Татьяна Толстая - Изюм
Между тем беллетристика — прекрасная, нужная, востребованная часть словесности, выполняющая социальный заказ, обслуживающая не серафимов, а тварей попроще, с перистальтикой и обменом веществ, то есть нас с вами, — остро нужна обществу для его же общественного здоровья. Не все же фланировать по бутикам, — хочется пойти в лавочку, купить булочку. Не всегда, знаете, приятно, придя домой и уже переобувшись в тапочки, столкнуться в коридоре с Ангелом: «над головою его быларадуга, и лице его как солнце, и ноги его как столпы огненные; в рукеу него была книжка раскрытая» (Откр., 10: 1– 2). Невротиком станешь.
А невротик, как известно, более всего сопротивляется тогда, когда врач вплотную подобрался к его неврозу и пробует поломать замки, развязать узлы, вскрыть истинные причины заболевания. Тогда невротик кричит особенно истошно, отпихивает врачевателя, зажимает свою болячку обеими руками. У русского общества застарелый невроз на имущественной, финансовой почве: мы сильно битые.
Сорок тысяч стоит «Волга»,
Люди копят деньги долго.
Но какой владельцу прок?
Все отнимут, — дайте срок.
NN, 1960
Литература и Беллетристика, подобно евангельским Марии и Марфе, пекутся о разном, но равно нужном Божьей твари; и если Мария грозит Судным Днем, то Марфа указует на ссудную кассу. Не хлебом единым, но, руку на сердце положа, и не словом единым жив человек. Кушать-то хоцца.
Гоголь пытался создать идеального русского героя, рачительного, хозяйственного, предприимчивого, но не смог и сжег вторую часть «Мертвых душ». Толстовский Левин не может ни жить, ни хозяйствовать, пока не найдет Бога, — по сопипепгз. Чехов изобразил неприятного Лопахина, вырубающего вишневый сад (красоту), чтобы построить дачки (выгоду). Чехов умер вовремя, в 1904 году, а то пришлось бы ему дописывать, как народ поджигал лопахинские дачки в 1905-м, но не для того, чтобы снова насадить вишни, совсем не для того. С Обломовым все понятно: Штольц — немец, вот пусть он и работает, а мы полежим. У А. Островского много и роскошно о деньгах и купцах, но, опять-таки, о том, как они, деньги, искажают нравы и душу купцам. С изумлением обозревая русскую классику, находишь едва ли не единственное произведение, видящее в заботе о вещах, о быте, о земном, о материальном, — добро. Это гигиеническое «Федорино горе».
Но чудо случилося с ней:
Стала Федора добрей.
Тихо за ними идет
И тихую песню поет:
«Ой вы, бедные сиротки мои,
Утюги и сковородки мои!
Вы подите-ка, немытые, домой,
Я водою вас умою ключевой.
Я почищу вас песочком,
Окачу вас кипяточком,
И вы будете опять,
Словно солнышко, сиять… есс.
Корней Чуковский
Удивительное, необъяснимое преображение Федоры («чудо», говорит поэт), превращение из засранки в чистюлю, или из Марии в Марфу, — редчайший случай в нашей литературе; обычно герой преображается в обратную сторону: рубит, поджигает, уничтожает, пачкает: среда заела. Власть тьмы. Среда Федоры — прусаки и тараканы — тоже не подарок, однако здоровое начало бабы вот победило же. Посуда вернулась, и теперь
Будут, будут у Федоры и блины и пироги!
Плохо разве? Блины-то с пирогами! Однако перенесите этот сюжет во взрослую литературу, в прозу, в беллетристику, — сию же минуту накостыляют вам по шее, глумления не оберешься, сам Байрон Гамлетович Печорин растопчет вас в подконтрольном ему издании ногами «как столпы огненные»; а в руке у него будет книжка раскрытая, и там будет сказано, что нельзя.
А мы вот тут решили, что можно, и, взяв в спонсоры Ассоциацию российских налогоплательщиков, объявили в Интернете, на сайте gazeta.ru, литературный конкурс «Чудесные истории о деньгах».
Условия конкурса были такими:
«Российскому бизнесу очень не хватает доверия общества. Между тем гражданское общество невозможно без рынка, а значит, и без бизнесменов. (…) На конкурс принимаются и рассматриваются тексты длиной 100—200 компьютерных строк, сочиненные в свободной манере, в любом жанре, а главное — чтобы присланные вами истории были увлекательными, смешными и написанными с симпатией к их героям — предпринимателям».
Как мы и предвидели, Большая Литература возвела глаза в небеса и застыла в скорбном молчании. Она недоступна звону злата. Такая вошь, как русский социум и его здоровое будущее, не взволновала ее. Мы обратились к нескольким Большим Писателям с личной просьбой поучаствовать в конкурсе, но нас не пустили и с черного хода. Из критиков отозвался только один: обозвал наш проект проституцией и сейчас же пообещал принять участие. Мы ждали, раскинувшись, но он не пришел.
