Грэм Грин - Путешествия с тетушкой
– Колоссально! Какое невероятное совпадение, будто в романе у Томаса Харди.
– Я вижу, вы хорошо знаете художественную литературу.
– Я специализируюсь по английской литературе. Отец хотел, чтобы я изучала социологию и потом какое-то время поработала в «Корпусе мира». Но тут наши взгляды разошлись, да и по другим вопросам тоже.
– Чем занимается ваш отец?
– Я уже говорила вам – он на очень секретной службе в ЦРУ.
– Это должно быть интересно.
– Он ужасно много путешествует. Я только раз его видела с прошлой осени, с тех пор как мать с ним развелась. Я всегда говорила ему, что он видит мир по горизонтали, в смысле – поверхностно, а мне хочется увидеть мир по вертикали.
– То есть в глубину, – сказал я, гордый тем, что уловил ее мысль.
– Это очень помогает, – сказала она, указывая на сигарету. – Я уже слегка забалдела, к тому же вы так здорово говорите. Просто колоссально. У меня такое чувство, будто я встречала вас где-то в курсе английской литературы. Как персонаж. Диккенса мы штудировали в глубину.
– По вертикали, – сказал я, и мы оба рассмеялись.
– Как вас зовут?
– Генри.
Она снова засмеялась, и я за ней, хотя толком не знал почему.
– А почему не Гарри?
– Гарри – это уменьшительное. При крещении ведь человека не назовут Гарри. Такого святого не было.
– Так по церковному канону полагается?
– Думаю, что да.
– Я спрашиваю потому, что когда-то знала потрясающего парня, ему при крещении дали имя Нукасбей.
– Сомневаюсь, вряд ли его так окрестили при рождении.
– Вы католик?
– Нет, но тетя у меня, кажется, католичка. Впрочем, я не совсем в этом уверен.
– Я один раз чуть не перешла в католичество. Из-за Кеннеди. Но потом, когда убили обоих… Ну, в общем, я суеверна. А Макбет был католик?
– Этот вопрос никогда не приходил мне в голову… Думаю… В общем, я точно не знаю.
Я поймал себя на том, что говорю такими же бессвязными, отрывистыми фразами, что и она.
– Может быть, мы закроем дверь и откроем окно? В какой мы сейчас стране?
– Судя по всему, подъезжаем к итальянской границе. Точно не знаю.
– Тогда быстро откройте окно, – приказала она.
Я подчинился требованию, хотя и не понял его смысла. К этому времени я уже докурил сигарету. Она выбросила свой окурок, а затем опорожнила пепельницу в окно. И тут я вспомнил Вордсворта.
– Что мы курили? – спросил я.
– Травку, естественно, а что?
– Вы сознаете, что нас могут отправить в тюрьму? Я не знаю швейцарских законов и итальянских, но…
– Меня не отправят. Я несовершеннолетняя.
– Ну а если меня?
– А вы можете сослаться на то, что делали это в неведении, – сказала она и рассмеялась. Она все еще смеялась, когда открылась дверь и в купе вошли представители итальянской полиции.
– Ваши паспорта, – потребовали они. Но они даже не успели их раскрыть, так как сквозняком у одного из полицейских сдуло шляпу. Я надеялся, что вместе со шляпой ветер унес в коридор и запах конопли. Вслед за полицейскими явились таможенники, которые вели себя тоже вполне тактично, хотя один из них вдруг потянул носом воздух. Но все обошлось, и через несколько минут они уже стояли на перроне. Я прочел название станции: Домодоссола.
– Мы в Италии, – сказал я.
– Тогда возьмите еще одну.
– Ни в коем случае. Я и понятия не имел, Тули, что это… Бога ради, уничтожьте все до вечера. Югославия – коммунистическая страна, и они без колебаний сунут за решетку даже несовершеннолетнюю.
– Меня всегда учили, что югославы – хорошие коммунисты. Мы продаем им стратегические материалы, правда ведь?
– Но не наркотики.
– Вот видите, снова ирония. А я думала… Я хотела поделиться с вами своей бедой. Но разве поговоришь, когда вы так ироничны?
– Вы только что сказали, что ирония – ценное литературное качество.
– Но вы ведь не в романе, – сказала она и расплакалась.
За окном мелькала Италия. Это, наверное, анаша вызвала безудержный смех и теперь была причиной слез. Мне тоже стало не по себе. Я закрыл окно и смотрел сквозь стекло на горную деревушку, охристо-желтую, словно вылепленную из дождевой влаги и земли; у самой линии появилась фабрика, жилые дома из красного кирпича, потом городская шоссейная дорога, автострада, реклама кондитерской фирмы «Перуджина» и сеть проводов – символ бездымного века.
– Какие у вас неприятности, Тули?
– Я забыла проглотить эту чертову таблетку, и у меня задержка шестую неделю. Я едва не рассказала вчера вечером об этом вашей матери.
– Тете, – поправил я ее. – С ней вам бы и следовало поговорить. Я очень невежествен в таких делах.
