Анар - Шестой этаж пятиэтажного дома
— Послушай, Спартак, — сказал Заур, — как ты вчера ночью доехал до дому?
— А что?
— С проколотой шиной как доехал, спрашиваю?
— А ты откуда знаешь? — насторожился Спартак.
— Знаю, потому что сам проколол ее.
— Зачем? — искренне удивился Спартак.
— Чтобы ты больше не ставил свою машину там, где не следует.
Спартак мгновенно все понял и с вызовом ответил:
— Машина моя, и я буду ставить ее где мне вздумается.
— Твое дело, — спокойно сказал Заур. — Но я тебя предупредил: проколол тебе одну шину. Если в следующий раз увижу там твою машину, проколю все четыре шины, разобью передние стекла, поломаю задний мост, и вообще ты ее не узнаешь. Я понимаю, у тебя много денег и ты машину отремонтируешь, но я вдобавок и тебя самого так разукрашу, что тут уж никакие деньги не помогут.
— Много на себя берешь. Подумаешь, испугал, — сказал Спартак, хотя Заур увидел по его глазам, что он все же озадачен, помня нрав Заура по давним детским дракам.
И все же когда Заур сел в свою машину и выехал со двора, его вдруг осенило: в сдержанности Спартака, помимо опасения, была еще одна причина. Видимо, он был в курсе планов своей семьи и допускал, что в будущем они с Зауром могут оказаться родственниками, а значит, не хотел идти на обострение.
— Уже не я буду с тобой говорить, — сказала Зивяр-ханум, — с тобой отец будет говорить. И не стыдно тебе приходить к утру? Для этого она развелась, да? Ну, ничего, теперь уж и отец твой все знает. Он поговорит с тобой как следует.
Вечером отец позвал его в свой кабинет и говорил долго, монотонно, но твердо и мучительно стыдно для Заура. И Заур снова убедился, что самую большую боль способны причинить самые близкие люди. Конечно, у отца и тон и лексика были иными, нежели у матери, но смысл был тот же. И еще Заур впервые заметил, что отец его говорит без знаков препинания нескончаемо длинной, без пауз и акцентов фразой.
Все в этом сплошном и ровном потоке слов сводилось к простой и ясной мысли, что Заур сам по себе ничего не стоит. И никто бы не мог увлечься им, если б за ним не стояли богатые родители. После того как этот мотив был исчерпан, последовала вторая часть монолога, ибо это был чистый монолог, без малейшего допущения, даже намека на диалог. Говорил только Меджид, а Заур слушал, но порой не слышал, до него доходили лишь какие-то обрывки мыслей, слов.
— Ты взрослый… ты можешь и встречаться… жениться… развелась… учти… как бы ты дорог нам… единственный сын… будем считать… сын… умер… больно… лучше, чем бесчестье… как вы будете жить… на какие деньги… мне говорила твоя мать… если ты не сможешь ей всего этого обеспечить… бросит тебя сама… станет роскошествовать за счет других мужчин… ни одному мужчине в Баку не сможешь посмотреть в глаза… — Это были речи Зивяр-ханум, произнесенные мужским голосом и без знаков препинания. — …и не только потому… в прошлом у него была связь с твоей женой («женой» он произнес с явной издевкой, единственной живой интонацией за всю речь, и Заур воспринял всю мысль — целиком)… но и потому что может быть и сейчас когда ты на ней «женат» ее содержит тот же другой мужчина… — Тут отец впервые остановился, выдержал многозначительную паузу и продолжал: — Но ты не женишься на ней… у вас временная связь… подумай о ней (Заур удивился словам отца, такого поворота он не предполагал)… возможно она тебя в самом деле любит… временная связь кончится… все оборвется, женщины стареют раньше… ей трудно перенести разрыв в таком возрасте («…Неужели отец способен на такое понимание, сочувствие?» — с удивлением подумал Заур.)… Послушай меня, сынок, — отец говорил уже почти ласково и даже со знаками препинания, — я не знаю, что из того, что о ней говорят, сплетни, а что правда. Но для меня ясно одно — она из другого, не из нашего мира. Она — богема! — Он тщательно, со значением произнес это явно заимствованное у кого-то слово, ибо Заур знал лексический фонд отца. — Да, именно богема. — И дальше потекла знакомая речь, и Заур внимал ей вполуха. — Не такая женщина тебе нужна, не о такой невесте мы мечтали… живем только ради тебя, хотим, чтобы ты был счастлив… для счастья у человека должен быть четкий план действий… — Голос отца как бы удалялся, слова отторгались друг от друга.-…упорная работа, прочная семья… безупречной репутации жена… воспитанные дети… дела… деятельность… понимаю молодость, нагулялся, серьезно… о будущем… кандидатской диссертации… отодвигается докторская… научная карьера… все… вовремя… кооперативная квартира… молодой женой…
Все, что было сказано отцом, можно было бы как-то выдержать, проглотить и потом постараться забыть и не страдать от мучительных воспоминаний, об этом разговоре, но отец добавил еще одну фразу, и она решила все. Не должен был он ее произносить.
