Анатолий Иванов - Тени исчезают в полдень
— Корчуют, значит, — услышала Варька голос Егора и вздрогнула. — Ишь какой треск идет!
Варвара привыкла уж к реву тракторов, к шуму и треску выдираемых из земли деревьев, к крикам колхозников, не обращала на них внимания.
— Ага, корчуют...
И вдруг что-то случилось с ней, захотелось убежать от этого шума и рева, от внимательно разглядывающих ее светло-зеленых глаз Егора, от самой себя.
— За свежей водой... сбегаю! — крикнула она и схватила ведро.
— Куда нам! — проговорила Мироновна. — Вон еще полная бочка.
— Все равно...
Варвара остановилась на берегу ручья, прислонилась спиной к дереву, бросила ведро в траву и закрыла горящие щеки руками. «Так лучше, так лучше, — лихорадочно колотилось в ее голове. — Пусть уезжает, скорей, скорей! Потому что все равно ничего, ничего... Не разрешит мать, не разрешит... А без благословения как можно? Грех, грех... Испепелит Христос. А раз так — зачем?..»
Понемногу она успокоилась, опустилась на колени в траву, сложила руки на груди, запрокинула голову и начала шептать молитву. Косы ее упали на землю.
Когда встала, увидела: Егор в пяти шагах поит из ручья коня, держа повод в руке. Когда он привел лошадь — она не слышала.
Варвара во время случайных встреч в деревне каждый раз опасалась, что Егор заговорит с ней о Боге, как заговаривали с ней многие, насмехаясь над ее верой, не вызывая в ней ничего, кроме холодной неприязни, смешанной с некоторой долей жалости к заблудшим, обреченным рано или поздно на погибель людям. Однако Егор не заговаривал. Но сейчас, проходя мимо, он, конечно, видел, что она молилась. И уж сейчас, она чувствует, обязательно что-нибудь скажет богопротивное. «Ну и пусть. И пусть...» Это даже к лучшему, даже поможет ей замкнуться в привычную холодную скорлупу.
Но Егор, напоив коня, сказал совсем о другом:
— Я, между прочим, Варвара, ради тебя ведь завернул сюда.
— Вот уж... — От неожиданности девушка растерялась.
— Оно, конечно... — усмехнулся Егор. — Я сейчас вон в ближайшую балку загляну — нельзя ли там копешку-другую наскрести. А как сосмеркается, подъеду сюда, а? Выйдешь?
— Да... зачем?! — прошептала Варька, чувствуя, что опять вся вспыхивает.
— Я и говорю — оно, конечно... — опять повторил Егор, — Мне уж сорок лет. По свиданиям-то вроде и неловко шастать. Засмеют мужики, коли узнают... Так выйдешь?
— Нет, нет, что ты! Ночью?!
Егор подтянул подпругу.
— Что ж ночью... Днем-то мне и вовсе стыдней. Я не баловник какой-нибудь. — Егор вскочил в седло.
— Я же в Бога верю! — почти простонала Варька. — А ты...
Егор вынул кисет, свернул папиросу.
— Чего — я? Отец вон твой безбожник, да ведь всю жизнь прожил с твоей матерью. Так слышь — подъеду.
Варька стояла, опять прислонясь к дереву, дрожащими пальцами то заплетала, то расплетала косы. «Нет, нет, не приезжай!» — кричали ее черные, как у отца, глаза. Но язык не повиновался.
Егор тронул коня.
... Всю эту ночь Варька металась по жесткой постели, несколько раз вставала, подходила к маленькому, запотевшему от ночной прохлады оконцу, падала на колени, исступленно молилась. Ложилась, опять вставала...
Но выйти из вагончика так и не осмелилась.
До уборки ржи колхозники успели отвоевать у леса еще гектаров около двенадцати. Но вслед за рожью поспели овсы, а там пшеница — и пошла, зазвенела страда. О раскорчевке теперь до следующего лета нечего было и думать.
Урожай зерновых вышел нельзя сказать, чтобы отменный. Середнячок урожай, а может, и пониже, — сказалась все-таки и свирепая засуха в начале лета, и наступившая следом затяжная непогодь. К тому же хлеба вызрели поздно. Времени для уборки было меньше чем в обрез. Несмотря на это, Захар все-таки во всех бригадах выделил группы косцов, которые беспрерывно мотали косами по таежным опушкам, лесным полянам, высмотренным Егором Кузьминым, бригадирами, да и им самим. В тайге, возле круглого Камышового озера, в Пихтовой пади, бригада Морозова с горем пополам поставила несколько стожков. Ждали отаву... Кошенина вроде сразу же покрылась тонким зеленым ковриком. Но после сеногноя не упало ни одного дождя, и отава, не успев отрасти, ушла под снег.
