Эмма Донохью - Чудо
Берн перестал писать и откинулся на спинку скамьи:
– Довольно варварский эксперимент? – (Либ сжала губы.) – Предположим, озорница каким-то образом украдкой получала пищу с самой весны, – продолжал Берн, и в этой деревне фанатиков его реализм воспринимался с облегчением. – Но если ваш надзор столь безупречен, это означает, что Анна О’Доннелл не ест уже три дня.
Либ с трудом сглотнула. Именно этого она начала опасаться, но не хотела признаваться в этом журналисту.
– Не думаю, что он настолько безупречен. Полагаю, что во время дежурства моей сменщицы… – Неужели она действительно собирается безосновательно обвинять свою коллегу? Либ вовремя остановилась. – Надзор проводится на благо Анны, чтобы освободить ее из пут обмана.
Безусловно, Анна стремится вновь стать обыкновенным ребенком, так ведь?
– Заставляя ее голодать?
У этого малого такой же аналитический ум, как у Либ, и более жесткий.
– «Надлежит проявить твердость, чтобы быть добрым», – процитировала Либ.
Берн узнал цитату:
– Гамлет убил троих или пятерых, если принять в расчет Розенкранца и Гильденстерна.
Невозможно состязаться по уму на равных с журналистом.
– Если Анна начнет слабеть, они выскажутся открыто, – настаивала Либ, – родители, горничная, тот, кто за этим стоит. Еще и потому, что я запретила собирать с посетителей пожертвования.
– Высказаться открыто, – поднял брови Берн, – взять на себя вину и предстать перед судом за мошенничество?
Либ не подумала о криминальной стороне этого дела.
– Что ж, рано или поздно голодный ребенок дрогнет и признается.
Но, говоря это, Либ с ужасом поняла, что больше этому не верит. Анна неподвластна голоду.
– Мне пора спать, мистер Берн. – Либ вскочила на ноги.
Он разгладил свои волосы:
– Если вам действительно нечего прятать, миссис Райт, тогда впустите меня, чтобы я сам увидел девочку – минут на десять, – и в следующей статье я осыплю вас похвалами.
– Мне не по душе ваш торг, сэр.
На этот раз он отпустил ее.
Вернувшись в комнату, Либ пыталась уснуть. Эти восьмичасовые смены нарушали естественный ритм организма. Она выбралась из вмятины в матрасе и взбила подушку.
Либ сидела в темноте на кровати, и вдруг ее впервые осенило: что, если девочка не врет?
На какое-то время она отбросила все факты. Как учила ее мисс Н., настоящая сестринская помощь начинается с понимания болезни, и, кроме того, сестра должна вникнуть в психическое и физическое состояние страдальца. Итак, вопрос состоял в том, верит ли девочка в свою историю.
Ответ был ясен. Анна О’Доннелл излучала убежденность. Возможно, случай истерии, но совершенно искренней.
Либ почувствовала, как у нее поникли плечи. Эта девочка с нежным лицом не враг ей, не закаленный узник. Всего лишь девочка во власти некой иллюзии, которая, сама того не зная, подходит к краю пропасти. Всего лишь пациентка, нуждающаяся в незамедлительной помощи медсестры.
Глава 3. Пост
Пост
отказываться от пищи
период воздержания,
фиксированный временными рамками, безопасный,
постоянный, стойкий, усиленный
В пять часов утра четверга Либ вошла в спальню. При мерцающем свете лампы она посмотрела на спящую Анну О’Доннелл.
– Никаких изменений? – шепотом спросила она монахиню.
Голова в чепце качнулась из стороны в сторону.
Разве может Либ сообщить ей о визите доктора Стэндиша, не высказав собственного мнения? И что может монахиня, которая верит, будто девочка питается манной небесной, вынести из его теории о том, что Анна – изводящая себя голодом истеричка?
Сестра Майкл, взяв плащ и сумку, вышла за дверь.
Лицо ребенка на подушке напоминало упавший с дерева плод. Либ заметила, что глаза Анны опухли больше обычного, возможно от лежания плашмя всю ночь. Одна щека смята от складок подушки. Это тело, как пустая страница, на которой записывается все, что с ним происходит.
Либ пододвинула стул и села. Она смотрела на Анну с расстояния не более двух футов. Округлая щека, поднимание и опускание грудной клетки и живота.
Итак, девочка искренне верит в то, что живет без пищи. Однако ее тело говорит о другом. А это означает, что до воскресной ночи кто-то еще кормил Анну, и она затем почему-то… забывала об этом факте? Или, может быть, не запечатлевала его. Анну кормили в состоянии некоего транса? Может ли спящий ребенок проглотить пищу, не подавившись, – точно так, как лунатик бродит по дому с закрытыми глазами? Возможно, просыпаясь, Анна знала только, что насытилась, словно ее напитали небесной росой.
