Александра Созонова - Полдень Брамы
Вот оттого-то и закрыты глаза на до-рождения и после-смерти. Заповедано знание.
Единственное, в чем она не права: наша бедная Земля — не один круг, но все девять, или сколько их там… Все круги чистилища вместе, в одном пространстве и времени. Разделенные между собой колючей проволокой, невидимой, неосязаемой — сплетенной из аспектов светил и планет.
Уныло-однообразный труд Скривнуса — разве это не похоже на бытие одинокой работницы цементной фабрики или мясокомбината, чей единственный просвет сквозь цементную пелену будней — мексиканские сериалы?..
Раскаленные магмы — незаживающий ожог души от предательства близкого человека, возлюбленной или Учителя.
Птицы-чудовища в Агре — государственная деспотия, унижающая, проглатывающая, превращающая душу в метафизические нечистоты.
Но где граница чистилища и ада? Укажите мне таковую, ибо я, как представляется мне все чаще и чаще, с малым числом товарищей обитаю уже в аду.
В роли классических чертей, этих хватких жизнерадостных работяг, благоухающих серой — кто у котла, кто у сковородки, кто с раскочегаренными щипцами, — выступаем мы сами. Так удивительно вытканы кармические путы, увязаны, сплетены хитроумно, что все мы оказываемся взаимомучителями. Лагерниками и надсмотрщиками, жертвами и палачами — одновременно.
Альбина — редкая, удивительная душа. Женщина-воин, в чью одиночную камеру приходил Иисус Христос, чей дом периодически трясут олли, чьи кошки спасают хозяйку от дьявольских стрел, чьи руки возвращают с того света. Но и она не свободна.
Последние ее два письма почти сплошь состоят из суровых отповедей. Я осмелился рассказать ей историю Марьям, и она услышала в моих интонациях плохо скрытую жалость к самому себе. Но разве это такой уж страшный грех?.. Разве Иов не от жалости к себе требовал справедливости у Всевышнего и дождался-таки ответа из грозовой тучи? Разве сама Альбина не потянулась ко мне, выбрав мое письмо из тысяч, за пониманием и поддержкой?..
Альбина истязает меня и ранит. Она безжалостно разрывает те светлые и живительные нити, что протянулись между нами чуть меньше года назад. Но она поступает именно так, как и должна поступать, — по законам моего звездного креста, моего рока. Слепо и безжалостно.
Бедняга. Она считает себя воином, идущим по Пути, неуязвимым, а главное — свободным, но в реальности — раба, как и все мы. В данном конкретном случае ей пришлось исполнить роль моего кармического палача. Она взмахнула шпицрутенами, когда я проходил мимо…
Самое главное для меня теперь — не оказаться таким же истязателем, таким же вершителем ее кармы. Удержаться. Сдержать руку, которая тянется в ответном письме сотворить столь же язвительные и горько-ироничные фразы. Набросить узду на праведное негодование. Не причинять добавочной боли и без того безмерно настрадавшейся душе.
Не знаю, получится ли у меня такое письмо: светлое и безболезненное. Быть может, не писать ей вовсе?..
* * * * * * * *Вчера приходил Николай, забрал все свои книги, сданные мне на хранение. С некоторыми расставаться было жаль. Особенно с одной — ксерокс с дореволюционного издания, где рассказывалось о некоторых положениях герметизма.
Больше всего мне понравилось учение о мужской и женской составляющих единой души. Легенда о двух разделенных и стремящихся соединиться половинках — не выдумка Платона, а метафора, иллюстрирующая этот дивный закон.
Первоначально Душа была едина и беспола и только потом разделилась на Душу мужскую и Душу женскую. Во всех своих бесчисленных воплощениях мужчина и женщина, бывшие когда-то единой Душой, любят друг друга. Редко, когда им посчастливится быть вместе. Гораздо чаще соединяются физически — вступают в брак — с другими. Но вечностная связь их так сильна, что даже дети у женщины рождаются похожими на ее истинного, небесного мужа. Часто они вообще не встречаются в пределах одного воплощения, и лишь смутно предощущают присутствие другого в мире, и тоскуют.
Пройдя все воплощения, очистившись, засветившись, Души вновь соединяются в одну и становятся полноценной Монадой. Это происходит в предпоследней небесной сфере.
Мужская и женская половины Души отличаются друг от друга видом внутреннего движения. Мужчина движется по прямой — познает, проникает, пронизывает. Главная его сила — неуемный разум. Женщина плывет по кругу — обволакивает, сохраняет, лелеет. Ее сфера — любовь, мудрость. Соединившись вместе, гармонично дополняя друг друга, эти два вида движения образуют спираль, ту самую спираль, по которой раскручивается в своем цветении все Мироздание.
