Вирджиния Эндрюс - Сквозь тернии
— Джори, — наконец, сказал он, — давай бросим сейчас это дело и поищем еще утром. Если только Кловер не вернется сам. Хотя он и стар, но лунная ночь может романтически на него подействовать, поэтому не стоит переживать всю ночь, Джори.
Ах, если бы. Но вряд ли. Давным-давно уже Кловер перестал бегать за представительницами их прекрасного собачьего пола. Все, что теперь надо было ему — это лежать где-нибудь в безопасном месте, где на него не наступит Барт.
— Папа, иди ложись, а я поищу еще. Мне надо на репетицию только к десяти, поэтому ты больше нуждаешься сейчас во сне, чем я.
Он обнял меня, пожелал удачи и пошел в свою комнату. Часом позже и я сдался. Кловера не было в живых. Это было единственное объяснение его исчезновения.
Мне надо было рассказать родителям о своих подозрениях.
Я проник к ним в спальню и встал возле кровати. Лунный свет падал на их тела. Мама лежала в полуоборот, и ее голова покоилась на папиной груди; он спал на спине, и его левая рука обнимала ее за бедро. Простыни достаточно прикрывали их наготу, но мне стало очень стыдно. Я отступил назад. Не надо было мне входить. Во сне они оба выглядели моложе, чувственнее; зрелище было и трогательно, и постыдно одновременно. Я не понимал источника этого стыда. Ведь папа уже давно и честно объяснил мне все, что происходит в постели между мужчиной и женщиной.
Я неожиданно всхлипнул и повернулся.
— Крис, это ты? — спросила мама во сне, поворачиваясь на другой бок.
— Я здесь, милая. Спи, бабушка нас не найдет, — пробормотал сонно папа.
Я, потрясенный, застыл на пороге.
Оба говорили как дети, знавшие друг друга. И опять эта бабушка.
— Я так боюсь, Крис. Если они нас увидят и поймут, что мы им скажем, как объясним?
— Ш-ш-ш, — прошептал он. — Теперь жизнь наша станет другой. Верь в милость Божью. Мы с тобой были достаточно наказаны. Он не станет наказывать нас больше.
Я стремительно побежал в свою комнату и упал на кровать. Внутри меня были опустошение, холод и мрак вместо любви и света, как бывало раньше. Кловер пропал, навсегда. Мой верный любимый добрейший пудель, который никому не причинил вреда за свою жизнь. А Барт подстрелил волка.
Что еще придумает Барт? Знает ли он, что я видел и слышал? Может быть, поэтому он ведет себя так странно? Поэтому он смотрит на маму так, будто хочет ее смерти? Слезы вновь стали душить меня. Теперь я верил, что Барт — сын не дяди Пола. Барт — сын второго мужа этой старой леди, и зовут его так же. Это он — тот высокий темноглазый человек, которого я смутно помню. Доктора Пола я помнил хорошо, а моего собственного отца я знал только по фотографиям.
Наши родители лгали нам. Почему они скрыли правду? Не потому ли, что правда была так безобразна, что они не решились рассказать нам? Или они так не верят в нашу любовь к ним?
Бог мой, но ведь тогда их секрет должен быть таким ужасным, что мы не сможем простить!
А Барт просто опасен. Я знал, что это так. День ото дня он становился все более неуправляемым. Утром я хотел немедленно бежать к папе и маме и рассказать им. Но пришло утро… и я не смог сказать ни слова. Теперь мне становилось понятно, отчего папа настаивал на том, чтобы мы разучивали по одному новому слову каждый день. Для выражения таких переживаний нужны специальные слова, а я, увы, не был еще достаточно образован, чтобы облечь все свои мысли в соответствующие слова и термины. Мне нужна была поддержка, но где ее искать, если перед глазами все время стоит Барт с его темными пронизывающими глазами, Барт, который что-то знает?
Господи, ты ведь слышишь сейчас меня, ты видишь все; дай мир моим родителям, ниспошли им успокоение, так чтобы они не грезили по ночам какой-то страшной бабушкой; потому что, чтобы они ни совершили, праведное или нет, они не могли поступить против совести своей.
Отчего вдруг взялись эти мысли и слова?
Блажен мир, лишенный реальности. В моей памяти были люди-тени, ничего конкретного, конкретной была лишь ненависть Барта, которая росла день ото дня.
УРОКИИюль. Мой месяц. «Зачат в огне, рожден в жару», сказал про меня Джон Эмос, когда я сказал ему, что мне скоро десять лет. Не знаю, что он имел в виду, но мне нет до этого дела. Скоро увижу Диснейленд. Ура! А дурак Джори портит мне все веселье своим длинным печальным лицом, и все из-за того, что какая-то грязная собачонка не приходит домой.
Я сидел и думал, кто будет кормить Эппла в то время, как я поеду в Диснейленд. В это время Джон схватил меня за руку и повел в свою комнату наверху гаража. Там было сыро и пахло противно, как в аптеке.
