Сухбат Афлатуни - Пенуэль
Яков лежал на снегу; из кармана у него выглянуло что-то розовое, вроде носового платка.
«Ладно, пойду», — сказал убийца, приглаживая волосы.
«Ну, счастливо, — сказал экскурсовод. — Подождите, а мост? Вы ведь хотели взорвать мост?»
«В другой раз, в другой раз», — отмахнулся преступник и пошел прочь.
Экскурсовод посмотрел на следы, оставляемые уходящим, и замахал флажком:
«Минасама! Делаем фотографии, быстро делаем фотографии! Посмотрели на его следы, все посмотрели! Видите, следы в виде циферблатов? В виде циферблатов с двумя стрелками? Это был главврач! Только он оставляет такие следы! Делаем снимки!»
Отпечатки циферблатов темнели на снегу и тянулись за удалявшейся фигурой. Было видно, как по мере удаления перемещалась секундная стрелка. Туристы шуршали вспышками.
Когда они сели в автобус и уехали к следующему мосту, шинель Якова пошевелилась. Из кармана вылез мальчик, вытирая об себя липкие от конфет руки.
«Яков, — сказал мальчик, — мне хочется сладенького».
Помолчав, сам себе ответил голосом Якова: «Хочется-перехочется. Перехочется».
Прошелся вокруг тела, скользя чешками по снегу.
«Если бы попросили бессмертия, ходили бы сейчас, охраняли свои мосты. И не надо было просить себе детство. Взрослый человек не должен быть стеклянным. А вы просили детство, вот и радуйтесь. И вы тут непонятно чего, и я без конфет».
И, надев кепочку, стал перепрыгивать по следам-циферблатам.
Делать это было непросто, потому что с каждым прыжком менялись освещение, место и время года. Прыжок — весна. Прыжок — еще что-то, догорают листья.
Там, где следы пересекали дорогу, мальчик остановился и стал ждать свадебную машину.
«Что-то разбилось?»
Гуля, в жутком свадебном платье, смотрела на жениха.
Они ехали в машине.
«Что?» — спросил жених.
«Звук был такой, как будто разбилось».
«Тебе идет это платье», — сказал жених.
Гуля отвернулась к стеклу. За стеклом приближались и уносились низкие деревья. Над ними неподвижно висели горы. Свадебный кортеж двигался к Чарваку. По плану, первую брачную ночь молодожены должны провести в «Пирамидах», наслаждаясь видом на водохранилище.
Гуля слегка опустила стекло. Ледяная струя заиграла цветами в венке.
«Жопу простудишь», — сказал жених.
«Ты раньше не был таким грубым», — ответила Гуля, все так же глядя в стекло.
«Я не грубый, киска, я заботливый, запомни», — улыбнулся жених и подмигнул девушке, сидевшей слева от него на сидении. Девушка сделала гримасу и покачала красиво завитой головой. Она играла роль свидетельницы со стороны невесты.
На переднем сиденье сидел свидетель со стороны жениха и с помощью зубочистки занимался исследовательской работой во рту. Компания по пути закусила шашлыком; поле деятельности для зубочистки было широким.
Жених широко зевнул. У него были ровные зубы, красивый мускулистый язык и рельефное влажное нёбо. «Музыку сделай», — сказал он свидетелю.
На капоте болталась белая кукла с раздвинутыми руками и ногами. Когда ехали по городу, кукла сидела смирно, но за городом что-то ослабло, и куклу мотало, как пьяную женщину. Это очень смешило жениха и свидетелей с обеих сторон.
Загремела музыка. Гуля еще сильней прижалась к стеклу.
Дорога пошла наверх.
«Прошлой зимой на серпантине две машины сорвались!» — крикнул свидетель, повернувшись. Из-за музыки это все равно никто не расслышал.
В лобовом стекле появилось покатое тело плотины.
«Здесь остановите!» — крикнула Гуля.
Свернув с дороги, машина остановилась. Водитель убавил музыку.
«Сколько тебе нужно, киска?», — спросил жених.
«Я уже говорила, сколько», — сказала Гуля и стала выходить из машины. Свадебное платье, широкое, как наполненная пеной ванна, с трудом вываливалось наружу.
Наконец Гуля вышла и пошла вдоль дороги. Мимо пролетали машины.
«Сейчас все платье ей заделают», — сказала свидетельница.
«А куда она пошла?» — спросил шофер.
«Ей попрощаться надо», — сказал жених и нахмурился. Хмурость ему тоже шла. У него был широкий лоб, какой бывает у ученых.
«С кем прощаться?» — спросил свидетель со стороны жениха, водя зубочисткой по лобовому стеклу. Кружочек, кружочек. Животик. Ножки.
«С детством», — ответил жених.
«Взвейтесь, кострами, синие ночи!» — запищала свидетельница. Заметив взгляд жениха, замолчала. Улыбнулась. Несмотря на съеденный шашлык, ее улыбка пахла мятой и как бы говорила: покупайте жевательную резинку «Мятный бриз».
