Трумен Капоте - Хладнокровное убийство
Дик заказал себе еще гамбургер. Последние несколько дней его мучил голод, который ничем нельзя было унять: ни тремя бифштексами подряд, ни дюжиной шоколадных батончиков, ни фунтом леденцов. Перри, напротив, лишился аппетита; он держался только на своем любимом пиве, аспирине и сигаретах.
– Понятно, что ты дергаешься, – сказал ему Дик. – Брось, малыш. Не гони волну. Нам подфартило. Вышло идеальное убийство.
– Странное утверждение, если учесть все обстоятельства, – сказал Перри. Спокойствие, с которым он говорил, подчеркивало каверзность его слов. Но Дик проглотил их, даже улыбнулся – и улыбнулся мастерски. Вот, как бы говорила эта детская улыбка, очень приятный молодой человек, милый, приветливый, такому можно доверить побрить себя опасной бритвой.
– О'кей, – сказал Дик. – Может, у меня неверные сведения.
– Слава тебе Господи…
– Но в целом прошло идеально. Мы выбили мяч за границы поля. Он потерялся. И его не найдут. Нет никакой связи.
– А мне кажется, есть. – Перри знал, что зашел слишком далеко. Но не остановился: – Флойд, так, кажется, его зовут? – Удар, пожалуй, ниже пояса, но Дик это заслужил, пора уже его одернуть, спустить поближе к земле, как бумажного змея. Как бы там ни было, Перри с опаской наблюдал за признаками ярости, исказившими улыбку Дика: подбородок, губы и все лицо застыло; в уголках рта показались пузырьки слюны. Что ж, если дойдет до схватки, Перри сумеет за себя постоять. Он был ниже Дика на несколько дюймов, и его коротенькие, перебитые ноги могли подвести, но он был тяжелее, плотнее, и у него была медвежья хватка. Однако доказывать это ему вовсе не хотелось. Как бы он ни относился к Дику (а Перри не испытывал к нему неприязни, хотя раньше любил Дика больше и больше уважал), было очевидно, что теперь они не могут без риска разойтись каждый своей дорогой. На этот счет они были единого мнения, потому что, как сказал Дик: «Если мы попадемся, уж лучше попасться вместе. Тогда мы сможем хоть поддержать друг друга. Когда нас начнут обрабатывать, будем говорить одно и то же». Кроме того, если он поссорится с Диком, придется проститься с дорогими для Перри планами, которые, несмотря на перемены последних дней, им обоим казались осуществимыми: жить вдвоем на островах или на побережье к югу от границы и нырять за сокровищами морских глубин.
– Мистер Уэллс! – сказал Дик и поднял вилку. – Дело того стоило. Даже если меня заметут с чеками. Стоило бы, пожалуй, снова сесть. – Вилка спикировала и вонзилась в крышку стола. – Прямо в сердце, дружок.
– Я не говорю, что он сдаст, – теперь, когда гнев Дика миновал его и обрушился на другой предмет, Перри был готов пойти на уступки. – Наверняка побоится.
– Конечно, – сказал Дик. – Еще бы ему не бояться. – Право же, поразительно, как непринужденно Дик переходил от одного настроения к другому; в один миг всякие следы злобы исчезли с его лица. – А теперь насчет твоих предчувствий. Скажи мне: если ты был так уж уверен, что разобьешься, почему ж ты не остановился? Слез бы с мотоцикла и был бы цел и здоров. Правильно?
Над этой загадкой Перри уже размышлял. Ему казалось, что он разгадал ее, хотя и не до конца:
– Нет. Потому что, если уж что-то должно случиться, тебе остается только надеяться, что этого не произойдет. Или произойдет – смотря что тебе выгоднее. Всю жизнь чего-то ждешь, и даже если знаешь, что будет плохо, что тут можно поделать? Не можешь же ты перестать жить. Как в моем сне. Мне с самого детства часто снился один и тот же сон. Как будто я в Африке. В джунглях. Я пробираюсь между деревьями к какому-то одному дереву. Черт, оно так омерзительно пахнет, это дерево; меня тошнит от его вони. Только на вид оно ужасно красивое: у него голубые листья и с веток свисают алмазы. Прямо как апельсины. И ради этого я к нему иду – чтобы набрать мешок алмазов. Но я знаю, что в ту минуту, когда я подойду, в ту минуту, когда я протяну руку, на меня бросится змея. Змея, которая сторожит дерево. Жирная сволочь, которая живет на его ветвях. Я знаю это заранее, понимаешь? Бог мой, я понятия не имею, как с ней справиться. Но я прикидываю, ну, в общем, я готов попытать счастья. Вся соль в том, что алмазов я хочу сильнее, чем боюсь змеи. Поэтому я хватаю один алмаз и стараюсь сорвать, и в это время на меня падает змея. Мы начинаем бороться, но эта гадина такая скользкая, что я не могу ее удержать, она сдавливает меня, и я слышу, как хрустят мои кости. А потом… Как вспомню, сразу пот прошибает. Понимаешь, она начинает меня заглатывать. Сначала ноги. Словно зыбучие пески. – Перри умолк. Он заметил, что Дик чистит вилкой ногти, явно не питая интереса к его снам.
