Дуглас Кеннеди - Пять дней
— Привет! Не знал, что вы любите вестерны.
Это был страховой агент, с которым я познакомилась в гостинице. Страховой агент из Мэна. Ричард Коупленд.
Прежде чем я успела ответить — хотя я не знала, как реагировать на такое приветствие, — зал окутал мрак, и в то же мгновение ожил экран. Затем в течение двух часов я смотрела, как Джон Уэйн скачет по пустынным пространствам американского Запада и сражается с собственными демонами, пытаясь найти обратную дорогу к тому месту, которое он мог бы назвать своим домом.
Глава 4
Я редко плачу в кино. А сейчас плакала над вестерном, который смотрела впервые. В центре повествования — человек, который несет на себе бремя многих горестей, безудержной ярости и злобы на весь мир. Он годы тратит на то, чтобы разыскать свою юную племянницу, которую похитили апачи, когда она была ребенком. И вот наконец он находит ее. Теперь она — молодая женщина и одна из жен индейского вождя, убившего ее семью. Поначалу главный герой порывается ее убить, но глубокое чувство личной привязанности берет верх, он спасает ее, возвращает оставшимся в живых родственникам. Те встречают девушку с распростертыми объятиями, а человек, который вынес столько тягот, пока искал ее, смотрит, как она исчезает в их доме. Потом, когда дверь за ней закрывается, он поворачивается и уходит прочь, в бескрайние просторы американского Запада.
Именно во время этой финальной сцены я заметила, что из глаз моих текут слезы, и удивилась тому, что плачу. Не от того ли, что мне, как и герою Джона Уэйна в фильме, очень хочется домой? Но что такое этот «мой дом», по которому я тоскую? Может, просто некий идеализированный образ, не имеющий отношения к действительности? Неужели каждый из нас мечтает о доме, который ни в чем не похож на тот дом, что мы выстроили для себя?
Все эти мысли нахлынули на меня где-то на последней минуте фильма — равно как и слезы, в очередной раз навернувшиеся на глаза неожиданно и вогнавшие меня в состояние неловкости.
В зале зажегся свет, а я судорожно рылась в сумочке в поисках салфетки, чтобы вытереть глаза, — на тот случай, если страховой агент решит подойти ко мне и продолжить беседу. Вообще-то, я надеялась на более удобный для меня вариант: думала, может, он просто кивком пожелает мне спокойной ночи и пойдет своей дорогой.
Я промокнула глаза, поднялась с кресла — вместе с остальными десятью зрителями, сидевшими на нижних рядах, — и нарочно пошла к выходу на другой стороне, дабы не столкнуться с Ричардом Коуплендом. У выхода я обернулась и увидела, что он все еще сидит в своем кресле, погруженный в раздумья. Я тут же устыдилась того, что захотела сбежать от человека, который просто пытался быть со мной любезным в те несколько минут, что мы беседовали с ним, и был так же растроган фильмом, как и я сама. Поэтому, не отдавая себе отчета, я зачем-то топталась в фойе, пока он не вышел из зала. Вблизи я увидела, что его глаза покраснели от слез. И он тоже заметил, что я недавно плакала.
— Потрясающий фильм, — произнесла я.
— Я никогда не плачу в кино, — сказал он.
— Я тоже.
— Это заметно.
Я рассмеялась. Последовала неловкая пауза, поскольку никто из нас не знал, что еще можно сказать. Ричард Коупленд первым нарушил молчание:
— Болтаешь с парнем, стоя в очереди к стойке регистратора в гостинице, а потом вдруг оказываешься вместе с ним в одном кинотеатре.
— Поразительное совпадение.
— Я только что ужинал с одним своим клиентом, у него станкостроительная компания в Броктоне. Не очень интересный городок — мрачный такой, несимпатичный, — да и мужик тоже не очень интересный. Но он мой постоянный клиент вот уже одиннадцать лет — мы знаем друг друга со школы, вместе учились в Бате. Сам не понимаю, зачем вам все это говорю, надоедаю своими откровениями. Может, теперь не откажетесь выпить со мной по бокалу вина?
Я колебалась. Приглашение Коупленда меня несколько озадачило, хотя оно не было мне неприятно.
— Простите-простите, — извинился он, видя, что я не отвечаю. — Я понимаю…
— Здесь рядом есть что-нибудь приличное? Гостиничный бар как-то…
— Согласен-согласен. Там чертовски ужасно. Кажется, здесь рядом есть одно милое местечко.
И опять я заколебалась, глянула на часы.