— Барт, сядь здесь и читай мне вслух из дневника Малькольма. Если ты все врешь мне, что читаешь эту книгу, то Бог накажет тебя.
Я с печалью и унынием поглядел на Джона. Мне было весело и не хотелось читать всякие мрачные книги. Я взглянул на Джона с той печалью, которую почувствовал бы Малькольм к старой и больной женщине, которая не может говорить без свиста и пришепетывания. Но я сел и начал читать.
«Юность моя была растрачена на плотские наслаждения, и, по мере того, как я приближался к своему тридцатилетию, я понял, чего была лишена моя жизнь. Это главный стержень, эта цель — религия. Кроме денег, следует всегда иметь в жизни стержень. Я желал искупить свои прегрешения, свои увлечения женщинами; причем чем развратнее они были, тем более влекли меня. Не было для меня большего удовольствия, чем видеть красивую высокомерную женщину униженной, поступающей недостойно. Мне доставляло удовольствие бить их, оставляя красные рубцы на их прекрасной коже. Я видел их кровь — и это приводило меня в восторг. Тогда я понял, что нуждаюсь в Божьей помощи. Мне нужен Бог. Мне нужно спасти свою вечную душу от дьявола».
Я оторвался от рукописи и взглянул на Джона, стараясь понять все эти длинные слова, которые для меня ничего не значили.
— Понимаешь ли ты, что Малькольм говорит тебе, мальчик? Он говорит: неважно, насколько ты ненавидишь женщин, все равно властвовать над ними — наслаждение, но дорогой ценой, мальчик, очень дорогой ценой оно покупается. К сожалению, Бог наделил человека греховными желаниями, и ты должен подавлять их, когда будешь взрослеть. Затверди в уме и никогда не забывай: женщины будут причиной твоей погибели. Я знаю это. Они погубили меня; они держали меня, как слугу всю жизнь, когда я должен быть гораздо большим.
Я встал и ушел: я устал от Джона Эмоса и его слов. Я шел к своей бабушке, которая любила меня больше, чем любит Бог. Больше, чем кто-нибудь на Земле. Она любила меня такого, каким я был. Она так меня любила, что даже сочинила, будто она настоящая моя бабушка, хотя я знал, что этого просто не может быть.
Суббота — лучший день недели. Папа оставался дома, и мама была счастлива. Мама наняла тупую домработницу, чтобы та помогала ей, потому что у нее теперь было столько дел, чтобы прихорашивать и наряжать Синди. Будто кому-то интересно, как та выглядит. Джори в субботу ездил в балетную школу, чтобы увидеться со своей дурочкой-подружкой. Днем он приедет и разрушит все мои планы. А у меня было много планов. Повидать Эппла. Посидеть на коленях у бабушки, и чтобы она попела мне свои чудесные песни. Утро обычно проходило незаметно во всех этих делах.
Джон Эмос каждый день рассказывал мне, как стать таким, как Малькольм. И я чувствовал себя все взрослее и сильнее.
В это утро Синди купили новый пластиковый плавательный бассейн. Старый для нее был недостаточно хорош. Мерзкая девчонка! Ей покупали все; новое, даже новый красно-белый купальный костюм, с мерзкими красными ленточками на плечах. А как она кокетливо пыталась стянуть его с себя обратно!
Джори вскочил и побежал в дом за камерой, чтобы запечатлеть это. Щелк! Он передал камеру маме:
— Сними меня с Синди, — попросил он.
Конечно, она счастлива, чти он попросил ее, ведь он будет на фотографии вместе с Синди, Они даже не спросили меня, хочу ли я сняться с ними. Слишком часто, видно, я набычивался, высовывал язык, кривил презрительно лицо. Все уверены, что Барт способен все испортить.
Проклятые кусты исцарапали мне руки, ноги. С кустов на меня сыпались насекомые. Проклятые клопы! Я давил их, шлепал по телу, пробираясь сквозь кусты, пока эта слюнявая девчонка радовалась, плескаясь в бассейне.
Когда они попытаются увезти меня из Диснейленда на восток, я убегу, поймаю машину и вернусь домой, чтобы ухаживать за Эпплом. Так бы сделал Малькольм. Мертвецам все равно. Они не обидятся, если я не положу цветов на могилу. А мерзкая бабушка Джори будет даже рада, что меня нет.
Я подбежал к дереву, залез на стену, спустился, а потом подошел к будке Эппла, который рос каждый день и становился все больше. Я бросил ему печенье, и оно вмиг исчезло. Эппл прыгнул на меня, и я упал.
— А теперь съешь эту морковку — вместо чистки зубов!
Эппл понюхал морковку. Завилял хвостом. Подпрыгнул и выбил морковку из моих рук. До сих пор так и не научился играть в лошадиные игры.
