Гийом Мюссо - Здесь и сейчас

— Поэтому вы разорвали мое письмо к Лизе?

— Это было правильное решение. Но потом я отдал ей письмо. Она была в плохом состоянии, и я подумал, что оно ей поможет. Слабость с моей стороны, но больше я ей не поддамся.

Его руки дрожали, он смотрел мне в глаза.

— На свое несчастье, ты летишь по адской спирали, сынок. Не совершай моих ошибок! Не тащи с собой других.

— Вовсе не обязательно, что все должно повториться, — отважился я возразить, убеждая скорее себя, чем его.

Салливан встал, поправил на голове каскетку и произнес леденящим тоном:

— Поверь, все будет точно так же. Ты пытаешься биться с судьбой. Это не равный бой, ты обречен на поражение.

19 часов

Проливной ливень обрушился на Нью-Йорк.

Я пересек Амстердам-авеню, держа одной рукой два пакета с покупками, а другой куртку над головой, спасаясь от потопа. Вот и 109-я, я нырнул в подъезд дома, где жила Лиза. Поднялся по лестнице на последний этаж, нашел ключи под ковриком и вошел в квартиру, которая становилась мне все роднее.

— Привет, Ремингтон!

Я зажег свет в прихожей и понес пакеты на кухню. Лиза вернется через час, не раньше. Я успею приготовить что пообещал.

После нашего разговора я проводил Салливана домой. Переоделся, взял немного денег и по совету деда отправился в контору «Стэн, переписка», где провел час и где мне сделали фотографии для паспорта, а заодно и фальшивый паспорт взамен утраченного.

Потом бродил по Манхэттену, и настроение у меня было хуже некуда. Я чувствовал, что один на свете и никто не может мне помочь. Все, что рассказал Салливан, было правдой, у меня не было будущего, и надеяться было не на что. Все горизонты передо мной закрыты. Я марионетка в руках кукольника, и через три недели у меня отнимут самые лучшие годы моей жизни.

Но что толку расстраиваться? Я решил радоваться простым радостям. Пошел и купил себе кулинарную книгу в одном из магазинчиков Сохо, а потом отправился в «Дин&ДеЛюка», чтобы набить холодильник Лизы продуктами.

— Кот! У меня для тебя сюрприз! — объявил я и вытащил из пакета банку кошачьих консервов.

Я положил коту в мисочку рыбного паштета и стал выкладывать на стол остальное: два ананаса «Виктория», стручок ванили, палочку корицы, два зеленых лимона, немного бадьяна, утиные грудки, картошку, баночку меда, лук-шалот, чеснок и пучок укропа.

Посмотрел и испугался. Я дитя микроволновок и зеленого салата. Не готовил ни разу в жизни, но делать нечего, я открыл кулинарную книгу и нашел рецепт «Утиные грудки с картофелем по-сарладезски» и еще один рецепт «Карпаччо с ананасом». Добрый час я трудился не покладая рук. Заодно включил радио и с жадностью ловил новости. Ведь я ни о чем понятия не имел — жуткий теракт в Оклахома-Сити, неожиданный оправдательный приговор О’Джею Симпсону, провал реформы системы здравоохранения Билла Клинтона…

Погуляв по станциям, послушал новые хиты, познакомился с новыми группами — Oasis пел Whathever,[26] а мои любимые певцы исполнялняли новые композиции: Брюс Спрингстин — Streets of Philadelphia,[27] Pink Floyd — High Hopes…[28]

— Как вкусно пахнет! — закричала Лиза, открывая дверь.

Она почесала Ремингтона за ушком и вошла на кухню. Она здорово вымокла под дождем, поэтому быстро сняла шарф, пальто и повесила все на стул.

Весело улыбаясь, глядя на меня глазами Химены, она принялась рассказывать, как прошел у нее день, а я продолжал тушить утку в медовом соусе.

Все было так, словно мы давным-давно жили вместе.

Не знаю, что Салливан рассказывал обо мне Лизе, но явно что-то очень хорошее. Веселая беззаботность Лизы оказалась заразительной. Мне хватило пяти минут ее веселой болтовни, и я отправил к чертям все свои заботы и стал наслаждаться настоящим.

Лиза, танцуя, исчезла за дверью ванной и вернулась в гостиную с головой, обернутой полотенцем.

— Вот я взяла напрокат в видеоклубе, — сказала она и вытащила из сумочки кассету, — «Четыре свадьбы и одни похороны». Если хочешь, посмотрим, пока будем ужинать. Говорят, что очень забавно.

Она причесывалась, а я смотрел ей в глаза — два сияющих бриллианта в полутьме комнаты. Лиза подошла ко мне и неожиданно погладила меня по щеке. Я отвел пряди влажных волос, закрывавших ее лицо. Мои губы нашли ее, она расстегнула ремешок, я — пуговички ее блузки. Кожа у нее была свежая, по груди пробежала дрожь.