– И что? – спросил Дик. – Змея тебя проглотила? Или как?
– Ладно, не бери в голову. Это не важно.
Но это было важно! Развязка имела большое значение, она была источником его маленького торжества. Однажды он рассказал свой сон Вилли-Сороке; он описал ему могучую птицу, желтую, «вроде попугая». Конечно, Вилли-Сорока – не Дик, он тонкий, «святой». Он понял. Дик мог и посмеяться. А Перри не мог позволить, чтобы кто-то смеялся над попугаем, который впервые прилетел в его сны, когда он был еще семилетним мальчиком, ненавистным и ненавидящим полукровкой в калифорнийском приюте у монахинь – закутанных по самые глаза надсмотрщиц, которые лупили его за то, что он мочился в постель. Как раз после одного такого избиения, которого он никак не мог забыть («Она меня разбудила. У нее был фонарь, и она ударила меня фонарем. Потом еще раз, и еще. А когда фонарь сломался, она продолжала бить меня в темноте».), появился этот попугай, прилетел во сне, «большой, как Иисус, и желтый, как подсолнух», воинствующий ангел, который ослепил монахинь своим клювом, выклевал им глаза и убил, не слушая их мольбы о пощаде, а потом нежно поднял Перри, укрыл его своим крылом и унес далеко-далеко, в рай.
С годами мучения, от которых его спасала птица, менялись; другие люди – старшие дети, отец, неверная девушка, сержант в армии – сменили монахинь, но попугай остался, парящий мститель. И змея, этот страж плодоносящего алмазами дерева, никогда не успевала пожрать Перри, она сама всегда бывала пожрана. А потом благословенный полет! Вознесение в рай, который в одном варианте был просто «ощущением», ощущением могущества, непобедимого превосходства, а в других вариантах сна это ощущение было связано с конкретными событиями. «Как в кино. Возможно, когда-то я его именно там и увидел – запомнил по фильму. Потому что где еще я мог видеть такой сад? С белыми мраморными ступенями, с фонтанами? А далеко внизу, если дойти до края сада, виднеется океан. Обалденный! Как возле Кармела в Калифорнии. Но самое прекрасное – это такой длинный-предлинный стол. На нем столько жратвы, что представить невозможно. Устрицы. Индейки. Хот-доги. Фрукты, из которых можно приготовить миллион фруктовых салатов. И все это бесплатно, слышишь? То есть я могу есть сколько захочу, и это не будет стоить ни цента. Так я и понимаю, куда я попал».
Дик сказал:
– Я нормальный. Мне снятся только белокурые цыпочки. Кстати о птичках, ты слышал анекдот о козе, которой приснился кошмар? – В этом весь Дик: всегда у него наготове грязная шуточка на любую тему. Но анекдоты он рассказывать умел, и Перри, хоть и был в известной степени ханжа, как обычно, не смог удержаться от смеха.
Рассказывая о своей дружбе с Нэнси Клаттер, Сьюзен Кидвелл говорила:
– Мы были как сестры. По крайней мере, я к ней относилась как к сестре. Первые дни после убийства я не могла ходить в школу. Я не появлялась там до тех пор, пока не прошли похороны. И Бобби Рапп тоже. Какое-то время мы с Бобби не расставались. Он хороший мальчик, у него доброе сердце, но раньше с ним никогда не случалось ничего такого, что может сравниться с потерей любимого человека. И вдобавок ему еще пришлось пройти испытание на детекторе лжи. Я не хочу сказать, что он обозлился, он понимал, что полиция делает то, что должна делать. Но у меня в жизни случались несчастья и раньше, а у него – нет, и поэтому для него ударом явилось открытие, что жизнь, оказывается, не просто один длинный баскетбольный матч. Главным образом мы колесили по округе на его старом «форде». Взад-вперед по шоссе. К аэропорту и обратно. Или отправлялись в «Кри-Ми» – это кафе для автомобилистов – сидели в машине, пили «коку», слушали радио. Радио играло все время; нам нечего было сказать друг другу. Только время от времени Бобби говорил, как он любил Нэнси и что теперь никогда и не взглянет на другую девушку. Я-то была уверена, что Нэнси бы это не понравилось, и так ему и сказала. Я помню – наверное, это было в понедельник, – как мы поехали к реке и остановились на мосту. Оттуда был виден дом, дом Клаттеров. И часть земли – фруктовый сад мистера Клаттера и уходящие вдаль поля пшеницы. Где-то в поле горел костер; жгли вещи из их дома. Все вокруг напоминало об убитых. Мужчины с сетями и баграми ходили вдоль берега, но они удили не рыбу. Бобби сказал, что они ищут оружие. Нож. Ружье.
