Николай Климонтович - Эльдорадо
В другой раз Марьяна позвала меня на встречу с одним своим подопечным арабом. Роскошный красавец, седеющий плейбой в костюме Hugo Boss занимал в гостинице Пекин огромный люкс, как саудовский шейх, днями, по словам Марьяны, пил виски, запивая новосветским шампанским и попирая тем самым заповеди Корана, тогда как в алькове в дальней комнате прятались гурии из местных валютных проституток. Дела шейх улаживал здесь же, не покидая номера. Он был приветлив со мной, и, учитывая, что он учился в Оксфорде, можно было не удивляться его воспитанности: разумеется, Марьяна спала с ним, иначе, зачем бы ему была нужна английская переводчица. Шейх щедро плеснул мне Black and Wihte и подарил роскошный выпуск русскоязычного журнала Лотос с переводами собственных стихов: он оказался министром Ясира Арафата по пропаганде, и журнал этот издавался, разумеется, на советские деньги. Стихи были, к примеру, таковы:
Черных ночей растворяется морок.Утренний свет, разливайся кругом!Освободим и расширим просторыОтчей земли, притесненной врагом!
Впрочем, не думаю, чтобы эту галиматью сочинял сам плейбой, скорее всего за него старались советские переводчики.
Были у Марьяны и постоянные любовники. Один, бас из Большого театра родом из Баку, другой латыш-театровед. Никто никому не мешал: бас был женат, забегал лишь днем, между репетицией и спектаклем, а что до театроведа, то его жена была подругой Вавы по ресторану ВТО, и был он ветрен и пуглив, в расчет не принимался. Однако все это было несерьезно, а годы шли, товар залеживался, Вава волновалась, и помощи ждать было неоткуда. Несмотря на то, что носить чемоданы в Венском аэропорту я отказался, Вава все-таки примеривалась ко мне на всякий случай, несколько раз мы даже чинно ужинали вчетвером, по-семейному: Вава и Марк, Марьяна и я. Вава говорила мне дружески: господи, Коля, если ты сам не хочешь быть моим зятем, найди же девочке кого-нибудь, у тебя столько знакомых. Я бы и нашел, клянусь Богом, но тут, как говорят романисты, в дело вмешался случай. Случай назывался Андрюша. Это был мой шапочный приятель по ночной московской жизни, и однажды я непредусмотрительно привез его к Марьяне поздно вечером — допивать. Допив, он остался в ее постели — лет на двадцать с перерывами, и, когда на следующее утро у меня раздался звонок, из разговора с Марьяной я понял, что произошло непоправимое: она нашла свое счастье.
Я предвидел некоторые грядущие недоразумения, даже небольшие неприятности, но то, как стали разворачиваться события, я не мог бы представить себе и в страшном сне. Как и Валерия, разумеется. Уже через несколько дней после начала этого романа, она, дама светская и выдержанная, много повидавшая на своем веку, позвонила мне, с трудом сдерживая рыдания. Оказалось, Марьяночка только что заезжала к ней и потребовала приличную сумму в валюте, даже чашки чая не выпила, потому что внизу в такси ее ждал этот. Впрочем, дочь объяснила матери, по-видимому, не объяснить было нельзя, а придумывать какую-нибудь приличную версию было некогда, отчего уже с утра ей понадобилась валюта: купить для этого виски в валютном магазине. Она влюбилась в этого козла, он же твой друг, сделай же что-нибудь, в отчаянии взывала ко мне Вава. Но сделать что-нибудь было уже в не моих силах, потому что я видел: приятель быстро оценил все выгоды своего нового положения и удобно расположился в Центре города рядом с Березкой, что ж, я его отлично понимал. Бас был отвергнут. Латыш-театровед, как это всегда случается отчего-то именно с опасливыми и предусмотрительными людьми, был самым позорным образом спущен с лестницы. Что ж, Андрюша был рыцарь, и, что весьма кстати, тоже переводчик, но французский, коллега, можно сказать. Он иногда синхронил в Доме кино для собственного удовольствия, но в целом был бездельник, бесшабашный автомобилист, фарцовщик от случая к случаю, драчун, ловелас и альфонс, образцовый экземпляр стильного племени московских денди, которое перевелось нынче. Не скрою от вас, милейший, говорил он мне как-нибудь за столом, люблю этот город, хоть в Париже белых штанов хватает на три дня, в Москве — на три часа. Короче, Андрюша был мечта состоятельной и скучающей разведенной женщины тридцати с небольшим лет с мазохистским комплексом, обратной стороной избалованности, и с большим сердцем.