Снова застучала музыка. Жених посмотрел на часы и, откинувшись на сидение, закрыл глаза.
Гуля остановилась и тоже посмотрела на часы.
Свадебное платье шевелилось и шумело от ветра. Теперь оно было похоже на огромный сухой торт, с тысячей розочек и других радостей. Или на парашют, не способный спасти, но способный доставить падающему последнее эстетическое удовольствие. Поблескивали жемчуг, бисер, стеклярус, осколки чего-то и бутылочки со слезами уважаемых невест прошлого. Чуть ниже болтались лоскутки из тех самых простыней, на которых кричали в свою первую брачную ночь три прабабки и две бабки. Лоскутки были обшиты по кайме жемчугом, к одному лоскутку была приколота медаль «Мать-героиня», которая до этого успела принести счастье на двадцати свадебных платьях. У самой прабабки-медалистки было десять сыновей; все занимали хорошие должности.
В общем, обычное свадебное платье.
Стрелка часов показывала без десяти двенадцать.
С горы, кашляя дымом, съезжал мотоцикл. Остановился недалеко от Гули. С него спрыгнула Эльвира.
«Ой, красавица какая, сахар-мед! — закричала она на Гулю, подбежав. — Обнять тебя хочу».
«И я тебя хочу обнять», — улыбнулась Гуля.
«Давай, подруга, обнимемся. Только платье твое помять-попачкать боюсь. Я-то — рабочая».
Гуля сама обняла Эльвиру.
«Молодец, Гулька, что решение приняла. Ладно, по пути скажу все, что наболело, поехали».
Эльвира вцепилась в руль; Гуля пристроилась сзади, обхватив подругу за пояс.
Мотор закряхтел и снова запнулся.
«Не могу тебя так везти, — сказала Эльвира. — Платье твое запачкаю. Ты перед ним в чистом платье должна быть. Иначе белая дыра тебя не примет. Давай, я тебя на руках отнесу».
«Не надо. Там отмоюсь».
«А то — давай, — Эльвира снова завела мотор. — Я — сильная, булыжники таскаю. Ладно, подол задери, чтоб не цепляло».
Мотоцикл рванул вперед.
«У наших я тоже узнавала, — кричала вдова, отплевываясь от ветра. — Они говорят, буржуи такое часто делают, чтобы наших отбить. Подсылают им своих людей, оформляют через загс, а потом развращают материальным благополучием…»
Мотоцикл подпрыгивал, рыгал дымом и летел рывками наверх.
И снова застыл.
Эльвира обернулась к Гуле и посмотрела на нее железным взглядом.
«Платье твое тоже ведь… чьей-то кровью ткалось!»
Гуля стала молча срывать с себя оборки.
«Подожди! — остановила ее Эльвира. — Это я просто мысль свою тебе сказала. Не рви себя. Пусть это проклятое платье сейчас на тебе будет, так лучше. Я другое спросить тебя хотела: ты ради него сюда пришла или ради своего рыженького, чтобы оживить?»
«Не рыженький он совсем», — сказала Гуля.
«Скажи, я дура, да?»
Гуля погладила правую щеку Эльвиры; мотоцикл снова зашумел и понесся вверх, к месту, где из горы торчал бетонный квадрат.
Они стояли перед квадратом, на котором раньше была голова, а теперь — дыра. Бетонные стены были расписаны именами и символами.
Эльвира достала ведро с красной краской. В ведре качалась кисть.
«Не запачкайся, подруга», — сказала Эльвира.
Гуля взяла кисть. Жирная красная капля упала на траву в двух сантиметрах от платья.
Краска ложилась неровно, оставляя серые зерна стены.
Эльвира стояла спиной и кусала губы. Смотреть на возникающее имя ей не полагалось.
«…ов», — дописала Гуля и положила кисть в открытую ладонь Эльвиры.
«Написала имя? — спросила Эльвира, все так же не поворачиваясь. — Ну, теперь дороги назад нет. Идем, дева».
Гуля посмотрела вниз, пытаясь разглядеть свадебную машину.
Дул ветер. В воздухе качались стрекозы.
Имя «Яков» горело на солнце, отражаясь в выпуклых глазах насекомых.
Они стояли над обрывом.
Под ними, поблескивая, темнело озеро.
«……..», — читала ровным голосом Эльвира речь Ленина к молодежи.
Гуля стояла у самого обрыва.
«……… — продолжала Эльвира, борясь с ветром, который пытался листать книгу по своему произволу. — …….».
Гулины губы повторяли: «……»
Наконец, Эльвира прочитала: «Аплодисменты, все встают», — и посмотрела на Гулю.
Та все так же стояла спиной. Ветер то рвал фату, то снова бросал ее Гуле в лицо. Шумело свадебное платье.
