Анатолий Азольский - Степан Сергеич
— Может выпускать ровно в два раза больше.
— Точно, в два раза… Я тоже подсчитал, месячную производительность монтажника умножал на двенадцать… как просто! Но полученная цифра абстракция. Она может стать реальностью, если выполнятся многие условия. НИИ будет давать заводу абсолютно верные схемы и чертежи, монтажники и сборщики не станут делать ошибок и так далее… Фактически всего этого нет, мы к тому же не знаем в точности, что придется выпускать через три месяца. Главк дает план, и сам же его перечеркивает, у него свои, недоступные нам соображения, а наши возможности, наши трудности он не желает учитывать. Подай ему план и точка. Выложи цифирьку — и все. А цифры-то с потолка берутся. На этот год нарядили нам повысить производительность труда на два процента. Откуда эта цифра? Да по всем главкам в среднем пришлось, а главк нам спустил. Мы средненькие — нам два процента, кто посильнее — тому три, слабейшим — по одному, а в среднем — все те же несчастные два процента. Я как-то рассвирепел, встать захотелось на совещании и заявить: беру повышенное обязательство, на двадцать процентов увеличу выпуск продукции во втором полугодии! Встал и сел. Не взял повышенных обязательств… Я тертый, тертый и еще раз тертый… Хорошо, взял бы, сделал бы. За меня спрятались бы те, кто всегда жалуется в главке. Понимаете меня, Игумнов? Мне мой институт и мой завод дороже всего, я хочу, чтобы люди спокойно работали и получали неплохие деньги. Провален план — беда, и мне беда, и всем беда. Премии нет — я хожу злой, покрикиваю, поругиваю… А хочется ли мне ругаться и кричать? Не люблю. Пусть все будут довольны. Думаете, Игумнов, один я так рассуждаю? Станете когда-нибудь директором (а вы будете им), убедитесь, что нет, не один я. Вы бы присутствовали на совещании в начале года, когда диктуют нам план. Торгуемся, как на рынке. В главке и министерстве нас насквозь видят, знают, что мы жмемся, прибедняемся, знают цену нашей слезы… Жмут, покрикивают, расставили западни, понатыкали флажков, директор не знает, куда податься, мечется, как заяц, и приходится ему занимать у лисы ума. Приходится ему хитрить. Так-то…
Труфанов помолчал, видимо, отдыхал. Мог произносить длинные и красивые речи, но не любил их. Взгляд, короткий жест, несколько решительных фраз — и все понятно. Там, где он появлялся, сразу исчезала неясность, люди сразу понимали, что и как делать. В лабораториях, в цехах возникал неожиданно, без сопровождающих, если самодеятельно образовывалась свита — разгонял ее. Лицо Труфанова подпорчено оспою, кажется простецким, грубовато-свойским, маленькие глазки утоплены, перехватишь взгляд их — и становится не по себе: впервые видишь директора, а он все, абсолютно все знает о тебе.
— Покажу вам одну вещицу… — Директор достал из сейфа изящный футлярчик, раскрыл его, поднял к свету, как драгоценность, прекрасно сделанную авторучку. Впрочем, это была не авторучка, а дозиметр индивидуального пользования. — Хорошо? Да? Умно, толково, красиво… И кто сделал? Академия наук, в пяти экземплярах, чтоб себя показать, а заодно и серость нашу министерскую. Не умеем мы еще делать так, наши дозиметры хуже, видели небось «карандаши»… Надежны — это у них не отнимешь, — грубы, требуют предварительной зарядки, замерил дозу — и вновь заряжай, однократны. Этот же, смотрите, многократен и… просто хорошо сделан! А как, Игумнов, хочется прийти и небрежно показать министру: ну, товарищ министр, как вам это нравится? Не деньги нужны мне, не повышение, не уважение…
Просто чувство, просто радость, что и мы научились так работать. Но не умеем. Пока. Руки не дошли, нет базы, сборка здесь ювелирная по чистоте, чтоб ни одна пылинка внутрь не попала, сборщик в белом халате под стеклянным колпаком сидит… Чепуховый приборчик, не так уж нужен, а приятно смотреть.
— Труфанов медленно, с сожалением закрыл сейф. — Наладим производство и таких дозиметров.
Много интересного услышал Виталий в сине-голубом кабинете. Молчал и думал: почему же распустил язык директор НИИ Анатолий Васильевич Труфанов?
Догадался: а кого ему бояться? Инженерика, обделанного с ног до головы?
Которому не поверит ни одна инстанция, буде инженерик в инстанции обращаться. И себя ли он раскрыл?
