Джин Сэссон - Майада. Дочь Ирака
Я так разнервничалась, что не хотела есть, но многие поглощали угощение с большим аппетитом. Ко мне направилась женщина с ярко-рыжими волосами. Она заявила, что мечтала познакомиться с Саддамом и даже написала ему письмо о потерянном наследстве. У нее не было сомнений в том, что он поможет вернуть то, что по праву принадлежало ей. Она намекнула, что влюблена в президента, и я, встревожившись, постепенно передвинулась в противоположный конец зала, чтобы поговорить с пожилой дамой. Но бедная женщина так нервничала, что едва-едва сумела прошептать свое имя. У нее так дрожали руки, что она уронила на персидский ковер два бокала с соком. Мне пришлось отойти от нее.
Когда ужин закончился, нас опять провели в гостиную. Туда же подали чай. Мы сидели и ждали. Только я подумала, что о нас, верно, позабыли, как в комнату вошел человек в военной форме и выкрикнул мое имя. Когда я покидала зал, люди завистливо смотрели мне вслед.
Меня проводили в другую гостиную — меньшую по размерам, но более роскошную. Вдруг послышался сильный шум, забегали военные, и я поняла, что Саддам прибыл во дворец. Через час в комнату вошел другой военный. Он попросил меня следовать за ним. Я уже очень устала, но сделала так, как он сказал. Меня перевели в следующую комнату. В центре стоял большой деревянный стол и несколько стульев с синей обивкой и орнаментом в виде золотых листьев.
Второй военный пожал мне руку и поздравил, а также сказал несколько слов о том, как я должна вести себя на встрече с президентом. Меня испугало, что он строго-настрого запретил мне заговаривать первой или протягивать ему руку. Нужно подождать, пока Саддам это сделает сам.
Я удивилась, потому что когда я видела его в последний раз, он казался скромным и демократичным. Я еще подумала про себя, что Саддам показывает новое лицо.
Самара рассмеялась и прошептала:
— А может, это его настоящее лицо, а старое было подделкой?
Майада кивнула в знак согласия и продолжила рассказ:
— Офицер открыл высокие деревянные двери. Саддам сидел за столом в другой комнате. На нем были надеты очки с большими дужками. Я не видела их раньше. Он был в военной форме. В остальном его внешность мало изменилась со дня нашей последней встречи. У него темная кожа, очень кудрявые волосы и тяжелая челюсть. Я заметила на кончике носа по-прежнему маленькую светло-зеленую татуировку, от которой он избавился несколько лет спустя.
Саддам удивил меня, улыбнувшись, когда я вошла в кабинет. Он протянул руку, и я пожала ее, как мне было сказано. Он спросил: «Как дела у нашей дорогой писательницы?». Я ответила в обычной манере, что все иракцы будут счастливы и довольны, пока он находится в силе и добром здравии. Затем он поинтересовался, как обстоят дела в редакции, и я ответила, что журналисты просили заверить его в любви и уважении.
Он широко улыбнулся и сказал: «Я прочитал в газете твою статью о времени. Отличная статья! Ты — истинная дочь своего дедушки Сати аль-Хусри. Он бы гордился тобой». Затем он легонько потрепал меня по плечу и продолжил: «Я хочу, чтобы ты пообещала: что бы ни случилось, ты будешь писать во благо великой революции. Говори о том, что подсказывает тебе профессиональная честность, и ты не сойдешь с верной дороги».
Я поблагодарила его за добрые слова. Саддам спросил, есть ли у меня автомобиль. Я сказала, что есть. Тогда он спросил, довольна ли я им. Я вновь ответила утвердительно, и его это, кажется, удивило. Он сказал: «Ты так похожа на свою мать Сальву! Тебе никто и ничего не нужны». Мне показалось, это сомнительный комплимент, но, поразмыслив над его словами и тоном, каким он их произнес, я поняла, что он похвалил меня, потому что дедушка Сати воспитал дочь сильной женщиной, у которой всегда было собственное мнение. Он настоял на том, чтобы она получила прекрасное образование, и это подарило ей независимость. А ведь подобные качества у арабок Ирака встречаются очень редко.
Затем Саддам вызвал кого-то по телефону. В комнату вошел фотограф. Он сделал несколько фотографий. Саддам, к моему удивлению, поцеловал меня в лоб и попросил и в будущем вести себя так, чтобы не посрамить великого Сати аль-Хусри. В последнюю минуту он заявил: «Когда я думаю о твоем дедушке Сати аль-Хусри и о том, за что он боролся, то горжусь тем, что я араб». Саддам пожал мне руку и проводил к двери.