Если исходить из этого учения, мы с Марьям — не половинки. Оба, бедолаги, в тоскливой жажде соединиться со своей, небесной, привязались к чужому, приняв это за любовь. Я — к ней. Она — к Сидорову.
Я не любил ее! — вот сокрушительное открытие. Болезнь, томление, плен — все что угодно, но не любовь, которая — по определению — всегда взаимна. И у нее похожий недуг под названием «зеленоглазая язва». Прикипела душой и телом, до смерти, к чужеродному, не своему.
Не роковая моя женщина, но собрат по несчастью. Родной, близкий, замученный. Недаром гороскопы наши так схожи. Неприкаянные, одинокие, не нашедшие своих, пересеклись мы в этой жизни на какое-то время, задев и процарапав друг друга тяжеленными звездными крестами.
Кто она и где, моя истинная, не встреченная?..
Должно быть, это та, кого я назвал Зойкой. Мы не встретились здесь, оттого что она умерла в детстве, совсем маленькой (и потому является мне всегда крохотной девчушкой). Или по какой-то другой причине. Но она думает обо мне постоянно. И смотрит оттуда, и хранит, и согревает, как может.
Мой небесный детеныш. Моя дочка. Сестренка. Жена.
Небесная суть моя… Зойка.
А половинка Марьям — это тот, кого она вывела главным героем своей повести.
Слишком заметно, как она любит его.
Так любит, что мне вспомнилась по ассоциации Этель Лилиан Войнич. Поразительная женщина, загадка. Странный роман она написала: лживый, но чарующе лживый, берущий в плен поколения подростков, проливающих над ним слезы, и не только подростков, если учесть лавину спектаклей и экранизаций. Он достоин жалости, главный герой — изломанный, страстно самолюбивый, распятый на внутреннем кресте любви-ненависти-гордыни-истерии. Его очень хочется пожалеть, но она, поразительная Этель Лилиан, преклоняется перед ним молитвенно и любит до перехвата дыхания. И читателей заставляет так же астматически любить и умирать над прощальной сценой в тюрьме.
Самый антихристианский роман из всех, что я читал когда-либо. Взывающий почитать святым, светящимся — психологического изувера. Беднягу, которого Этель Лилиан не пожелала освободить, даже в самом конце, ибо простить от всего сердца и врагов своих, и любимых — и есть истинное освобождение.
Отчего я так любил эту вещь лет до четырнадцати? Вот загадка. Вот магия — и не столько таланта (она талантлива, Лилиан, но в меру), сколько безмерной авторской любви к своему персонажу, не встреченной на земных путях половинке.
Только одно во всем этом мне непонятно: отчего я так чувствую, помню, знаю Марьям, если мы с ней не одно целое?.. Отчего я болею ее болями, прошлыми, угасшими для нее самой? И повесть ее, которую я перечел недавно, про меня — почти в той же мере, что и про нее саму.
Может быть, чужих вообще нет?
Когда-то давно мне казалось, что это один я так нелепо устроен. Любой человек, живущий рядом, поодаль или проходящий мимо, мог заполнить меня собою. И даже — человек, проходящий не мимо меня, а мимо моего знакомого, никогда мной не виденный. И заполнить не на полчаса и не на день, как случается иногда с сочинителями и поэтами.
Как меня мучило временами желание поделиться! Но — нельзя. Нельзя было, к примеру, опустить голову на теплое плечо Марьям и, щекоча себе веки ее колдовскими ночными космами, тихонько поведать о том, как неотвязно напоминала мне ее бывшая соседка Балбатова богиню плодородия Деметру. Изнывающую от сонма не рожденных ею детей, от невозможности их родить, вскармливать, наливать румяной плотью, Деметру. Как она томилась, злилась, цвела… настолько — земля, настолько — женщина, что дух захватывало. Что сердце стучало у самого горла, у самых зубов… Наташа ее звали. Наталья. («Наташа, — прошептать в самую шею Марьям, чуть всколыхнув жесткие завитки за ушами, нежно. — Наташа… Чувствуешь, какое теплое, доброе имя? А ты звала ее всегда по фамилии, грубой, как чугунная болванка: Бал-ба-то-ва».)
…Или о том, что вовсе не супермен, сатир и любимчик Сатаны был ее первый мужчина, проклинаемый ею Сидоров. Как он разбивался, мучаясь, скривив лицо, не соизмерив сил своих («талантлив, как черт!»), своего блеска, дара… Как он надорвется с возрастом в конце концов и поскучнеет. И в любви ему не везло, несмотря на всех его женщин. (Та, единственная, отвергла его, выйдя замуж на третьем курсе). И как трудно было выдержать бессилие свое рядом с ним — бессилие удержать негасимым человечий шальной огонь.