— Послушайте, — сказал он, — если слишком поздно…
— Всего лишь едва за полночь. Но нам ведь утром в школу не идти, да?
— И то верно.
— Что ж, Ричард, ведите меня в то милое местечко.
— Вы запомнили, как меня зовут.
— Вы же дали мне свою визитку, мистер Коупленд.
— Надеюсь, это было не слишком дерзко с моей стороны.
— Я просто подумала, что вы пытаетесь продать мне какую-нибудь страховку.
— Не сегодня, — Лора.
Я улыбнулась. Он улыбнулся в ответ.
— Вот и вы тоже запомнили мое имя.
— Причем без всякой визитки. Правда, у коммивояжеров хорошая память на имена.
— Значит, вы себя считаете коммивояжером?
— Увы, да.
— Мой дедушка держал скобяную лавку в Уотервилле. Так вот, он говорил, что каждый человек всегда что-то продает. Вы, по крайней мере, продаете людям что-то полезное.
— Вы слишком добры, — сказал он. — А я, наверно, отрываю вас от чего-то.
— Но я же сказала, что буду рада выпить с вами бокал вина.
— Уверены?
— Начну сомневаться, если спросите еще раз.
— Простите-простите. Плохая привычка.
— У каждого из нас есть плохие привычки, — заметила я.
Мы вышли из кинотеатра на улицу.
— Вы всегда так добры?
— Сегодня днем я не была с вами добра.
— А-а… это… Не думаю, что вы…
— Я вела себя как стерва. Прошу простить меня за это. И если вы скажете, что я не была стервой…
— Хорошо, вы вели себя, как стерва. Как заправская стерва. — Ричард произнес это с озорной улыбкой на губах.
Я тоже улыбнулась:
— Вот и хорошо! Теперь, когда мы со всем этим разобрались…
Кафе, в которое он меня привел, называлось «Касабланка» и во многом походило на заведение Хамфри Богарта в одноименном фильме. Бармены были в смокингах, официанты — в жандармской форме.
— Думаете, сегодня мы встретим здесь Петера Лорре?[16]
— Ну, поскольку его застрелили в третьей части…
— А вы неплохо знаете кино.
— Не то чтобы… хотя, как и всем, «Касабланка» мне нравится.
Метрдотель спросил нас, с какой целью мы пришли: поесть, выпить или справиться о разрешении на выезд из Касабланки.
— Только выпить, — ответил Ричард.
— Очень хорошо, месье, — сказал официант с французским прононсом в манере Питера Селлерса.[17]
Едва нас усадили в кабинку — с навесом, как бедуинский шатер, — Ричард, закатив глаза, произнес:
— Простите. Если б я знал, что это тематический бар…
— Есть темы похуже «Касабланки». Слава богу, что вы меня не в «Хутерс»[18] привели.
— Не совсем в моем вкусе.
— Рада это слышать.
— Но если вы предпочитаете пойти куда-то еще…
— И лишить себя возможности вкусить очарования Марокко прямо в Кембридже?
— Я никогда не был в Северной Африке. И вообще нигде не был за пределами США и Канады.
— Я тоже. А в юности я всегда говорила себе, что буду много путешествовать, значительную часть своей жизни проведу в дороге.
— И я себе такое говорил.
— Вот сейчас смотришь на все это… Смешно. А помнится, когда мне было четырнадцать и я переживала обычные бзики переходного возраста — с мамой тогда отношения жутко разладились, — я ей заявила однажды, что вступаю во Французский Иностранный легион… Потому что я как-то посмотрела по телевизору один старый фильм с Лорелом и Харди, в котором они попадают в Иностранный легион…
— «Сыновья пустыни».
— А говорите, что ничего не знаете о кино.
— Лишь обрывки бесполезной информации, вроде этой.
— В общем, я поступила так, как поступают дети, разозлившись на своих родителей. Вытащила из шкафа сумку, подсчитала свои сбережения из карманных денег, накопленные за минувшие месяцы, подумала, на каком автобусе добраться до Нью-Йорка, прикинула, хватит ли мне на билет до того места, где тогда стоял Иностранный легион…
— Скорей всего, в Джибути, — сказал Ричард.
— А где это Джибути?
— Где-то в Сахаре.
— Откуда вам известно, что в то время Иностранный легион стоял в Сахаре?
— Прочел в одной статье в «Нэшнл джиографик». С детства подписывался на этот журнал. С него и начались мои мечты о путешествиях. Со всех тех любопытных статей с красочными иллюстрациями — о Гималаях, бразильских дождевых лесах, Внешних Гебридских островах.