Но это не объясняло, почему в дневное время, уже четыре дня на протяжении надзора, Анна не проявляет интереса к еде. Более того, несмотря на все специфические симптомы, которые ей докучали, она была уверена, что прекрасно обходится без питания.
Одержимость, мания – так, по мнению Либ, можно было это назвать. Душевная болезнь. Истерия, как назвал это тот ужасный врач? Анна напоминала Либ заколдованную принцессу из сказки. Что может вернуть Анну к нормальной жизни? Не принц. Волшебная трава с другого края земли? Некое потрясение, способное вытолкнуть из ее глотки кусочек отравленного яблока? Нет, ей нужно нечто простое, как глоток воздуха, – рассудок. Что, если Либ прямо сейчас встряхнет ее и скажет: «Образумься!»
Но Либ знала, что это один из аспектов безумия – отказ признавать себя сумасшедшим. В клинике Стэндиша было полно таких людей.
Кроме того, разве можно считать, что дети обладают совершенно здравым умом? Считается, что лет с семи дети становятся разумными существами, но в этом возрасте у детей по-прежнему бурлит воображение. Дети живут ради игры. Конечно, их можно приучить к работе, но в остальное время они всецело предаются любимым играм, как помешанный своим иллюзиям. Подобно маленьким божествам, они создают свои крошечные мирки из глины или обычных слов. Для них истина никогда не бывает простой.
Однако Анне одиннадцать, и это далеко не семь, спорила с собой Либ. Другие дети в этом возрасте знают, когда ели и когда не ели. Они могут отличить фантазию от факта. У Анны О’Доннелл все по-другому, что-то совсем не так.
Между тем Анна все спала. Обрамленный в маленькую оконную раму, жидким золотом пылал горизонт. Сама мысль о том, чтобы принуждать нежного ребенка, закачивая в его тело пищу через трубку… сверху или снизу…
Чтобы отделаться от этих мыслей, Либ взяла «Записки о сестринском деле». Она заметила фразу, помеченную ею на полях при первом чтении: «Она не должна сплетничать или вести пустые разговоры, должна отвечать на вопросы о своих больных только людям, имеющим право задавать их».
Имел ли Уильям Берн такое право? Либ не следовало столь откровенно разговаривать с ним накануне вечером в столовой или даже вообще не следовало.
Подняв глаза, Либ подскочила, потому что ребенок смотрел прямо на нее.
– С добрым утром, Анна, – словно чувствуя за собой вину, поспешно проговорила Либ.
– С добрым утром, как вас там зовут.
Это было дерзостью, но Либ рассмеялась:
– Элизабет, если тебе так уж надо знать.
Это прозвучало странно. Почти год назад муж Либ был последним, кто называл ее этим именем, а в госпитале она была миссис Райт.
– С добрым утром, миссис Элизабет, – сказала Анна.
Нет, это звучит как имя другой женщины.
– Никто меня так не называет.
– Так как же вас называют? – приподнявшись на локтях и потирая глаза, спросила Анна.
Либ уже пожалела о том, что назвала свое имя, но ведь она скоро надолго уедет из Ирландии, так что какое это имеет значение?
– Миссис Райт, или сестра, или мэм. Хорошо спала?
Девочка села в кровати.
– Я почивал и отдохнул, – пробормотала она. – И как же называют вас ваши родные?
Либ удивил этот стремительный переход от Священного Писания к обычному разговору.
– У меня никого не осталось.
В каком-то смысле это было правдой. Сестра, даже если и жива, была вне досягаемости.
У Анны округлились глаза.
В детстве, припомнила Либ, наличие родных казалось необходимым и неизбежным, наподобие кольца гор вокруг селения. Ребенок не в состоянии вообразить, что с годами он может очутиться в безграничном пространстве. Либ вдруг поняла, как она одинока в этом мире.
– Но когда вы были маленькой, – сказала Анна, – вас называли Элиза? Элси? Эффи?
– Это что, сказка про Рамплстилскина? – обратила все в шутку Либ.
– Кто это такой?
– Маленький домовой, который…
Но в этот момент, даже не взглянув на сиделку, стремительно вошла Розалин О’Доннелл, чтобы поздороваться с дочерью. Эта широкая спина, как щитом, загородившая ребенка, темная голова, склонившаяся над маленькой головкой. Нежные слова, должно быть, на ирландском. Весь этот спектакль заставил Либ стиснуть зубы.