28
В том месяце, когда сдавали на склад комплекты сигнального устройства, Яков Иванович, задерганный диспетчерскими делами, ошибся — превысил в наряде количество ящиков. Штатных упаковщиков цех не имел, монтажники Дятлов и Пономарев, которым поручили упаковку комплектов, ошибку обнаружили сразу.
Ящики заколотили, наряды попридержали, потеряли их якобы, а через два месяца предъявили к оплате.
— Распустился народ, обнаглел, — рассудил Труфанов, когда узнал о скандале.
Баянников вызвал обоих мастеров и начальника цеха. Пришел и парторг НИИ Игорь Борисович Молочков, попросил личные дела Пономарева и Дятлова.
— Случайные люди, — обронил Баянников, подавая папки.
— Плохо знаете марксизм, — одернул его Молочков. — Ничего случайного в природе нет.
Виктор Антонович поправил очки, сказал, что да, конечно, ничего случайного в природе нет и не бывает. Парторг тем временем изучал папки.
Стал опрашивать мастеров. Те выдавливали слова по капле, о каждом монтажнике и сборщике они могли говорить часами — но не начальству. Есть недостатки мы и разберемся. Очередь дошла до Игумнова. Он сослался на то, что в цехе недавно, еще не присмотрелся к людям.
— Это не оправдание, товарищ Игумнов, это отговорка, — сурово заметил Молочков. — Надо знать народ.
Мастеров и начальников цеха отпустили, предупредив, что сегодня будет собрание, пусть готовятся. Молочков достал блокнот, Баянников продиктовал все заводские ЧП первого полугодия. Один пункт возбудил любопытство парторга: исчез комплект чертежей на ИМА — индикатор меченых атомов.
— Вы докладывали о пропаже?
— Куда? — удивился Виктор Антонович.
— Наверх.
— Зачем? Чертежи учтены только у нас. Индикатор давно запущен в производство ленинградским заводом. Их представители, вероятно, и увезли с собой чертежи. Тогда ведь — помните — заминка с ними получилась в седьмом отделе, ленинградцы ждать не хотели.
Молочков задумался. Сделал какую-то пометку в блокноте.
— На таких происшествиях надо воспитывать массы, Виктор Антонович, а не уверять меня, что советские инженеры, посланцы героического Ленинграда, могли украсть документы государственной важности.
Баянников знал Молочкова другим, до избрания того парторгом. Он побледнел, намотал на кулак галстук.
— Позвольте мне, Игорь Борисович, самому судить как о советских инженерах, так и о роли Ленинграда в истории государства.
— Суди, — мрачно разрешил Молочков.
Заглянувший к Баянникову Труфанов идею собрания одобрил, похвалил Молочкова за инициативу, а заместителю своему сказал, что второму цеху нужен диспетчер — давно пора решить этот вопрос. Баянников расстелил на столе список ИТР, стали обсуждать кандидатуры. Ничего подходящего не нашли. Один не нравился директору, о втором плохо говорил Баянников, третьего отклонил Молочков. Сговорились наконец на одном снабженце и, возможно, утвердили бы его диспетчером, но помешал Степан Сергеич Шелагин — пришел за подписью.
Труфанов и раньше видел Шелагина, но как-то безотносительна к себе, заводу и работе: есть такой человек Шелагин и вроде нет его Сейчас же, весь в мыслях о будущем диспетчере, он с неясной пока для себя целью отметил выправку Степана Сергеича, его такт, уважительные интонации в голосе, когда он обратился к Баянникову предварительно испросив на то разрешения директора — по военной привычке. Заметил, что листок с приказом положил он перед Баянниковым так, что и директор при желании мог прочесть напечатанное. И все это — неназойливо, с одинаковым уважением к себе и начальству.
Чувствовалось: человек гордится своею работой, значением — не малым своей должности.
Он знал, что парторг был о Шелагине наилучшего мнения: Степан Сергеич скромно посиживал на партийных собраниях, ни в чем предосудительном замечен не был.
— Товарищ Шелагин, — спросил Молочков, — не кажется ли вам, что партийный и служебный долг обязывает вас присутствовать сегодня на собрании во втором цехе?
— А когда оно будет? — с ходу согласился Степан Сергеич.
— В конце рабочего дня… Вам полезно побывать на нем.
После ухода инспектора Баянников, отвечая на невысказанные вопросы, скороговоркою произнес:
— Очень хороший работник… Так кого назначим диспетчером?
— Пока отложим, — сказал Труфанов.
Молочков побродил по первому этажу и, выждав, зашел к Шелагину.
— Я буду выступать на собрании, — строго предупредил он. — Вас я просил бы выступить после меня, поддержать линию парткома.
— По какому вопросу?
— О бдительности. — Больше Молочков не прибавил.
