать его органичной частичкой, и тогда, вполне возможно, твои искренние желания начинают сами собой сбываться. Да почему бы и нет? Конечно, все это лишь слова, ничего по сути не объясняющие, но, если поверить в возможность чуда, жить становится значительно интереснее. Неужели вам в детстве не хотелось, чтобы однажды пришел волшебник?.. — Андрей заглянул Маше в глаза. — Вот он и пришел! Сказка только еще начинается…
Дорохов взял Машу под руку, и они пошли по тротуару в сторону от центра. Здесь, в переулках, еще стояли старые дома, оставшиеся от той, прежней Москвы. Горели окна, желтый свет фонарей заливал пустые перекрестки, и только огромное школьное здание за чугунным забором оставалось совершенно темным. Андрей нагнулся, поднял с асфальта кусочек мела, подбросил его на ладони.