Не буду описывать перипетии этого романа: Андрюша пропадал и возвращался, загуливал с девками, шиковал на деньги Марьяны в Арагви, в пьяном виде нещадно порол ее, настаивая на немедленном оргазме, мог среди ночи позвонить и потребовать привезти ему водки в загородный пансионат, куда он удалился с приятелем играть на бильярде. Короче, был в репертуаре, какой мог довести даже не такую чувствительную мать как Вава до инфаркта. Она все чаще взывала ко мне, призывая спасти девочку, потому что больше взывать было не к кому. Так продолжалось несколько лет. Марьяночка называла Андрюшу мужем, хоть жениться на ней он не изъявлял никакого желания, мотивируя это тем, что она никак не француженка, а, напротив, вонючая жидовка, к тому же хромая. И дело действительно принимало худой оборот: с инфарктом слегла не Стела, но ее муж Марк — по-видимому, от жалости к любимой жене. У самой Марьяны стала трястись голова; иногда, оставшись одна, она выла, как собака; подчас при одном виде наглой физиономии любимого она, млея, вдруг впадала в истерику, проклиная тот час, когда она его встретила, ужасаясь тому, как она живет, отказываясь понимать, как такое с ней могло случиться. Он же только ухмылялся. Она дошла до такой степени отчаяния, что спрашивала у меня, за какие грехи ей послано такое наказание, и, если бы она хоть во что-то верила, ей можно было бы порекомендовать совершить паломничество или хоть сходить на исповедь. Но она была воспитана атеисткой.
И тут произошло почти чудо. У меня был друг мой норвежский переводчик барон фон Берг, немец по происхождению, который в свои сорок с небольшим оставался старым холостяком. И вот, съев как-то в моем доме очень много пельменей и выпив очень много водки, барон сказал, что давно хотел жениться на интеллигентной русской девушке, и нет ли у меня кого-нибудь на примете. Русской фройлен, выразился он для ясности. Бог мой, так вот ведь выход, вот же оно спасение. И я заявил, что у меня есть на примете подходящая девушка, и уже на другой день мы отправились с Вавой, — мужу был прописан домашний режим, — с Марьяной и фон Бергом в ресторан Всероссийского театрального общества. Состоялась помолвка, было подано заявление в ЗАГС, свадьба была назначена через месяц. От Андрюши все приготовления держались в строгом секрете, и впору было удивиться, сколь твердый характер вдруг обнаружила моя ветреная подружка в виду открывшихся заграничных перспектив. На бракосочетание явилась толпа норвежских пожилых девушек в национальных нарядах, каких-то кузин, что ли, пили шампанское, на Ленинских тогда еще, горах из горла, пели народные песни викингов, невеста в белом газе была обворожительна и застенчива. И уже через неделю молодые отбыли из Ленинграда паромом в Хельсинки, а там поездом до Стокгольма, где пообедали со шведской ветвью рода, после чего отбыли в Осло для постоянного совместного проживания. Не скрою от вас, любезнейший, сказал Андрюша, когда мы в очередной раз сидели с ним в ресторане, вы подложили мне приличную свинью, Марьяночка была прелесть как удобна. Я посмотрел ему в глаза и сказал твердо: Андрэ, она выбрала свободу. Идите в жопу, сказал Андрэ, и больше ничего не сказал, потому что разливал коньяк нам и дамам.
Через несколько месяцев как прораб их семейного счастья, я был приглашен новобрачными в гости в город Осло. Когда мы с баронессой фон Берг вдвоем прогуливались по парку, заставленному скульптурами Мунка, она спросила меня: вот ты все знаешь, скажи, отчего он со мной не спит. То есть, как не спит! Так, очень просто, вообще не спит, и не спал ни разу, сказала она с ноткой жесткости к самой себе, он каждый день пьет пиво в здешнем доме журналистов с молоденькими студентами, а потом приходит и ложится на кухне. Я припомнил некоторые странности барона: он любил обниматься, когда выпьет. По-видимому, это был случай латентной педерастии. Что такое латентная, спросила Марьяна жестко, так говорят женщины, которые немало пережили. Я объяснил. И подумал, что женитьба ему нужна была, по-видимому, для отвода глаз и спокойствия родственников. Да-да, сказала Марьяна, похоже; к тому же, знаешь ли, он, конечно, барон, но нищий барон; вся семья богатая, два брата богатые, сестра богатая, а он нищий. Но я не стал рассказывать ей о фольклорном архетипе меньшого брата. Вдруг лицо ее вспыхнуло, она взяла мою руку застенчиво и волнуясь: а как там Андрюша, говорят, у него какая-то Танька… Так или иначе, но Марьяна фон Берг, нагруженная электроникой, на которую тогда в Москве был повышенный спрос, вскоре опять оказалась в Москве, в своей квартире на Кутузовском, рядом с Березкой, и опять каждый день по сто раз говорила со своей мамой по телефону. И вернулась на работу в Союз писателей. И приносила по утрам Андрюше кофе с виски в постель. И была так счастлива, словно это-то и был у нее медовый месяц.
