Юрий Вяземский - Если столкнешься с собой... (сборник)
«Ты меня прости, Кирилл, но, честно говоря, я никогда не верила в тебя как будущего писателя».
Зоя Николаевна призналась ему в этом многим позже, когда Кирилл уже кончил университет, проработал два года младшим научным сотрудником в научно-исследовательском институте и вдруг неожиданно для себя и для всех поступил в театральное училище. Кирилл тогда был в трудном положении, ибо ему предстояло решить: либо бросить все – работу, заочную аспирантуру – и идти учиться на актера, либо отнестись к своему поступлению как любопытному эпизоду в собственной биографии, о котором потом можно будет эффектно вспомнить в компаниях, за бокалом вина или рюмкой водки. Поступил-то, в сущности, совершенно случайно, поспорив с Димой Стрельчиком, что дойдет до третьего тура. И выиграл пари! Но зачем-то пошел на третий тур и вдруг, к ужасу своему, понял, что шутки кончились, что все оказалось куда серьезнее, чем он мог предположить, что теперь ему предстоит решать, как жить дальше, и что потом он уже никогда не простит себе, если сейчас примет неверное решение.
Ленка – Кирилл женился на ней три года назад – была в панике. Мама в это время сопровождала Светочку – младшую сестру Кирилла – в гастрольной поездке по Средней Азии. Да и чем могла она помочь Кириллу: вспомнить о том, что в детстве Кирилл со Светочкой были удивительно артистичными и музыкальными детьми, что их танцевальность отмечал даже народный артист балета (сосед по даче), а потом с упоением рассказывать о том, как в последний раз Светочка играла Шопена и как было много цветов и оваций?
Друзья Кирилла отказывались воспринимать всерьез его сомнения. «Нет, старик, – шутили они, когда Кирилл обращался к ним за советом, – ты сначала защити кандидатскую, потом быстренько сделай докторскую, стань профессором, а потом иди поступать куда угодно: хоть в артисты, хоть в космонавты… Да брось ты, ей-богу! Не смеши людей!»
Кириллу же было совсем не до смеха, и он отправился к Зое Николаевне, будучи твердо уверен в том, что Зоя Николаевна также посоветует ему сначала защитить кандидатскую.
Зоя Николаевна внимательно выслушала рассказ Кирилла о его хождениях по театральным турам и вдруг весело рассмеялась.
– Ну вот и вы надо мной смеетесь. Все надо мной смеются, – растерянно улыбнулся Кирилл.
– Тьфу, дурак! – вдруг даже обиделась Зоя Николаевна. – Разве я над тобой смеюсь? Это я над жизнью. Вот ведь что с людьми выкидывает… Ну и пусть смеются. А ты их не слушай! Бросай всю свою пустую суету и иди в актеры… А Димочке Стрельчику, который тебя на поступление подначил, спасибо скажи, в ножки ему поклонись. Пусть он смеется, а ты возьми и поклонись.
Зоя Николаевна опять засмеялась, а Кирилл растерялся окончательно.
– Ты меня прости, Кирилл, но, честно говоря, я никогда не верила в тебя как будущего писателя, – вдруг перестав смеяться, совершенно серьезно сказала Зоя Николаевна. – Нет, пишешь ты довольно складно, с образностью у тебя неплохо, но… Нет у тебя, по-моему, настоящей потребности к писательскому труду. Есть лишь очень сильная потребность в творческом самовыражении. Но не писательская она! Слишком уж буйная, нетерпеливая, лицедейская, я бы сказала… И потом, Кирилл, нельзя читать свои рассказы лучше, чем ты их пишешь. Понимаешь меня?.. Теперь о твоей истории. Ну какой ты, ей-богу, историк! В тебе эмоции кипят, чувства деятельно сражаются. А историк – это прежде всего стул, на котором сидишь не вставая по десять часов в сутки. Вот тебе пожалуйста – Сергей Михайлович Соловьев. Вся жизнь прошла в архиве. Рано утром приходил в архив и уходил из него поздно вечером. И так каждый день. А в стуле, на котором он сидел, – глубокая выемка. Собственными глазами видела… Нет, Кирилл, будь я на твоем месте, кинула бы я всю эту твою историю и ушла в актеры. Трудно тебе, правда, будет. Обязательно будет трудно… Господи, да всегда трудно начинать сначала! Но если ты со всем этим совладаешь, по-моему, большой толк из тебя может получиться. И главное – свое дело обретешь!
На следующий день Кирилл подал заявление об уходе с работы, а через две недели отнес документы в театральное училище. Сам он считал, что и без напутствия Зои Николаевны поступил бы в конечном счете точно так же. Но ни разу, выходя от Зои Николаевны, Кирилл не чувствовал себя так свободно и радостно, как тогда, когда она посоветовала ему учиться на актера.
