Анна Козлова - Открытие удочки
В таком духе она болтала еще минут десять, а потом спросила, не знакома ли я со Львом («Сын Бамбаева!» — благоговейно сказала Таисия) из «Дня грядущего» («Он еще вел эту восхитительную передачу на радио „Великая Россия“, но недавно эти сволочи его выгнали за то, что он ругался матом в эфире, а как еще, скажи мне, можно достучаться до нашего народа?»).
— Нет-нет, — поспешила сказать я, в какой-то мере даже обрадованная тем, что не знакома с этим замечательным парнем, матерящимся на всю страну из гребаной радиорубки.
— О! — воскликнула Таисия. — Я познакомлю вас, думаю, из этого может что-то получиться. Он недавно звонил мне и спрашивал, нет ли среди моих авторов кого-нибудь, кто бы мог написать достойную, искрометную рецензию на новый роман Зыкова — кстати, я поражена, я давно не читала такой прозы…
Я слушала ее в какой-то тупой прострации и думала, что с таким же успехом могла бы слушать лекцию о Шекспире на хинди: я не знала никакого долбаного Льва, я понятия не имела, что такое «День грядущий», кто такой Бамбаев, какой роман написал неведомый мне Зыков, и, главное, я никак не могла уяснить, что требуется лично от меня.
— Ну? — Таисия явно ждала моего комментария по поводу всего сказанного. — Ты бы не хотела написать рецензию? Все же это «День грядущий», это не «Голос общественности».
Надо сказать, что время от времени я пописывала рецензии на различные литературные отходы, правда, лишь на те из них, которые были способны вызвать в моей душе эстетическое негодование. Как правило, эти опусы публиковались в малотиражной газете «Литературный вестник», впоследствии переименованной в «Вестник русской литературы». Нет нужды говорить, что номера этой полуграмотной газеты с тюремной версткой, как застигнутые врасплох вампиры, уносились в черные дыры небытия сразу после выхода из типографии, и уделом всех моих статей становилось безгонорарное забвение. «Вестником русской литературы» руководил стремительно спивающийся карлик с внешностью Эйба Кьюсека и тяжелым взглядом сексуального маньяка. На протяжении всей своей редакторской деятельности он жадно вожделел литературного скандала, эпицентром которого, по его замыслу, должен был стать «Вестник русской литературы». Многие годы он жил этой барочной мечтой нового Икара, и очевидно, что лишь фатальное отсутствие литературных скандалистов в его окружении все чаще вынуждало Эйба закладывать за воротник. Собственно, я бы никогда не стала инициатором плодотворного сотрудничества с этим изданием, но мой папа водил дружбу с Эйбом и время от времени относил ему мои кошмарные статьи.
Чтобы отвязаться от Таисии, я сказала, что почту за великую честь написать хвалебную рецензию на роман Зыкова, а она, вне себя от счастья, пообещала дать Льву мой телефон — в ее тоне присутствовало какое-то нездоровое восхищение этим человеком, и меня подмывало спросить, стоит ли мне сразу при встрече делать ему минет.
— Твоя Таисия? — спросила Валерия, когда я положила трубку.
Я кивнула и двинулась в сторону Юры (он все еще был обижен и разговаривал со мной односложно). Юра делал вид, что не видит меня, но оттаял, когда я положила на его стол шоколадную конфетку (она две недели валялась у меня в сумке).
— Юрочка, — сказала я, присаживаясь напротив него, — расскажи мне про газету «День грядущий», я должна написать для них рецензию и не имею ни малейшего понятия об их стиле.
— «День грядущий»?! — патетически воскликнул Юра. — Это не газета, а шайка полоумных ретроградов, которые призывают восстановить Советский Союз, бесцельно ругают евреев и публикуют какую-то серую, косноязычную, тупую чушь, если в ней есть хоть два слова о том, что Россия — великая страна, а русские — потомки богов.
— О нет… — в отчаянии прошептала я.
Писатель Зыков относил свое безъязыкое, пустословное творчество к патриотическому литературному процессу — умами там владела корыстная кучка стариков, раз и навсегда пригвожденных к ничтожеству титаническим авторитетом Распутина, уже двадцать лет ничего не писавшего. По-хорошему, творчество этих писателей никогда бы не вызвало никакого общественного резонанса, если бы СССР не удружил им, распавшись, а дальнейшее политическое размежевание народа не привело бы к объективной потребности одной его части злобно обсирать другую. Эти — если говорить в самых общих чертах — обстоятельства подняли с донного ила забвения литераторов зыковского пошиба и бросили в водоворот творческих вечеров оппозиции, на которых они сидели в президиуме с выражением скорбной насмешки на лице и аплодировали политической мелочи, театрально гремевшей о том, что Россия унижена, поставлена на колени, а народ кое-кто превратил в раба. Такой же излишней идеологизированностью было отмечено творчество патриотически настроенной части литераторов, и Зыкова в частности, так как речь идет именно о нем.