На конкурс было прислано более пятисот рукописей очень разного достоинства. Иногда и совсем без достоинства. Так, некоторые авторы, приученные, вероятно, читать рекламные обещания под крышечками содовых напитков, поняли нас слишком буквально: они решили, что мы заказываем беспардонное, бессовестное восхваление купюр как таковых. Двое не знакомых между собой людей наперебой слали нам тексты такого содержания: «Я обожаю вас, деньги! Нежная зелень бакса, медовые подпалины гульдена, розовый рассвет еще чего-то там. О, прекрасные мои!.. Ваш хруст!.. О, я целую ваши водяные знаки!..» и т. д. Этих казначейских бальмонтов мы отвергли.
Другие, тоже не разобравшись в простом школьном задании, прислали прозу и стихи о том, что не в деньгах счастье: утверждение, настолько смехотворно верное, что не стоило бы снова и снова к нему возвращаться, особенно учитывая, что Гран При у нас сто тысяч рублей.
Третьи просто, без лирики, предложили купить у них административное здание в Казани.
Четвертые — их было большинство — поведали о любовном томлении своих героев и подробно описали привлекательные стати их избранников и избранниц. Некоторые описания были даже неплохи, но совсем не по теме. Как бы спохватившись, авторы назначали своих жеребцов главными менеджерами и, отделавшись от обузы конкурсного условия, уже беспрепятственно бросали их в водовороты жарких простыней, черных кружев и лиловых атласов. Все у них, понятно, вздымалось, задыхалось и колыхалось. Таких рассказов, не соврать, пришло под сотню. Подтвердилось, кстати, что джентльмены предпочитают блондинок: в текстах с мая по сентябрь всего две дамы со «жгучими, смоляными кудрями». (Мы передадим корпус рукописей знакомым маркетологам, чтобы они соображали, сколько пудов басмы и сколько гектолитров перекиси водорода нужно разместить на рынке.) Глаза у красавиц голубые, но у двух — черные (жгучие, ясен пень), одна скромно кареглазая, и у одной — «огромные лиловые». Таких не бывает, но, конечно, красиво. Ноги без исключения длинные, талия неактуальна. В целом — вкусы шофера-дальнобойщика, купившего в ларьке куклу Барби для подвешивания к зеркалу заднего вида. Причем авторы-женщины не отстают от мужчин. Только у мужчин — все больше буря и натиск, а дамы послезливее, с душой. Все предсказуемо.
Демографически эти шикарные любовники — в основном начальство, президенты «крупных нефтяных компаний», менеджеры, старшие бухгалтеры, владельцы казино и ресторанов. Средний и мелкий бизнес в рукописях отражен мало, хотя каждый из нас знает не одного и не двух мелких бизнесменов, а президента крупной компании еще поди встреть. Вряд ли и наши авторы хороводятся с Абрамовичем или Ходорковским, но, видимо, когда впадаешь в жестокий эротизм, хочется бурлить в кружевах, отождествляя себя не с челноком Вовкой, как бы могуч он ни был, а с самим Мамутом.
Представления о роскошной жизни убоги до визга. Это, в порядке частоты упоминания, шестисотый «Мерседес», много реже «Ауди». Один раз в текстах встретился «Роллс-Ройс», но вообще наши люди его не хотят. Поневоле призадумаешься, не отразились ли в вожделенном «шестисотом» былые мечтания советских граждан о своих шести сотках? Часы — «Ролекс», тупо так, без вариантов. Море разливанное С2Н5ОН, неопределенно дорогая еда (с преобладанием морепродуктов). Тонкий замшевый пиджак. Остальное размыто: «изящное» то и «дорогое» это. В целом, как срез массовой культуры, — страшно любопытно.
Откуда герои берут деньги? У Василь Василича Розанова — триада: «выпросил», «подарили» или «обобрал». У наших авторов, предположительно знающих современную русскую жизнь или думающих, что знают, — и того меньше. «Обобрал».
Много реже — «нашел клад», «Господь послал», «иду, а под ногами — кошелек». То есть начальный капитал сваливается с неба. Ни один из пятисот не воспользовался чубайсовским ваучером, чтобы подняться. Ау, ваучер? Был ли ты?.. Несколько человек распорядились наследством (то есть продали родительские вещи или квартиру). Есть несколько инцидентов дарения, но какие-то нереалистические: богатые бизнесмены дарят кучу денег старику («возьми, отец, мой батяня тоже ветеран», — «спасибо, родные»), или же богатый человек в церкви встречает «худую, усталую» женщину с ребенком и, неизвестно с какого бодуна, проливает на этого ребенка золотой дождь.
