Александръ Дунаенко - В прошлом веке…
Оно ведь, не всякому человеку доступно откровение, что изображение обнажённой женщины на картине, высеченное из камня, или же её описание в художественном произведении не обязательно направлено на немедленную мастурбацию. И некому подсказать иному пытливому искусствоведу (восполнить ему пробел в воспитании), что ежели сдержать в себе первый порыв, слегка остыть, охолонуть, то можно в себе и какие-то другие чувства обнаружить…
Возможно, доселе совсем ещё и не изведанные…
И вот у меня сомнения.
Может быть, Вы, Николай Фёдорович, как и обещали, и правда, ничего из моих рассказов так и не прочитали, доверились профессиональному литератору Краснову? Потому что одушевлённый читатель обязательно остановился хотя бы на статье об Амантае Утегенове. Он (Амантай) живёт от Вас в двухстах километрах. Не захотелось ли Вам встретиться с ним, просто поболтать, попросить выступить перед Вашими оренбургскими поэтами?
«Кто я?Цивилизация белка?Или плевок случайный?..»«Я одинок, как запятаяВ конце стремительной строки…»
Не впечатлило?
В Вашем окружении, что? — полно таких поэтов? Или захлестнул, засосал уже Вас безнадёжно «местечковый менталитет» и всё, что за глухими воротами Вашего Областного Союза — во внешнем мире — жалкий лепет дилетантов и графоманов?
…Да и какой-нибудь из моих рассказов должен же был задеть, царапнуть у Вас хотя бы одну струнку?
А ведь и получилось (если Вы, правда, читали книгу), что все рассказы показались Вам на одно лицо, как китайцы, и, действительно, всё время только одну струнку и задевали.
Я всматриваюсь в свои рассказы, перечитываю, наверное, уже в сотый, в тысячный, раз. Ну, не нахожу я в них того, что вызвало в Вас такую бурю возмущения.
Простите, Николай Фёдорович, но, кажется, временами Вы выпадаете, перестаёте чувствовать собеседника. Что ли от величия своего? Оттого ли, что в Оренбурге Вы — признанный прогрессивной общественностью, классик? Что сам Михаил Александрович Вас, в гроб сходя, благословил?
Ведь вся эта риторика, все речевые штампы, шаблоны, с помощью которых Вы с Петром Николаевичем объясняли мне мою несостоятельность, — они хороши для выступления на собраниях, для митингов. Чтобы, указывая на меня пальцем, пудрить кому-нибудь мозги.
Возможно, для доклада где-нибудь на Съезде Советских писателей.
Вы вообще-то понимаете, хотите ли понимать, о чём мы с Вами разговариваем? Вы меня слушаете? Слышите? Любите ли Вы женщин? Смеётесь ли, когда Вам рассказывают анекдоты? Или — только над «приличными»? Типа: «Возвращается муж ночью домой из командировки, заходит к жене в спальню, а там — ничего интересного»?.. Что? Всё равно не смешно?
Как Вы вообще относитесь к устному народному творчеству, к фольклору? Не тянет ли запретить, отредактировать, выступить в печати с суровым осуждением? Или фольклор отдельно — литература — отдельно? Ваша литература?
Не бросает ли Вас в холодный пот оттого, что в снах приходится иногда видеть такое, из-за чего литературный критик Ваш, Пётр Николаевич, если бы узнали, то никогда бы больше не подали Вам руки?..
Пробовали ли Вы работать над собой, чтобы Вам никогда не снилось ничего такого?..
Кто для Вас Пьер Паоло Пазолини — пошляк, режиссёр порнофильмов, или Великий Мастер? Какая половина тела — верхняя или нижняя включается у Вас при просмотре его работ? (Хотя по части выше-ниже пояса, опять простите, это не к Вам, хоть Вы и подписались, а к Петру Николаевичу).
Видели ли Вы «Империю чувств» Нагиса Ошимы?
А как Вам фильмы Киры Муратовой, где нет-нет, да и проскользнёт «заголенка»?..
Или Вы уже мессия и у Вас — миссия?.. Вразумлять, воспитывать, указывать единственно правильный в литературе путь?..
В Журнале «Гостиный двор», в № 18 за 2005 г., Вы опубликовали статью «На родной земле». Вступление — чуть ли не плач по Союзу Советских писателей. «Кое-кто хочет забыть, принизить…». Ну, понятно — был он Вашим кормильцем, с ним связаны Ваши лучшие годы. Но что хорошего было в Вашей советской литературе? Кастрированной, дистиллированной, а потом ещё — отфильтрованной. Если и появлялось что-нибудь приличное, вроде «В Окопах Сталинграда», «Чевенгур», «Один день Ивана Денисовича», так оно, если не сразу, то через время становилось антисоветским. В 70-х годах прочитать «Мастера и Маргариту», «Театральный роман» можно было только в сброшюрованных страничках из «Нового мира», а за хранение «Роковых яиц», «Собачьего сердца» сажали в тюрьму.
