Владимир Круковер - Девять опусов о зоне

– Простите, – торопливо вмешался профессор, – я имел ввиду, что не вполне вас понял.

– Тут понимать нечего. Я процитировал вам пункт седьмой из

"Правил содержания осужденных в местах лишения свободы", который объясняет установленную форму обращения осужденного контингента к контингенту руководящему. После окончания ремонта избранные отрывки из этих "Правил" будут повешены перед входом в санчасть. Пока же я позвоню Вашему начальнику отряда капитану Свентицкому и попрошу ознакомить вас с этими правилами.

– Насчет правил я понял, – попытался уточнить профессор. – Я не вполне понял по пункту первому нашей беседы, где вы упоминаете о чем-то, что мне знать не положено. (Профессор невольно начал строить предложения по момотовскому образцу. Этим он подсознательно хотел смягчить начальника, памятуя Гошиным умом, что портить отношения с охранниками не выгодно).

– Что может быть не понятно по пункту первому? Объясняю вторично.

Вы болели туберкулезом. По данным врачей следственного изолятора города Минусинска Красноярского края. Я просмотрел вашу медицинскую карточку. Туберкулез распространяется в виде микробов, которые, по традиции, носят имя ученого их открывшего. А точнее – Коха. Их иногда так и именуют – палочки Коха. Но это вам знать незачем. Вам надо знать, что вы можете быть потенциальным носителем инфекции.

Теперь вам понятно?

– Не совсем. Вы меня, конечно, извините, но я хотел бы уточнить.

Вы сказали, что тот факт, что я болел инфекционной болезнью под названием туберкулез. И что эти данные вы получили, ознакомившись с моей медицинской карточкой, по данным врачей следственного изолятора города Минусинска Красноярского края. Потом вы соизволили уточнить, что туберкулез вызывается определенной разновидностью микробов, которые носят имя человека их открывшего – доктора Коха. Все это мне вполне ясно. Мне не понятно по факту того, что мне не положено знать?

– Осужденный Бармалеенко, – строго, но по-прежнему равномерно и чисто, произнес аккуратный майор, – в медицинской карточке есть копия экспертизы по поводу вашей психической вменяемости. Вы признаны дееспособным, что подтверждено решением суда, приговорившего вас к отбыванию наказания в колонии строгого режима.

Следовательно, вы совершенно напрасно пытаетесь ввести в заблуждение начальника медицинского учреждения исправительно-трудовой колонии номер девять, то есть – меня. Я вынужден буду написать рапорт на имя начальника вашего отряда капитана Свентицкого о вашем дерзком поведении и несоблюдении "Правил", о которых я говорил раньше.

– Но позвольте… – привстал профессор возмущенно.

– Сидеть, – громко сказал майор, одновременно называя кнопку вызова внутренней охраны лагеря.

В кабинет вошли два санитара из числа осужденных и встали по бокам профессора. Спустя несколько минут появился и прапорщик в лице

Толи Ковшова под кличкой Толя-Жопа, приобретенной им благодаря неистребимой привычке бить осужденных по тугим задам длинной табличкой из ДВП со списком осужденных, выводимых в рабочую зону.

– Пойдем, – сказал Толя-Жопа, не вдаваясь в подробности.

Тревожные звонки из кабинета Момота стали для охраны делом повседневным, так как визит каждого второго осужденного в санчасть кончался ими.

Выходя с равнодушным прапорщиком профессор посмотрел на надпись, характеризующую майора Момота нелестным образом, поднял кусок кирпича, зачеркнул слово "вшивый" и крупно написал "стерильный".

Толя-Жопа зевнул и прочитал вслух новый афоризм: "Момот – стерильный обормот", еще раз зевнул и сказал равнодушно:

– Иди в отряд, дурачина.

Последнее время Дормидона Исааковича начало беспокоить подсознание. Оно, как известно, досталось профессору от непутевого

Гоши и привыкло проявлять себя в активной форме. Дисциплинирован-ный мозг ученого первое время не давал непутевому подсознанию резвиться, переключая его на более важную деятельность. Сейчас, когда профессор частично адаптировался в чуждой ему среде, привык к режиму и своеобразному быту заключенных, расслабленное подсознание начало вести себя дерзко. Нахамив майору Момоту, оно стало хамить и другим собеседниками Брикмана. И, если в диалоге с осужденными такое поведение только повышало бармалеевский, а следовательно, и профессорский, рейтинг, то хамство, обращенное к начальству, могло причинить неприятности.

