Ричард Мораис - Путь длиной в сто шагов
– Прелестно, – сухо бросила мадам Маллори, вытирая под столом руку о салфетку, лежавшую у нее на коленях. Затем она снова обратилась к отцу. – Помогите нам, мсье Хаджи, – сказала она, указав на меню. – Мы совсем не разбираемся в вашей еде. Сделайте заказ за нас. Пусть будет ваше фирменное.
Папа что-то проворчал и со стуком поставил на стол бутылку красного вина.
– За счет заведения, – сказал он.
Маллори узнала единственную по-настоящему плохую марку вина во всей долине.
– Нет, спасибо, – сказала она. – Что вы обычно пьете?
– Пиво, – сказал папа.
– Пиво?
– Пиво «Кингфишер».
– Тогда два пива.
Папа прошел в кухню, где я готовил на гриле молотую кукурузу с кориандром, и передал их заказ. По цвету его щек было видно, что давление у него растет. Я поднял палец, предупреждая его о необходимости сохранять спокойствие.
– Покажи им! – сказал он. – Покажи им.
В ресторане царило оживление; мадам Маллори, должно быть, была удивлена тем, сколько жителей Люмьера пришли к нам отпраздновать открытие. Мадам Пикар, торговавшая фруктами, с подружкой активно угощалась вином за счет заведения; мэр со всей семьей, даже с братом-адвокатом, веселился за угловым столиком, громко рассказывая неприличные анекдоты. Пока Маллори таким образом осматривала помещение, к ее столику подошел дядя Майюр и открыл пиво.
Мухтар и Араш, мои младшие братья, вдруг принялись с гиканьем бегать между столиков, пока мой дядя не ухватил Араша за шею и не надрал ему уши. Рев мальчика был слышен по всему ресторану. Вскоре из кухни вышла бабушка, которую раздражали все эти люди, вдруг явившиеся к ней домой. Она подошла к угловом столику и ущипнула мэра. Он был изумлен и даже ругнулся. Папа бросился к нему, чтобы извиниться и объяснить, что с бабушкой.
Однако все шло неплохо. Из кухни принесли первые заказы. Тарелки гремели в руках неопытного официанта-француза, но, когда побрякивавшие металлические блюда поплыли по обеденному залу, все так и заахали. Мэр обрел прежнее приподнятое состояние духа, когда на его столике появилась горка самосов с креветками и еще одна бутылка вина за счет ресторана. В этот момент мадам Маллори вскочила с места и прошла ко входу на кухню.
А там, спиной к двери в ресторан, стоял я, с руками, до локтя выпачканными в смеси жира и чили. Я сыпал гарам-масала в чан с бараниной. В этот момент лопнул стоявший на полке горшок с перетопленным маслом, и я довольно резко приказал Мехтаб собрать текущее масло – уже смешавшееся с луковой шелухой, просыпанной солью и шафраном – в сковороду.
– Не выбрасывать же! Неважно. Все равно вкусное.
Я обернулся к двери.
Не могу описать то чувство, которое заставило меня обернуться тогда, – как если бы мощный поток негативной энергии толкнул меня в спину.
Однако за дверью было пусто.
Мадам Маллори увидела все, что она хотела увидеть, вернулась в обеденный зал и села напротив Леблана. Она потягивала пиво и с удовлетворением рисовала в воображении сцену, разворачивавшуюся в ее собственном ресторане через дорогу.
Тихо звучит Стравинский. Как в балете, синхронно поднимаются серебряные колпаки, накрывавшие вкуснейшие блюда. Гости деликатно зачерпывают буйабес. В воздухе витает аромат орхидей и жаркого из молочного поросенка. Точность, совершенство, предсказуемость.
– За «Плакучую иву», – сказала Маллори, поднимая бокал, чтобы чокнуться с мсье Лебланом.
Пришел наш прыщавый официант с их порциями. Боюсь, он был не очень опытен и сильно брякнул мисками о стол. Там был горшочек тушеной рыбы а-ля Гоа с густым соусом; курица тикка, маринованная с розовым перцем и лимоном, зажаренная на гриле до такой степени, что краешки кусков загнулись и почернели. Шпажка с кусочками бараньей печенки, маринованной в йогурте, обсыпанной хрустящими пиниевыми орешками, едва помещавшаяся на щербатой тарелке. Грибы масала – грибы под плававшим сверху слоем ароматизированного пряностями масла – казались какими-то непонятными комками. Была и медная сковорода с окрой, томатами и кочешками цветной капусты, готов признать, в довольно несимпатичном буром соусе. Желтый рис басмати лежал пышной горкой в керамической миске на ароматных лавровых листьях. Потом следовали в беспорядке гарниры – маринованная морковь, огурцы с прохладным йогуртом, пресная лепешка в черных пупырышках с чесноком.
