Криста Вольф - Размышления о Кристе Т.
Теперь я со спокойной совестью заимствую эту историю у нее самой, ибо история увековечена, увековечена на двенадцати страницах, и теперь уже не играет никакой роли, так все было на самом деле или не так. Начнем, по ее примеру, с последнего вечера накануне отъезда ее класса из деревни. Картофель уже почти выкопан. Начнем с трактира. Криста Т. разрешила своим ученикам слегка отметить отъезд, теперь их головы порой выглядывают из дыма, нависшего над столами. Голова Вольфганга, который играет в шахматы с трактористом, Йорга, который пытается изобразить на расстроенном пианино бетховенскую сонату, Ирены, которая схватилась с деревенскими парнями по поводу комиксов, а Криста Т., учительница, сидит с крестьянами в углу за почетным столом, и ее потчуют пивом. Мне кажется, вначале я несколько недооценила свою профессию и духовную структуру своих учеников …
Теперь возьмем следующий день. Мглистый холод раннего утра, мокрая картофельная ботва, сведенные холодом пальцы. Последний участок. Можно управиться до полудня — если захочет Хаммураби. Криста Т. измеряет взглядом длину поля, потом переводит взгляд на Хаммураби и с сомнением качает головой — тактический прием. Хаммураби ничего не видел, его не нужно подгонять, он переглядывается с Вольфгангом, издает свой посвист, и они начинают, поставив между собой корзину. Криста Т. может быть спокойна: к завтраку оба дойдут до конца поля. Сама она с девочками чуть поотстала: порой стоит схитрить и уступить победу мужчинам. Девочки канючат, чтобы она выдала им пару-другую нижненемецких прибауток: Wenn't Hart man swart is, seggt de Kцster, daun hadd hei taun Grдwnis ne rod West antreckt — коли работяга черен, говорит дьячок, в гроб его положат в красной жилетке. Пожалуйста, еще, ну еще одну: Ja, Geld up de Spar-kass is schцn, seggt de Deern, aber Kauken is dooh noch'n bдtten schцner — деньги в кубышке — это хорошо, говорит девчонка, а дети в доме — и того лучше. Sick de Arbeit bequem maken, is kein Fullheit, seggt de Knecht taun Burn — облегчать себе работу — это еще не леность, говорит батрак хозяину. Хохот за спиной вызывает у мальчиков зависть, они начинают швыряться комьями земли.
Тем временем сквозь облака пробилось солнце. Завтрак. Криста Т. распрямляет спину и с удовлетворением оглядывает убранное на две трети поле. Вместе с Иреной она приносит кофейник и пускает по рукам крышку с горячим кофе. Земля, приставшая к рукам, засохла и искрошилась, верная примета, что отдых близится к концу. И тут Бодо приносит жабу.
Она сидит на его раскрытой ладони и испуганно таращит глаза. Никого не удивляет, что разыгрывается очередное пари, но Бодо никто всерьез не принимает. Сколько дадите, если я откушу этой жабе голову? Ты сколько? — Тридцать пфеннигов. — А ты? — Марку! — А ты? — Катись ты со своей жабой… Разумеется, это безобразие, это всего лишь хвастовство, разумеется, так далеко дело не зайдет, но лица ребят оживляются. Тут Ирена вскакивает и толкает Бодо: убери эту мерзость! И Бодо уносит жабу обратно в сырую порыжелую ботву.
Но вдруг за его спиной вырастает Хаммураби. Интересно, почему его так прозвали и где он был до сих пор. А ну, давай сюда жабу! Итак, сколько дадите, если я откушу ей голову? Ты сколько? А ты? А ты? А ты? Этот знает, с какого конца взяться за дело, тут уж вопросы и ответы чередуются быстрей, да и ставки, кажется, выросли: пятьдесят пфеннигов — ничего — не откусишь — марку — десять пфеннигов — если осмелишься, полторы марки.
Хаммураби, говорит Криста Т., слишком тихо говорит, она сама это чувствует. Вильгельм, ты не сделаешь этого. Она подходит к нему, он лениво отстраняется. Пять восемьдесят, говорит он. Пустячок, а приятно.
Тут на поле все стихает. Слышно только, как испуганно дышит жаба, видно, как пульсирует ее белое брюшко. Он не сделает этого, он не сделает этого… Но Хаммураби уже отогнул жабе передние лапки, обхватил пальцами ее голову и вонзил зубы. Криста Т., учительница, видит, как смыкаются его красивые, ослепительно белые зубы, раз и еще раз. Голова у жабы прочно сидит на туловище.
И опять бьют черного кота о стену сарая. Опять сорочьи яички разлетаются от удара о камень. Опять чья-то рука сметает снег с окоченелого детского личика. Опять смыкаются челюсти.
И этому нет конца.