— Иди ко мне…

Мы упали на диван, мы не могли оторваться друг от друга, мы опомнились, когда из кухни запахло горелым.

Вот уже чуть ли не час я ворочался с боку на бок, безуспешно пытаясь приноровиться к мирному тихому дыханию Лизы, уснувшей рядышком со мной.

Я все еще был здесь.

На циферблате радиобудильника светились цифры 06.32.

А я все еще не испарился!

Вчера я очнулся в метро в пять часов сорок пять минут. Значит, я уже здесь больше суток!

Я поднялся, надел брюки, прикрыл одеялом голое плечико Лизы и на цыпочках вышел из комнаты.

Ремингтон ждал меня за дверью.

Кухня встретила меня пронзительным холодом. Я проверил: то же самое время показывали часы на микроволновке. Я стал варить себе кофе. За окном бушевала гроза, и окно занавешивала прозрачная стена дождя.

Я открыл окно, оперся на подоконник, вглядываясь в начинающийся день. Дождь лил ливмя. Небо нависало тучами, горизонта не было видно.

Дождь хлестал мне прямо в лицо. На перекрестке 110-й и Амстердам-авеню я увидел продавца хот-догов, он шел под сумасшедшим ливнем и толкал перед собой тележку. Вдруг продавец сместился, поплыл. У меня перед глазами замелькали черные мушки, потом расплылись в черные пятна, загородили от меня продавца.

Сердце у меня сжалось, когда я узнал поднимающийся с улицы сладкий запах лепешек с апельсиновой цедрой, которые пекла мне мама, когда я был маленьким.

Оглушительный гром заставил меня вздрогнуть.

Я выронил из рук чашку, и она разбилась.

Ремингтон испуганно мяукнул.

Я почувствовал, что цепенею. Потом таю.

Пока не исчез совсем.

Часть 3. Исчезающий

1996. Шекспир в парке

Опытом становится не случившееся с тобой, а то, что ты извлек из случившегося.

Липкий душный воздух.

Тошнотворный запах стряпни, фритюра, жирной воды, в которой мыли грязную посуду.

Я без рубашки лежу на нагретом полу, освещенный лучами солнца. Я весь потный, мокрая шея, мокрые подмышки. От яркого света слезятся глаза, причем так сильно, будто рядом кто-то чистит лук.

Я машу рукой, отгоняя мух, которые норовят сесть мне на лицо. И узнаю ставшие привычными приметы: набухшие веки, скованность в движениях, головная боль, от которой раскалывается череп, шум в ушах, противные мурашки в ногах…

Я упираюсь руками в грязную плитку пола и поднимаюсь. Стою. От запаха прогорклой капусты тошнота поднимается к горлу.

Я один… В большой прямоугольной комнате, залитой ослепительным солнцем.

Вытираю рукой пот с лица. Вокруг меня кухонные плиты, гигантская мойка с шестью отделениями, хлеборезка, огромная фритюрница, котлы литров на сто, несколько электрических печей, жаровня, транспортер. На стенах шкафчики из нержавейки, на потолке — несколько больших вытяжек.

Нет сомнений, что я в большой кухне. Такие бывают в студенческих, заводских, фабричных столовых.

Меня-то как сюда занесло?..

Старый пластмассовый будильник на полке показывал час дня.

Я дотащился до ближайшего окна, открыл его, чтобы впустить хоть немного свежего воздуха, и выглянул наружу. Сомнений нет, на этот раз я не на Манхэттене. Насколько хватало глаз, передо мной тянулись ангары, заводские здания, трубы. Я находился в самом центре промзоны, которую огибало шоссе и что-то вроде канавы с водой или речонки. Я открыл другое окно, на противоположной стороне кухни. И различил вдалеке небоскребы Манхэттена. Прищурившись, разглядел даже силуэты Эмпайр-стейт-билдинг, стрелы Крайслера, металлический ажур моста Куинсборо.

Я задумался. Похоже, я знал теперь, где нахожусь на юге от Бронкса. Скорее всего, на полуострове Хантс-Поинт, где расположены самые большие нью-йоркские рынки — с фруктами, мясом, овощами.

Я повернулся на девяносто градусов и направился к единственной в этом помещении двери. Противопожарной, оцинкованной, и она… Оказалась закрытой.

— Эй! Есть кто-нибудь?

Тишина.

Я поискал глазами огнетушитель, чтобы использовать его как таран. Никаких огнетушителей.

Pull in case of fire,[29] — требовал противопожарный плакат. Я сразу же сообразил, опустил ручку, но ничего не произошло: сирена не взвыла, сигнальные огни не замигали.