– Сколько всего, – сказала Маллори. – Надеюсь, не очень острое. В тот единственный раз, когда я ела индийскую еду в Париже, она была ужасна. Два дня потом мучилась изжогой.
Однако ресторанные запахи пробудили ее аппетит, как и у мсье Леблана, и они переложили себе на тарелки риса, рыбы, цветной капусты и хрустящей печенки.
– Вы не поверите, что я видела на кухне.
Маллори подцепила вилкой огурцы, рис, окру и рыбу и проглотила.
– Ну, скоро быть у них санинспектору. Этот мальчишка пролил…
Но Маллори не договорила. Нахмурившись, она опустила глаза в тарелку. Взяла еще немного, методично прожевала, чтобы распробовать как следует. И вдруг вцепилась в плечо мсье Леблана.
– Что такое, Гертруда? Господи боже. У вас такое выражение лица… Что такое? Слишком остро?
Мадам Маллори вся дрожала и, словно не веря себе, качала головой.
Она съела еще кусочек. Все было ясно. Последние проблески надежды померкли, и она осталась одна наедине с ужасной истиной.
Да.
Мадам Маллори со звоном уронила вилку.
– Ах, нет-нет-нет! – простонала она.
– Бога ради, Гертруда, скажите, что случилось? Вы пугаете меня.
Никогда еще прежде мсье Леблан не видел у нее на лице такого ужасающего выражения. Так выглядит, подумал он, человек, утративший смысл жизни.
– Он… – прохрипела она, – он…
– Что? Кто он? Что он?
– Мальчишка! – хрипло выкрикнула она. – Этот мальчишка… До чего же несправедлива жизнь!
Маллори прижала к губам салфетку, чтобы заглушить невольные всхлипы.
– О-о…
Посетители за соседними столиками стали оборачиваться. Мадам Маллори вдруг заметила, что все на нее смотрят. Собрав все силы, она выпрямилась, поправила уложенные в узел волосы. Губы ее растянулись в бесстрастной, словно приклеенной улыбке. Постепенно все снова занялись своей едой.
– Вы пробовали? – прошептала Маллори. Ее глаза горели, как если бы кайенский перец и карри воспламенили ее изнутри. – Грубовато, да, но под всей этой остротой, в глубине, подчеркнутое прохладой йогурта… Да! Да! Совершенно точно. Все дело в гармонии и контрапункте вкусов.
Мсье Леблан швырнул на стол салфетку.
– Ради бога, Гертруда, о чем вы? Говорите толком.
Однако мадам Маллори, к его полному изумлению, опустила голову и зарыдала, уткнувшись в салфетку. Никогда еще за те тридцать четыре года, что месье Леблан работал на нее, он не видел, чтобы она плакала. Тем более на публике.
– Талант, – промычала она сквозь салфетку, которую все еще сжимала в пальцах. – Талант. Этому невозможно выучиться. Этот тощий индийский мальчик – у него есть то, что встречается среди поваров лишь однажды в целом поколении. Понимаете? Он прирожденный кулинар. Он художник. Великий художник!
Не в силах больше сдерживать себя, мадам Маллори уже открыто разрыдалась. Ее всхлипы и стоны боли услышал весь ресторан. Все замерли.
Подбежал папа:
– Что? Что с ней? Слишком остро?
Мсье Леблан извинился, заплатил по счету, подхватил словно потерявшую рассудок даму под локти и вывел ее, плачущую, через заднюю дверь ресторана.
Завыла жившая при церкви собака.
– Нет-нет, – стонала Маллори. – Нельзя, чтобы меня такой видели посетители.
Леблану кое-как удалось подняться с ней по задней лестнице «Плакучей ивы», предназначенной для слуг, в ее комнаты в мансарде. Несчастная женщина без сил повалилась на диван.
– Уйдите.
– Если вам что-нибудь понадобится, я буду внизу.
– Вон! Вон! Вы не понимаете. Никто не понимает.
– Как скажете, Гертруда, – произнес он тихо. – Доброй ночи.
Он аккуратно прикрыл за собой дверь. Однако в темной комнате Маллори вдруг стало не хватать Леблана. Она с открытым ртом повернулась к двери, но было уже поздно. Леблан ушел. И пожилая женщина, оставшись одна, снова бросилась на диван, всхлипывая, как девчонка.
В ту ночь Маллори спала дурно, мечась в постели, как рыба, вытащенная из воды. Ее сон представлял собой череду чудовищных, кошмарных видений. Ей виделись гигантские медные котлы, в которых на медленном огне готовились вкуснейшие блюда. Ахнув, она поняла, что то был суп Жизни, который она так долго искала, и она просто должна была заполучить его рецепт. Но сколько она ни ходила кругами около котлов, сколько ни пыталась вскарабкаться по их гладким стенкам, так и не смогла попробовать этот potage[19]. Она все соскальзывала и соскальзывала, падая на пол, словно лилипут, чей ничтожный рост не позволял разгадать великую загадку, заключенную в котле.