Журнал Куропатова (Таисия собралась расстреливать двух зайцев) Зыков осчастливил романом-тысячелистником, в котором косноязычно и несколько бессвязно излагал суть несуществующего наследия Достоевского, чей дух был вызван евреями на спиритическом сеансе, и без устали клеймил этих неосторожных евреев на протяжении семисот страниц. Достоевский Зыкова причудливо опровергал все расхожие мнения о себе, агрессивно утверждал собственную причастность к русскому этносу, и, я полагаю, нет нужды говорить, что каркас романа был, как незаконнорожденный колосс, целиком возведен на глиняном фундаменте фразы «жиды погубят Россию».
Я уже указывала на тот факт, что Таисия была априори не способна вынести какое-либо самостоятельное суждение даже по самому мелкому бытовому поводу, не говоря уже о таких глобальных проблемах, как поруганное величие России и весь сопутствующий круг вопросов, обычно обсуждаемых на вечерах творческой оппозиции, которые она исправно посещала. Таисия была глубоко, так, как это свойственно только русской интеллигенции, порядочным человеком, и все то, что происходило с Россией в последние годы, не могло не сдавливать ее сердце в блевотных судорогах отторжения. Единственным, что скорее всего было усвоено ею однозначно, являлась смутная догадка о чудовищной ошибке, которую она и многие ей подобные допустили, борясь с советской властью и подспудно ее ненавидя. Таисия была глубоко убеждена, что во времена, когда СССР топтал диссидентствующих блох своими слоновьими ногами, ей жилось лучше хотя бы потому, что к руководству журналом никогда бы не был допущен Куропатов, а духовный прозелитизм самого журнала не зависел от помещений, сданных в аренду секс-шопу. Однако что-то мешало ей (равно как и многим другим) удовлетвориться скорбной констатацией этого факта, и не принадлежащее себе сознание Таисии углублялось в поэтизацию советского голодраного быта, личности Сталина, а в финале рисовало некую неуместную буколику тотального благополучия.
Разумеется, она — в силу крайней скудости своего воображения и неспособности к первичному анализу происходящего — не могла быть автором всего этого маразма, а лишь внимала его щедрому потоку, изливавшемуся со страниц газет и из транзистора, настроенного на «нужную волну».
Бастионом и своего рода генератором озвучиваемых Таисией идей была полулегальная, периодически закрываемая газета «День грядущий» — ее редакция располагалась в глинобитной халупе под снос в одном из мрачных двориков в центре Москвы, где соседствовала с книжной лавкой и московским отделением Союза донских казаков — они пьянствовали в подвале, сидя на бурках и скрипя смазными сапогами.
С самого дня своего сотворения эта газетка находилась под руководством некоего (опять-таки писателя) Александра Львовича Бамбаева, который внешне уже как бы не являлся человеком — его зооморфная фигура напоминала сильно разношенный лапсердак, а на помидорного цвета лице черты смешивались в алкоголическую кашу, и лишь выпуклые семитские глаза сохраняли признаки хитроватой жизнедеятельности. Разумеется, он был евреем, но на протяжении всей жизни безуспешно это скрывал, что не могло не выглядеть некой шаржевой реминисценцией судьбы именитого автора «Mein Kampf» — поскольку Бамбаев считал себя не только писателем, но и общественным деятелем, это сходство, наверное, льстило ему. Разница между Бамбаевым и Гитлером (разумеется, если сравнивать их просто как двух представителей семитской расы) заключалась, пожалуй, лишь в том, что первый был недостаточно могуществен и авторитарен, и его явное еврейство многие годы питало сплетни журналистской и писательской среды, где к нему относились с подобострастной ненавистью.
Бамбаев писал в каждый номер «Дня грядущего», и его статьи вызывали восхищение и абсолютное согласие в умах людей столь же политически наивных, какой была Таисия. У критически мыслящего человека публицистика Бамбаева не могла оставить иного чувства, кроме брезгливого недоумения, так как он, возмещая фатальное отсутствие фактического материала, прибегал к натуралистической выразительности и не всегда мотивированному переходу на личности. Прием его был прост. Чтобы развенчать, а то и растоптать в глазах своей аудитории фигуру того или иного политика российского или мирового масштаба, Бамбаев в начале статьи витиевато перечислял его фантастические прегрешения перед народом, а затем пускался в описание его внешности — здесь в ход шли различные части тела (сознание Бамбаева порой рождало химерические образы в стиле Иеронима Босха — грудь одной политической дамы он назвал «выменем волчицы»), тембр голоса (он мог напоминать автору блеяние козла, или писк раздавленной сапогом крысы, или крик ведьмы в оргазме) и так далее.