Язык советской литературы был более всего приспособлен для контактов с властью (уж каких, пусть там Пётр Николаевич пофантазируют) и, таким образом, к русской классической литературе, если и имел отношение, то неприлично опосредованное. Писалось всё с оглядкой на партию, которая себя называла мудрой и на органы, которые называли себя справедливыми.
Советский писатель — успешно мимикрирующая особь. С уходом коммунистов из власти совписы быстренько сменили вывеску и уже не с красными флагами, но — с хоругвями пошли в новую жизнь. Теперь уже — как Союз писателей России.
И, что забавно, даже картины современной жизни им удаётся складывать из пазлов сталинской эпохи.
И как-то это всё ладненько, без скрипа, увязывается с рассуждениями о Нагорной проповеди.
Скажите, Николай Фёдорович, а в Вашей организации креститься с КГБ в один день начали? Или чуть позже — по сигналу?
Вы среди прочих находились в своём Советском Союзе писателей, как в палате, где чистый, обработанный ультрафиолетовыми лучами, воздух. Не настоящий. Но это — Ваш воздух. Вы к нему привыкли и хотели бы заставить всех дышать воздухом Вашего литературного морга, безжизненной этой дрянью.
И — кто не с Вами — тот против Вас.
У Вас — Шолохов, Симонов «и сотни других».
У меня — Мандельштам, Булгаков, Пастернак, Ахматова, Платонов, Довлатов, Высоцкий, Хармс, Бродский, Гумилёв, Аронзон, Бунин, Цветаева, Домбровский, Солженицын, Венедикт Ерофеев — писатели, не имеющие никакого отношения к советской литературе. Но это — Русская литература. Да, именно та, которая, как Вы верно изрекли, «пойдёт дальше столь же славно, как и прежде, во имя великой духовности и нравственности в человеке». Но вот кого при этом она будет отряхивать с ног, решать не Вам. Простите, Николай Фёдорович, но не тот у Вас уровень. Не тот масштаб.
Я понимаю, Вам уже под 80. Но Вы продолжаете руководить писательской организацией. И — ничего не знаете, да и знать не хотите о современной литературе. «Хе-хе! Ха-ха!» сказали вы, услышав от меня о существовании в Интернете сайта Проза. ру.
Да, конечно, Вы выше этого. И Вам ничего не говорят имена О.Петров, Борис Гайдук, Сергей Алхутов, Фурта Станислав, Scriptor, Анна Прудская. Вы не знаете о поразительной прозе Владислава Ивченко, Вам наплевать на то, что Европа читает книги автора Прозы Андрея Геласимова — у Вас в Оренбурге свой писательский хутор, где живёте Вы со товарищи, подобно русским староверам в Латинской Америке. Без телевизоров и Интернета. Утюги — на угольях. А из электроприборов — только лампочка Ильича.
Поднимите веки! На дворе не только другое лето — там качественно новое поколение. Не пуганное. Молодые юноши и девушки — они уже в двадцать лет перечитали множество книг, названия которых нам с Вами и не снились. Они знают языки, их кругозор не ограничен рамками марксистской философии, книжками советских писателей о цементе, бесполой любви и вечной битве за урожай.
Ваш литконсультант походя, уничижительно отозвался о женщинах, написавших предисловия к моей книге.
«Фанатки из предисловий… и с чего это они, раздвинуто-продвинутые, порешили, что и сами они — интеллектуалки?»
«Раздвинуто-продвинутые» — это у него смешной юмор такой. Очень чистого колера фразочка. Почти, как у самого Петросяна.
Живой же человек. Тоже иногда сострить хочется.
Наверное, всё-таки, у Петра Николаевича какие-то комплексы по отношению к женщинам. Что сделали они ему? Или — не сделали?
Иначе откуда такая озлобленность? Да и мысль, слегка усложнённая, вызывает у него раздражение.
Вот я совершенно спокойно отношусь к тому, что во многом женщины, нас, мужчин, превосходят. Уж так устроил Господь, и нам нужно к этому подстраиваться, не теряя лица.
У нас ведь с Петром Николаевичем, как я смею догадываться, даже музы выглядят по-разному.
У коллеги она в «исподнем». На которое, если взглянуть при дневном свете, сделать «фактом дневного сознания», то, по осторожному предположению, волосы могут встать дыбом.
Но ейное «исподнее» скорее может стать непреодолимым препятствием на пути к совершению греха, потому и творчество в этом смысле выглядит у Петра Николаевича абсолютно безукоризненным.
У меня же Муза — в красивом белье, не чужда лёгкой косметики. От неё приятно пахнет…