– Но мне хочется поговорить именно с мужчиной. Я, вообще-то, стесняюсь женщин. Мне с ними гораздо трудней, чем с мужчинами. Но все горе в том, что они нынче очень несведущи. Прежде девушка не знала, что в таких случаях делать, а теперь ничего не знает мужчина. Джулиан сказал, я сама во всем виновата – он полагался на меня.
– Джулиан – это и есть ваш друг? – спросил я.
– Он разозлился из-за того, что я забыла принять таблетку. Он хотел, чтобы мы автостопом добирались до Стамбула. Он сказал, это мне поможет.
– Мне казалось, он хотел ехать третьим классом.
– Это было до того, как я ему сказала. И до того, как он познакомился с парнем, у которого грузовик, и уехал в Вену. Он поставил ультиматум. Мы сидели в кафе – вы, наверное, знаете – на площади Сен-Мишель. Он сказал: «Решай, сейчас или никогда». Я отказалась, и он тогда сказал: «Ну и езжай без меня на своем говенном поезде».
– А где он сейчас?
– Где-то между Италией и Стамбулом.
– А как вы его найдете?
– В Гульханэ скажут, там знают.
– А где это?
– Возле Голубой мечети. Там, в Гульханэ, все про всех знают.
Она стала тщательно промакивать слезы. Затем поглядела на свои огромные часы с четырьмя цифрами.
– Уже время завтракать. Я голодная как собака. Все же, надеюсь, я не кормлю двоих. Хотите шоколаду?
– Я подожду до Милана.
– Хотите еще сигарету?
– Нет, спасибо.
– А я выкурю еще одну. Вдруг поможет. – Она снова улыбнулась. – Мне все время приходят в голову какие-то нелепые мысли. Я все думаю – а вдруг поможет. Я пила в Париже коньяк с имбирным пивом, в школе у нас говорили, что имбирь помогает. И ходила в сауну. Глупо, конечно, надо просто сделать curetage [выскабливание (франц.)]. Вордсворт обещал найти мне доктора, но на это ушло бы несколько дней, а потом мне пришлось бы немного полежать, и что толку тогда ехать в Гульханэ, если Джулиан за это время уедет. И куда уедет, бог знает. Я познакомилась с одним парнем в Париже, он сказал, что нас всех выгонят из Катманду, так что остается только Вьентьян. Но он не для американцев, конечно, из-за всех этих военных дел.
В середине разговора мне иногда начинало казаться, что весь мир только и делает, что путешествует.
– В Париже я спала с одним парнем, после того как Джулиан уехал без меня. Думала таким образом расшевелить все там внутри. Вообще-то, месячные иногда могут начаться во время оргазма, но оргазма так и не было. Я, наверное, была расстроена из-за Джулиана. Обычно у меня все идет хорошо, осечки не бывает.
– Мне кажется, вам надо ехать прямо домой и сказать обо всем родителям.
– В единственном числе. Мать не в счет, а где отец – точно не знаю. Он ужасно много путешествует. Секретные миссии. Не исключено, что он во Вьентьяне, до меня доходили сведения. Говорят, сейчас с ЦРУ дело швах.
– А нет такого места, которое вы называете домом? – спросил я.
– У нас с Джулианом было чувство, будто у нас есть дом, а потом он рассердился из-за того, что я забыла принять таблетку. Он очень вспыльчивый. Он говорит: «Если я буду вынужден все время напоминать тебе об этом, я лишусь свободы самопроявления, ты разве этого не понимаешь?» У него есть теория о том, что женщина всегда хочет кастрировать мужчину, и один из способов – лишить его возможности самопроявления.
– А вам с ним было просто?
– Мы могли обсуждать все что угодно, – сказала она с блаженной улыбкой, которую вызвало воспоминание – травка, видно, снова возымела действие. – Искусство, секс, Джеймса Джойса, психологию.
– Вам не следует курить эту гадость, – попытался я увещевать ее.
– Травку? Но почему? Ничего дурного в ней нет. Кислота [лизергиновая кислота (ЛСД) – наркотическое средство] – другое дело. Джулиан хотел, чтобы я попробовала кислоту, но я сказала ему, что не желаю. Ну, в смысле, не желаю калечить мои хромосомы.
Временами я ни слова не понимал из того, что она говорила, и однако мне казалось, что я могу слушать ее до бесконечности и мне не надоест. В ней была какая-то мягкость и женственность, и этим она напоминала мне мисс Кин.
Непонятно, как такое дикое сравнение родилось у меня в голове, но, может быть, это и было следствием того, что Тули называла «балдеть».
13
Когда поезд въезжает в большой город, мне каждый раз это напоминает завершающие такты увертюры. Все сельские и городские темы нашего долгого путешествия зазвучали вновь: фабрика сменилась лугом, лента автострады – деревенской просекой, газовый завод – современной церковью; дома начали наступать друг другу на пятки, все чаще стали появляться рекламы автомобилей «фиат»; проводник, тот, что принес мне кофе, пробежал по коридору, спеша разбудить важного пассажира; наконец исчезли последние поля и остались одни лишь дома – дома, дома, бесконечные дома, и вдруг замелькало слово «Милан».