— …Мне обещали «Волгу», — сказал отец. — Я хочу подарить ее тебе ко дню твоей свадьбы. Свадьбы с чистой девушкой из порядочной солидной семьи. Надеюсь, это случится скоро.
Не должен был отец этого говорить. Ведь он знал, как мечтал Заур о «Волге». Не должен был отец предлагать Зауру взятку за отказ от Тахмины.
— Все, отец? — спросил Заур.
— Что все?
— Ты все сказал?
— Да, — настороженно ответил Меджид.
— Я тебя внимательно выслушал. Я очень люблю и тебя и маму. Спасибо вам за все — за то, что вы воспитали меня, вырастили. Но ничего не поделаешь. Я должен уйти от вас. Мне совершенно безразлично, кто что скажет об этом. — И уже в дверях он добавил: — Спасибо за «Волгу», но я возвращаю вам «Москвич». Вот ключи. Я возьму только то, что на мне, зубную щетку и бритвенный прибор.
— Ну и убирайся к своей шлюхе! — в ярости крикнул отец.
Заур ушел, не попрощавшись с матерью.
Подобно траве, долго и трудно пробивающейся к свету, Заур пробивался сквозь плотную и теплую материю сна к утру с косыми лучами солнца, проникающими сквозь тюлевые занавески, к утру с аппетитными запахами из кухни, с невнятными голосами, и, еще не бсознавая ни календарного наименования наступившего дня, ни своего точного местонахождения, ни характера запахов, он тем не менее с каким-то сладостным узнаванием угадал: в кухне с кем-то беседовала Тахмина. Они говорили о нем, и в голосе Тахмины звучала нескрываемая радость.
— Заур такой лентяй, — говорила она. — По утрам будить его — мучение, никак не проснется. Вставай, Зауричек, — громко сказала она, входя в комнату.
Он, все еще пребывая в сладостной истоме, прислушался. Ее голос опять звучал в кухне, и обращалась она к Медине:
— Обязательно надо будить его, иначе он встает прямо впритык, чтобы успеть на работу. Даже зубы не успевает почистить. Ну прямо большой ребенок. За ним вообще надо следить, как за ребенком. А то он может днями ничего не есть. Голос снова стал приближаться, и она, войдя в комнату, сказала:- Вставайте, принц, яичница готова, а кофе куда прикажете — в постель?
Заур открыл глаза, потянулся.
— Ну, что мне с ним делать? — это она обращалась к Медине, которая зашла за заваркой и улыбаясь выслушивала счастливые Тахминины жалобы. — Ну можно ли быть таким лентяем?
В начале их союза, после сладостно-опустошительных свиданий у Заура возникала потребность встретиться с друзьями, посидеть в чисто мужской компании. Ему была противна манера некоторых мужчин похваляться и бравировать своими амурными победами. Он терпеть не мог этого вообще, а в отношении Тахмины и вовсе никогда не позволил бы себе никакого трепа с кем бы то ни было. Но само ощущение мужской компании, в которой он был в своей тарелке, в которой он непринужденно шутил, острил, пил и в то же время нес в себе недоступную другим счастливую тайну только что пережитого, было волнующим и ни с чем не сравнимым удовольствием. Он поддерживал с друзьями разговор на им одним доступном жаргоне, на им одним понятные темы, смеялся, дурачился, шутил, отшучивался, и все время в нем бурлило его собственное, недавно пережитое, и ему было приятно от мысли, что сейчас, когда он с приятелями, Тах-мина в его отсутствие думает о нем так же, как и он, переживая воспоминание о счастливых минутах. И только теперь он понимал, что подобное чувствовала и Тахмина, общаясь с Мединой после их с Зауром свиданий. И ей, оказывается, было необходимо это общение с близким человеком, ей, как и ему, было важно поделиться с кем-то не подробностями, а самим ощущением счастья, даже, может быть, и не упоминая о его причинах. В извечном эгоизме влюбленных им казалось, что их счастье способно осчастливить и других, заразить их своей полнотой, и они не понимали, что чужая радость чаще оставляет нас равнодушными, если и не доставляет смутного огорчения. Любовь — дело двоих — часто нуждается в третьем, не в том третьем, который лишний, а в наперснике. Наперснике счастья. Наперснике, в которого им необходимо всматриваться, как в зеркало, чтобы увидеть в нем отражение своего счастья. И таким наперсником теперь стала Медина. Медина не только заходила к ним то и дело — по утрам, поздно вечером, а в субботу и в воскресенье днем; они часто бывали вместе в кино, в парках, на бульваре, иногда до поздней ночи втроем шатались по улицам уснувшего города.