Когда я вошла в другую комнату, мужчина по имени Амджед, с которым я разговаривала по телефону перед встречей с Саддамом, передал мне конверт и два кожаных футляра. Он сказал, что машина отвезет меня туда, куда я прикажу. Я попросила доставить меня в редакцию, потому что я договорилась о встрече со своим редактором Сахибом Хусейном аль-Самави.
Сахиб очень обрадовался, когда я пересказала ему похвалы Саддама. Он решил на следующий день еще раз напечатать мою статью. Рядом с ней поместили редакционную заметку: в ней говорилось о том, что президент заинтересовался работой Майады аль-Аскари и особое восхищение у него вызвал этот материал.
Когда я приехала домой, то нашла в конверте 3000 динаров. А в кожаных футлярах лежали часы: дорогие «Патек Филип» белого золота с бриллиантами и выгравированным именем Саддама на внутренней стороне и золотые часы «Омега» с портретом Саддама на циферблате. Я решила разыграть мать. Когда она пришла домой, то зашлась от смеха, увидев, что на каждой руке у меня надеты часы. Я носила их несколько недель, но вскоре спрятала в ящик, потому что не хотела каждую минуту любоваться лицом и именем Саддама.
Через несколько дней в газету пришел человек из дворца. Он подарил мне кожаную папку, отделанную орнаментом в виде золотых листьев. Внутри лежали две фотографии, на которых были изображены мы с Саддамом. Сахиб поставил одну из них в рамку и водрузил на стол. А для второй мама нашла рамку и украсила ею книжную полку в гостиной.
Майада помолчала, оглядывая лица женщин-теней. Они пристально смотрели на нее, ожидая продолжения истории. Самара попросила ее не останавливаться.
Майада рассмеялась и сказала, что скоро у нее осипнет голос, но она поделится с ними самыми интересными деталями других встреч.
— В 1982 году, — продолжила она, — я написала для журнала «Фонун» эссе под названием «Прекрасное молчание». В нем не было ни слова о войне. Это была романтическая история о женщине, которая объясняет мужчине, что ей не нужны слова, чтобы выразить чувства к нему, потому что любовь подобна великой поэзии. Мухаммед Аль-Джазаери, редактор журнала, напечатавшего статью, позвонил мне в тот же день, когда она была опубликована. Он взволнованно сообщил, что министр информации Латиф Нусаиф Джассим собирается преподнести мне письмо, крупную сумму денет и телевизор, и мне нужно явиться в министерство на следующее утро в десять часов.
Ночью я не могла уснуть, — вспоминала Майада, — меня поразило, что романтическое сочинение привлекло внимание Саддама.
— А что тебя так удивляет? — спросила Иман. — Все иракцы знают, что Саддам — очень романтичный мужчина.
— Это правда, — согласилась Алия. — Мой брат, генерал, знаком с одним из его охранников. Он рассказывал, что Саддам с удовольствием читает истории о прекрасных женщинах, влюбленных в смелого воина. Видимо, в твоей статье он увидел себя.
— Возможно, — кивнула Майада. — В любом случае, я приехала в десять утра. Министр информации был очень любезен. Он сказал: «Ваши сочинения всегда радуют Абу Удей [отца Удея, то есть Саддама], нашего великого лидера, храни его Аллах». Министр Джассим сообщил, что президент просил в точности передать его слова: «Выполняя национальный долг (он имел в виду войну с Ираном), читать ее статьи все равно что наслаждаться дуновением легкого ветерка». Президент сожалел, что не может лично вручить мне награду. Он находился на фронте, командуя иракскими героями.
Майада рассказала не все; у истории был печальный конец. Статью опубликовали во второй раз с упоминанием о награде Саддама — такрим, как ее называют в Ираке. Майаду представили в качестве автора и напечатали фотографию. В итоге она получила мешки писем от солдат с фронта. Одно письмо она никогда не забудет: его прислал некий безымянный солдат. Он признался, что всегда с нетерпением ждал ее статей, но больше не будет этого делать, потому что теперь ему ясно: она — «одна из них», то есть приверженка Саддама, и пишет только то, что ей велят. Это письмо сильно обидело Майаду, потому что никто и никогда не указывал ей, что писать. Она не делала политических комментариев в соответствии с линией партии, а говорила то, что знала о жизни и любви. Так уж получилось, что Саддаму понравились ее сочинения.
Майада сказала женщинам-теням:
— Третью награду я получила в 1983 году, когда вернулась после длительной командировки в Судан и написала статью «Вертикальные лучи солнца», подразумевая сильную жару в этой стране. В ней я рассказывала о царившей там бедности. Когда я находилась в Судане, то поняла, как сильно люблю Ирак.