Не дожидаясь конца уборки, когда освободятся тракторы и автомашины, председатель отдал распоряжение всем бригадам возить сено к фермам пока на лошадях. Возили его зеленодольцы, как и все другие, невесело. Прелые, сухие пласты не пахли луговым разнотравьем, как обычно. Андрон Овчинников, утрами являясь на конный двор к Фролу, прежде чем запрячь лошадей, долго курил, разговаривал с Кургановым о том о сем... Подходили другие возчики. Андрон на правах старшего усаживал и их курить.
— Давай, разбирайте лошадей! — поторапливал их всегда Фрол.
— До белых-то мух успеем. Куда нынче торопиться... — невозмутимо отвечал Андрон. — Еще вот маленько повозим, да и кнут набок. Освободим нынче трактористов от вывозки.
Фрол не выдерживал и в сердцах кричал:
— Стебли вареные! За день можно трижды обернуться, а вы два раза еле успеваете...
Однажды на конный двор заглянул Корнеев:
— Ты чего там с подводой для огородниц мудришь? У них огурцы пропадают. Никулина два раза жаловалась.
— Сено же возим, — сказал Курганов.
— Сено успеется, теперь не сгниет. Больше чтоб не слышал от Клашки жалоб! Ей и подводу-то на два дня надо.
Когда агроном ушел, Фрол Курганов снял со стены конюшни уздечку, надел ее на рослого мерина.
Запряг коня в бричку-бестарку и не спеша поехал на колхозные огороды.
Ехал и думал — куда же это он едет и зачем?
Уже много дней стояла у Фрола перед глазами такая картина. Сидит Клашка Никулина на мокрой копне среди луга, рядом с председателем, и жжет Фрола злыми глазами. Вокруг стоят Филимон Колесников, бухгалтер, Анисим Шатров, его внучка... У этой глаза еще злей, и будь у нее такие же кулаки, как у Филимона, она бы измолотила его, Фрола, тут же, не раздумывая.
Но это бы ничего, текли мысли Фрола дальше, наплевать бы и на старика Шатрова с его внучкой, и на самого председателя, и на других... Все знают — мало ли за всю жизнь было у Фрола стычек с Захаром! Все понимают: прожить бок о бок в одной деревне, да не задеть друг друга локтем — все равно что бежать по лесу, да не натолкнуться на ветку.
Все бы ничего, кабы не эти Клашкины глаза...
Они разбудили его однажды ночью. Вдруг ни с того ни с сего приснился ему недавний случай на лугу. Прохватившись ото сна, Фрол даже плюнул со злости и... продолжал, ворочаясь с боку на бок, до света думать о Клашке: ведь именно так и смотрела она тогда на него. И так же, конечно, глядела на него из темноты, когда вечером, выполоскав белье, сидела рядом с ним на траве.
Миновал день, другой, а наваждение не проходило, стоит перед глазами проклятая баба — и все!
А недавно пришла к нему на конный двор с огородов дочка Натальи Лукиной Ксюха, длинноногая застенчивая девчонка, и сказала, забрасывая за спину тяжелую косу:
— Тетя Клаша подводу просила огурцы вывезти. Бригадир велел у вас спросить. Конечно, нам бы сподручнее автомашиной, да они все на уборке. Тетя Клаша просила сегодня же...
Чуть-чуть не взорвался Фрол. И так целыми днями торчит в голове эта чертова Клашка, а тут еще напоминают про нее! Но сдержался, буркнул только:
— Ты... чего тут вожжи размотала? Ступай, без тебя знаем.
Фрол выпроводил Ксюху, но подводу на огород так и не направил. Ксюха приходила еще два раза и уходила ни с чем, потому что Фрол поставил неожиданно для самого себя условие: пусть сама Клашка придет за лошадьми. И только сегодня, когда агроном спросил: «Чего там с подводой для огородниц мудришь?» — решил дать подводу. Но, опять-таки неожиданно для самого себя, поехал на колхозный огород сам.
— Это куда? — спросил у него Анисим Шатров, отправляя паром.
— На кудыкину гору, — бросил Курганов, не глядя на него.
— Ишь ты... — Старик присел на телогрейку, брошенную в углу парома, стал сосать холодную трубку. А в висках у Фрола вдруг больно застучало: «Грех да позор... как дозор... нести надо...»
В висках стучало потом всю дорогу, до самых огородов.
Клавдия не удивилась, что Фрол приехал сам. Презрительно сложив губы, она стала насыпать в корзину из огромной кучи перезрелые и желтые, как кукурузные початки, огурцы и вываливать их потом в бричку.
Фрол молча стоял рядом, не зная, что сказать, что делать, глядел на маячивших кое-где баб, обиравших с грядок огурцы и помидоры.
— Помог бы хоть, — язвительно сказала Клашка.
Фрол торопливо кинулся наполнять корзину.
— Да сама насыплю, — остановила его Клашка. — Вываливать в бричку пособи.
Курганов покорно взял корзину за плетеные ручки и, легко подняв, опрокинул над бричкой.
Когда бричку насыпали с верхом, Клашка тяжело разогнулась, схватилась рукой за спину.
— Что, болит? — участливо спросил Фрол.
Клашка раздраженно ему ответила:
