Трактат о лущении фасоли - Мысливский Веслав
Несмотря на сверхурочные, желающих работать на столбах было немного. Большинство предпочитало заниматься проводкой в домах. Поэтому линия отставала и приходилось догонять дома. Иной раз мы до самых сумерек на столбах сидели. Другое дело, что на таком столбе, особенно без привычки, долго не просидишь. Нет, ну кошки у нас на ногах были, ими себя и удерживаешь. Что, никогда не видели электриков на столбах? Да ведь вся земля уставлена такими столбами. Здесь, к водохранилищу, линия тоже на столбах протянута. Бетонных, а тогда столбы были деревянные. Как вам объяснить, что такое кошки... Как серпы, полукруглые, ремнями крепятся снизу к ботинкам. Не знаете, что такое серп? Никогда не видели?
В прежние времена серпом жали. С чем бы серп сравнить? О, с молодым месяцем. А на пояснице еще страховочный ремень, который соединяет тебя со столбом. Но все равно требовалась сила и в пояснице, и в ногах, чтобы так целыми днями — со столба на столб.
Большинство электриков были уже в возрасте, еще до войны работали, некоторых подводило здоровье после военных тягот: влезет такой на один столб, на другой, а на третьем уже и ноги отказывают, и поясница раскалывается. Как мороз ударит — дубеют руки. Нам, конечно, рукавицы выдавали, но в рукавицах какая работа? И хотя сверхурочные часы оплачивались по двойному тарифу, столбы оставляли молодежи. Зато старики зарабатывали вдвое на проводке в домах. Так легко они бы от этих сверхурочных не отказались.
К тому же почти все они пили. Да еще как. Дома, после работы, и дня не было, чтобы не напились. На работе иной раз тоже. Бывало, прямо с утра начинали. А если и не выпьют, так со вчерашнего еще не протрезвеют. Как в таком состоянии на столб полезешь? А для меня на столб залезть — раз плюнуть, я вам уже говорил. Я мог хоть целый день на этих столбах. Мне даже нравилось. Тем более, я тогда еще не пил. Меня саксофон защищал, я хотел побольше заработать и поскорее собрать нужную сумму.
Впрочем, может, они бы так и не пили, но почти в каждом доме гнали самогон. Его можно было купить в любое время дня и ночи. Стукнешь в окно — и тебе уже протягивают бутылку. Не говоря уже о том, что самогоном охотно расплачивались за работу. Вообще, за самогон можно было что угодно получить. Деньгам люди не доверяли. Настоящие деньги — это был самогон. А что можно с самогоном делать? Пить! Вот они и пили.
Но, должен признать, они хоть и пили, спецы были первоклассные. Даже в пьяном виде любую работу сделают. То, чему меня в школе обучили, — ничто по сравнению с тем, чему я научился у них. Надо было только хорошенько наблюдать за их работой. И слушать внимательно, не пропуская ни словечка. У каждого были свои секреты, но порой то один ненароком проговорится, то другой. Какие секреты? Вы ж не электрик, к чему вам?
Ну, об этом нетрудно догадаться. Не знаете, что такое кошки, не знаете, что такое серп. Я вам одно скажу: специалист, особенно если профессия одна, своего по двум-трем словам узнает. Согласен, незнание — тоже по-своему знание. Но не зная, вы секретов электриков не поймете. Если у человека нет никакой профессии, его и по-человечески трудно понять.
Во всяком случае, когда я наблюдал за их работой, мне казалось, что по ним, как по проводам, ток идет. Не было такой аварии, которую они не могли бы устранить. Частенько материалов не хватало, так они из одного места в другое перебросят, тут обернут, там припаяют. Для них не было ничего невозможного. Так что потом, когда я перешел на стройку, умел разобраться даже с самой сложной проводкой. Например, работал на строительстве хладокомбината, где все устройства зависели от электричества. И у меня с этим проблем не было.
Вот только водку пить я у них так и не научился. Это уж на стройке. Но тогда — капли в рот не брал, так меня этот саксофон держал. Как-то жил на квартире вместе с еще несколькими электриками, так они каждый вечер меня уговаривали, звали выпить, а пили будь здоров. Даже стали подозревать, не стукач ли я. Если им верить, кто не пьет, тот стучит. Тем более, такой молодой. Молодым они вообще не доверяли. И неудивительно. Молодой готов на все, лишь бы старших обогнать. Молодой торопится. У молодого нет того терпения, какое приобретается с опытом. Нет понимания, что все мы в конце концов придем к одному и тому же. Молодым всегда кажется, что они построят новый, лучший мир. Всем молодым. Новым молодым, старым молодым. И все после себя оставляют такой мир, что жить в нем не хочется. По мне, чем быстрее из молодости вырастаешь, тем для мира лучше, так я вам скажу. Я свою молодость прожил, знаю, что говорю. Тоже верил в этот новый, лучший мир. Да после такой войны и нетрудно было поверить, больше-то верить было не во что. А мало что так побуждает к вере, как новый, лучший мир.
Поэтому неудивительно, что меня могли в чем-то подозревать, даже в том, что я стучу, раз не пью. Они ведь не знали, что я откладываю на саксофон. Откладывал я под большим секретом. Может, и выпил бы разок-другой, но я знал неписаные правила, существующие в любой компании. Выпьешь рюмку, а поставить полагается по крайней мере пол-литра. Плюс хлеб, огурцы, колбаса. А у меня каждый злотый был на счету. Я отговаривался, что у меня язва двенадцатиперстной кишки. Я не знал, что такое язва, не знал, что такое двенадцатиперстная кишка. Как-то раз в поезде зашел я в купе, прокричал свое — груши, сливы, яблоки, — а там один другому предлагает, но тот в ответ: спасибо, мол, не могу, у меня язва двенадцатиперстной кишки, приходится придерживаться строгой диеты. Впрочем, выглядел я так, словно она на самом деле у меня была. Много позже, уже за границей, оказалось, что так оно и есть.
Правда, как считали мои электрики, и не только тогда, но и те, с которыми я жил в других квартирах, уже на стройке, водка — лучшее лекарство от язвы. Вот у них язвы нет, а почему? Сами догадайтесь.
Вы, наверное, удивитесь тому, что я скажу, но, может, не так уж и плохо было, что они пили. Потому что когда не пили, то мучились бессонницей. Представляете, ухайдакаются за целый рабочий день, вроде сон их должен с ног валить. А один заснуть не может, другой то и дело просыпается, а третий — вообще непонятно, то ли спит, то ли нет. Глядишь — уже светает, пора на работу. Самое плохое, что, когда бессонница человека мучает, всякие мысли в голову лезут и окончательно сон отгоняют.
Как-то в одной деревне мы жили в квартире впятером, все старше меня, один я молодой, и с нами мастер. Мы его и за глаза мастером называли. Мол, сходи к мастеру, спроси мастера, пусть тебе мастер посоветует. Только его одного — мастер. Не знаю, слышали ли вы, как обычно мастеров за глаза называют. Уж точно никто не скажет: мастер.
Разговаривал он мало, ни в какие разговоры не давал себя втянуть даже под водку. Водку любил, отчего же не любить? Но каждое слово приходилось из него тянуть, словно клещами. И обычно это были не те слова, из которых можно сделать какие-то выводы. Может, ему они о чем-то говорили, но другим — отнюдь. Да, нет, кто знает, может быть, надо подумать. Никаких подробностей, ни разу.
Однажды вечером случилось так, что не пили. Пришли поздно. Кто-то спросил, есть ли у кого? Ни у кого не оказалось, и никому не захотелось идти покупать. Ну ладно, тогда на боковую. Легли, погасили свет, затихли, я начал засыпать. Вдруг кто-то глубоко вздохнул, на другой кровати кто-то грузно перевернулся с боку на бок. И тут все принялись ворочаться, крутиться, вертеться. Кровати были не новые, при малейшем движении скрипели.
А кровать этого мастера стояла у самого окна. И когда гасили свет, он непременно еще выкуривал папиросу. Ночью тоже курил, если просыпался. Две-три папиросы обязательно выкурит и лишь после этого снова засыпает. Только водка его сразу усыпляла. Хотя тоже в зависимости от того, сколько выпить. Если много — засыпал моментально. Если мало — еще больше мучился. И уж тогда курил по полной программе. Рядом с ним, на окне, стоял горшок с пеларгонией, в этот горшок мастер и пепел стряхивал, и окурки там тушил. Утром всегда все выбрасывал, и по этим окуркам можно было точно определить, как он спал. И не только как спал.