Криста Т. чувствует, как ползет у нее по спине ледяной холод, снизу вверх. Она поворачивается и уходит. Не отвращение душит ее — скорбь. Вот из ее глаз брызнули слезы, она спускается на полевую тропинку и горько плачет. Проходит довольно много времени, пока за ней прибегает Ирена. До обеда работа идет в полном молчании.
Несколько дней спустя, когда ее более чем странное поведение уже стало предметом пересудов, ее перехватила в коридоре преподавательница биологии: вы меня удивляете, коллега. Я думала, вы родом из деревни. И после этого плакать о какой-то жабе?!
Сейчас, перелистывая ее заметки, я нашла еще один листок, который не замечала раньше. Он тоже имеет касательство к истории с жабой. «Вероятная концовка» — так озаглавлен листок. Он свидетельствует о том, что Криста Т. не желала примириться с голой, неприкрашенной действительностью. И для этой цели предоставила слово деревенской поварихе, которая перед обедом вроде бы сказала: чего там у вас приключилось, фрейлейн? Этот ваш длинный, кудрявый, ну, у него еще имя такое чудное, он лежит на сеновале и плачет-заливается. Сперва он прибежал с таким лицом, будто не в себе, и давай начищать себе зубы над умывальником и рот полоскать, а потом бросился на сено и заревел, как малое дитя.
Подобная концовка — как страстно она, должно быть, мечтала о ней. В глубине души мы всецело на стороне тех, кто мечтает о таких концовках, мечтает тем исступленнее, чем реже они случаются в действительности. Ибо в действительности, надо полагать, произошло нечто более вероятное: директор вызвал ее и кофе на сей раз потчевать не стал. На нее поступила жалоба от родителей ученика, известного под прозвищем Хаммураби: забвение воспитательских обязанностей во время сельскохозяйственной практики. И разве они не правы? Я не хочу объявлять вам выговор, сказал директор. Вы только начинаете. Но не вы ли сами говорили, что трудовое рвение вашего Хамму… ах да, Вильгельма Герлаха, было выше всяких похвал? Что он был среди наиболее прилежных? Вот видите! Думается, на этом фоне дурацкая история с жабой бледнеет. И, уж во всяком случае, мы несем ответственность за то, чтобы по меньшей мере в нашем присутствии ученики не поедали всякую нечисть.
Он прилежный и бессердечный, говорила она мне. Его счастье, что он живет здесь. Чем бы он стал в другом месте! На таких, как он, там спрос. Главное, не обольщаться его деловитостью, иначе куда нас это заведет?
На это ни одна из нас ответить не могла, к тому же мы были слишком мало осведомлены об исцеляющем воздействии времени.
Перемена декораций, прыжок длиной в семь лет, последовательная хронология нам мешает. Вот она еще раз сидит напротив одного из своих учеников, дело происходит в Рильских горах, в монастырском ресторанчике, куда она приехала со своим мужем, Юстусом, это ее последнее и единственное большое путешествие. Молодой человек, который приближается к ним, студент-медик последнего года обучения. Он называет себя. Вы меня не узнаете? Он называет Кристу Т. ее девичьей фамилией. Я тот самый, который всегда писал «половина» через «а», пока вы не исцелили меня сравнением с «полоумный». Теперь всякий раз, когда мне приходится писать «половина», я вспоминаю о вас. Вы разрешите?
И вместе со своей невестой он подсаживается к их столику. Более красивую и элегантную невесту трудно себе представить. Она тоже будет врачом. Криста Т. удивлена, ее бывший ученик доволен. Он знает кушанья, которые им подают, он высказывает справедливейшие оценки, не пытаясь при этом навязывать свое мнение, он наделен чувством юмора, он выше многих мелочей и вообще не так уж и не прав. Он признается, что, если бы Криста Т. дольше проработала в их школе, она стала бы его любимой учительницей. Но тут же дерзко добавляет: в том, что этого не случилось, тоже есть свои преимущества. Уж слишком непрактичные требования она к ним предъявляла. Да ну, говорит Криста Т. Что-то не припомню. Пожалуйста, пример, говорит ее бывший ученик. Цитата, которую вы нам когда-то зачитывали. Забыл только, откуда она. О полуфантастической реальности. Это очень близко меня задело. Горький, говорит Криста Т. Итак, эти слова вас встревожили? Пока я не стал студентом, отвечает медик. Пока не понял, что мне, как врачу, хватит и реального бытия человека. Видит Бог, нам приходится иметь с ним дело. Только сейчас, когда я вас узнал, мне снова вспомнилось ваше «фантастическое» бытие. Правда, смешно?
Оказывается, он сделал открытие, даже сумел облечь его в словесную форму, что обычно представляет самую тяжелую часть задачи, и теперь не может досыта наслушаться своим открытием. Звучит оно так: в основе здоровья лежит приспосабливание. Еще и еще раз повторяет он свое открытие, и не надо так удивленно поднимать брови, понимает ли она на самом деле, что он имеет в виду?