Так, на вопрос милейшего Свентицкого по поводу рапорта начальника санчасти: "Зачем вы ему нагрубили, осужденный Бармалеенко? Разве можно грубить офицерам?"- (Вопрос, как видите, совершенно безобидный), подсознание, опережая профессора, ответило грубо: "Все вы, менты поганые, одинаковы. Не люди, а волки тряпичные."- Чем привело добрейшего, но недоверчивого начальника отряда в некоторое замешательство.

Профессор попытался было сгладить необоснованную резкость, сказав искательно:

– Простите, Олег Павлович, я вас не имел ввиду.

Но отношения между ними дали уже трещину. И от начальника отряда повеяло заметным холодком, когда он записал в карточку осужденного

Бармалеенко "строгий выговор", предупредив, что при повторном нарушении вынужден будет ходатайствовать о помещении осужденного

Бармалеенко в штрафной изолятор.

А не будь этой необоснованной резкости, профессор мог ограничиться "предупреждением", так как недоверчивый и ранимый капитан Свентицкий и сам в душе считал майора Момота, если не

"волком тряпичным", то, по меньшей мере, человеком с неприятными привычками. Упомянутый майор завалил рапортами всю зону, можно было подумать, что он не начальник лечебного учреждения, а начальник оперативно-режимной части, причем – очень ретивый.

Профессор не мог научно обосновать поведение своего второго "я", но дилетантское знакомство с некоторыми работами Фрейда и Павлова, наводило на мысль о преобладании над сознанием группы сложных инстинктов или условных рефлексов, могущих привести к серьезному заболеванию психики. Впрочем, если быть честным, профессор знал о

Павлове только два факта: то, что академик мучил собак, кормил их по звонку, а потом вместо еды только звонил. Профессор сочувствовал собакам: он ждал каждого звонка на завтрак, обед и ужин с таким же нетерпение, как лабораторные псы, а уж слюна бежала у него даже до звонка, демонстрируя преимущество высшего разума перед низшим.

Второй известный Дормидону Исааковичу факт из учения Павлова относился, скорей, к биографии академика. Он знал, что Павлов прожил более 90 лет и отличался до самой смерти завидным здоровьем.

О Фрейде профессор, если опять быть честным, знал только то, что все изобретения связаны с инстинктами продолжения рода. Так, если человек выдумал самолет, то аналог в человеческой психике один – вздымания фалоса при возбуждении. Единственное, чего не мог понять профессор, – как установить связь между сексуальными побуждениями и изобретением трактора.

Рассуждая обо всех этих серьезных проблемах, профессор замешкал-ся при выходе из жилой зоны в рабочую и получил от Толи

Ковшова звонкий удар счетной доской по ягодице. Тут уж Гошино подсознание, не советуясь с мудрым мозгом Брикмана, рявкнуло во весь голос:

– Ты че, падла ментовская, все стрелы перепутал? Кого бьешь, фраер дешевый?!

Толя-Жопа и бровью не повел, а товарищи быстренько оттащили разгневанного Бармалея от проходной.

В рабочем бараке профессору дали хитроумное приспособление, называемое челнок, и попытались было объяснить, как при помощи этой деревяшки сплести сетку-авоську, но вовремя вспомнили, что Гоша честный "отрицалово" и оставили в покое. Остальные рабочие отвлеклись на миг от вязания сеток и посмотрели на Бармалея грустно.

Его появление в рабочей зоне означало для них еще одно удержание из мизерной зарплаты. Ведь Гоша будет с сего дня числиться полноправным сотрудником бригады, а следовательно, ему полагается четкая норма выработки и зарплата.

Профессор сел в кружок с другими "авторитетами", глотнул чифира и начал прикалывать за дальняк и Адвоката. Слушали его уважительно, вполне прощая неожиданные для прежнего Бармалея интеллигентные обороты речи. Тем более, что они постоянно сглаживались репликами бунтующего подсознания.

И, когда профессору задали загадку: "Мы бьем исправно каждый час.

Но вы, друзья, не бейте нас" – подсознание не дало профессору оплошать, как у Свентицкого, ответив за него: "Менты, кто же еще!"

ОПУС ДЕВЯТЫЙ (Калининград, ИТУ-9 – СЭЗ "Янтарь")

Жизнь на зоне всегда насыщенна событиями. Зэки постоянно создают друг другу крупные и мелкие неприятности, насыщая эту жизнь коммунальными "разборками", а начальство добавляет жару в костер страстей. Профессор абстрагировался от этой мелочной возни, удачно прикрывая неординарность своего поведения частичной ненормаль-ностью. Но администрация не могла себе позволить допустить отстраненности какого-то осужденного от склок дружного семейства