«Вот и обрел себе поприще для самовыражения», – вдруг со злобой подумал Кирилл. – «Ирина, радость моя, я вас ужасно люблю, я вас обожаю!..» Белая сволочь! Мало ему того, что он «ужасно любит», так он еще и «обожает», подлец!.. Нет, если уж на то пошло, то в смысле самовыражения писатель по сравнению с актером – счастливейший и независимейший человек. Что ему надо – лист бумаги, перо и тихий уголок, где бы он мог спокойно работать. Ну не примут твою рукопись, не опубликуют тебя, но ведь ты все равно можешь работать, можешь писать то, что хочешь. А актер? Как в анекдоте про слона в зоопарке: «Слон может съесть в день двадцать килограммов бананов, пятьдесят килограммов апельсинов, сто килограммов…» – «Послушайте, неужели он все это ест?» – «Исть-то он исть, да хто ж ему дасть…»
Значит, надо есть то, что дают. А дают белогвардейца Сергея. Несъедобного тошнотворного Сергея. И ты его ешь как миленький. Потому что по собственному опыту и по опыту других знаешь: когда, дожидаясь хорошей роли, отвергаешь все низкие предложения и в ожидании этом, как девка на выданье, засиживаешься, то постепенно теряешь то, что ты как актер приобрел и чему когда-то научился. И если даже тебе потом повезет и ты дождешься наконец своей роли, то, когда тебя начнут снимать в хорошей картине, ты вдруг с ужасом почувствуешь себя на съемочной площадке таким беспомощным, таким зажатым и непрофессиональным, точно нигде до этого не снимался и впервые стоишь перед камерой. Лучше уж сниматься в самом последнем дерьме, лишь бы не сидеть вообще без работы и не терять профессионализма… Хотя, если посмотреть на это дело с другой стороны: в дерьме тоже играть опасно. Так можно к нему прилипнуть, так в нем перемазаться, что в хороших фильмах после этого никто тебя снимать не станет, да и сам не сможешь уже играть по-человечески… Нет, лучше уж вообще нигде не сниматься, а ждать… Короче: «Исть-то он исть, да хто ж ему дасть».
И тут Кирилл подумал: «А что было бы со мной, если бы я тогда не пошел в театральное, остался на работе, защитил диссертацию?» Тысячу раз задавал он себе этот вопрос и тысячу раз отвечал на него одно и то же: «Вот было бы здорово! Дурак, зачем пошел в актеры!» И каждый раз из всей тысячи прекрасно понимал, что лицемерит с собой, что слава Богу, что пошел, что будь все трижды проклято, но слава Богу, что он не мог не пойти. И каждый раз вспоминал о том, что остался должен Диме Стрельчику ящик коньяка, и тут же забывал об этом.
«А что я должен Зое Николаевне? – подумал Кирилл. – Что я остался ей должен. Прийти хотя бы на ее похороны?»
Когда же все-таки он в последний раз видел Зою Николаевну? И как так получилось, что он стал все реже и реже бывать у нее?..
Все произошло как бы само собой. Просто Кирилл повзрослел, а Зоя Николаевна постарела. И все естественно.
Когда Кирилл был восторженным, наивным юношей, Зоя Николаевна была ему необходима, служила своего рода отдушиной для его восторженности. Ведь только с ней Кириллу удавалось быть самим собой и не стыдиться и не упрекать себя за это. А когда Кирилл наконец-то искоренил в себе свою прежнюю инфантильную чувственность, научился трезво, по-взрослому смотреть на жизнь и из стыдливого, вечно неуверенного в себе желторотика с потными ладонями постепенно стал превращаться в решительного и знающего себе цену человека, Зоя Николаевна как бы отодвинулась от него, словно отступила куда-то в прошлое, в презираемое им самим его инфантильное прошлое, с беседами о высокой литературе, о великих музыкантах, «собиновскими чаепитиями», дядями Ванями, истинной добротой. Все это представлялось теперь таким наивным, каким-то то ли детским, то ли старушечьим, и конечно же совершенно ненужным для него, Кирилла.
Дядя Ваня, размышлял Кирилл, возможно, имеет право на существование, но не в мире кино, не на студии, где без хамства, вернее, без умения бороться с хамством не проживешь. Здесь выживают лишь такие, как Олегин. «Запомни, парень: первая заповедь для актера кино – сумма прописью и машину к подъезду!»
Спасибо Олегину, мудрому наставнику Кирилла на горьком киношном поприще! «И еще запомни, парень: весь этот бред, который в тебя пихали четыре года в училище, про то, что театр – это храм, а актеры – братья во Христе, все это надо выкинуть из головы как вредный хлам. Ибо первый враг актера – другой актер. Я уже не говорю о шушере, обо всей этой актероненавидящей и актероненавистной компании, всяких там помрежах и директорах картины. Это уже, парень, полные кранты. С ними надо обращаться как со зверьем диким. Не подпускать к себе ближе чем на пятьдесят метров, и чуть что – палить из обоих стволов. А иначе – полные кранты! Сядут на шею и не слезут! Ты уж поверь старому профессионалу».
