Владимир Файнберг - Про тебя
— Ниночка, у вас есть Евангелие, вы когда‑нибудь читали его?
— Нет, — сухо отвечает Нина.
И дверь за нами захлопывается.
Ты скажешь, вместо того, чтобы шляться по улицам, торчать в кафе, я должен был попытаться помочь этой несомненно впавшей в духовную прострацию женщине.
Поздно. Мы уже спускаемся с Ирой к машине. И потом, я не из тех, кому удаётся на словесном уровне в чём‑то убедить оппонента, тем более — в существовании Бога, понимании жизни как пути к Нему. Тут нужен пример такой жизни. Личный пример. Поступки, заставляющие споткнуться обыденное сознание, потрястись и дать душе сформулировать, пусть робко, неуклюже, первые, самые важные вопросы…
И все же на сердце кошки скребут. Прошел мимо Нины. Не зря предоставили мне якобы случайно ночлег в доме на улице Каскад. Слишком был занят собой.
Садимся в «Ситроен». Скрипка на месте, лежит в футляре на заднем сиденье. Ирина успокоилась, включает зажигание. Едем налево. Эта часть улицы выводит на площадь. Часть её перегорожена. Рабочие в комбинезонах укладывают новый асфальт. Он дымится под лучами солнца. Дым идёт и от мангалов, где жарится мясо возле ресторанчика с открытыми дверьми.
Запах асфальта, шашлыков и кофе врывается в ноздри, когда Ира припарковывает машину к одной из загородок и открывает дверь.
— Это арабский квартал. Подождите меня минут десять. Хочу кое‑что купить в дом, куда мы едем к обеду. Только не оставляйте машину ни на секунду, обворуют.
Через мгновение она исчезает в калейдоскопе прохожих.
…Затянутые в галстуки клерки, египтянин в просторном одеянии — галабее, щупленький бородатый еврей в круглой шапочке–кипе, весёлая стайка школьниц с разноцветными ранцами на спинах. Сойдя с тротуара, шаркающей походкой мимо бредёт человек с измятым лицом, роскошными поседевшими усами, курит.
Выскакиваю из машины, кричу вслед:
— Валера?!
Оборачивается. От него попахивает спиртным.
— Как ты очутился в Париже? — спрашивает Валера, оглядывая меня с ног до головы. — Твой автомобиль? Можно сесть? У меня, знаешь ли, ноги болят. Такая болезнь — эндартериит, слыхал?
— Слыхал.
Вкратце рассказываю о моих приключениях, усаживаю его на заднем сидении, сажусь рядом.
— Чья это скрипка?
— Ирины, владелицы машины. Сейчас придёт.
— Она скрипачка? Профессионал?
— Да. Лучше скажи, где тебя носило? Ждал — не дождался.
— Сына водил к дантисту. Задержались.
— А жена? Кто твоя жена?
— Биохимик. У неё тоже авто. Мог бы ездить. Не даёт, сволочь, сесть за руль. Один раз разрешила со скандалом. Я разнервничался, попал в аварию.
— Она работает?
— Работает. У неё все есть — работа, страховка, дом в деревне.
— А ты? Как же ты? Издал что‑нибудь за пятнадцать лет?
Валера делает неприличный жест рукой, зло выкрикивает:
— Хрен мы кому‑нибудь здесь нужны! С нашими повестями–романа- ми. Даром не нужны! Поэтому я здесь ничего не написал, ни строчки. Это у тебя там стали выходить книги…
— Откуда ты знаешь?
— Здесь, в Париже, магазин русской книги, продавались.
— Читал?
— Сто франков за трилогию! Откуда они у меня — от сырости?
— Как же ты тут зарабатываешь?
— Вожу экскурсии по Парижу. Нелегально.
— Как это? Почему?
— Нет лицензии.
Подходит Ирина. В одной руке букет красных роз, в другой — тяжёлый, доверху набитый пакет. Она неприятно удивлена появлению неизвестного человека. Ждет, пока Валера выйдет из машины. Он и не думает выходить.
Знакомлю их.
— Куда вы едете? — спрашивает Валера.
— В район Центра Помпиду.
— Тогда я с вами.
Ирина резко трогает с места, сворачивает с площади на широкий проспект. Валера развалился на сиденье. С наслаждением закуривает, спрашивает:
— Даете уроки игры на скрипке?
— Приходится, — отвечает Ирина.
— А вы не можете поучить моего сына? Ему двенадцать.
Ирина на миг оборачивается.
— На халяву что ли?
Валера смолкает. Все во мне съёжилось от грубости Иры.
Валера же, как ни в чём не бывало, предлагает:
— Если какие‑нибудь ваши знакомые, особенно группой, особенно новые русские приедут из России, могу провести их с экскурсией по Парижу. Недорого. Десять долларов с человека. Дать вам визитку с телефоном? — Он достаёт из нагрудного кармана джинсовой куртки толстую пачку визитных карточек. Одну вручает мне, другую протягивает Ирине.
Она, не оборачиваясь, берет её, швыряет поверх панели с приборами.
Гляди, вот это и есть Елисейские Поля, вон Триумфальная арка, — комментирует для меня Валера. — Сейчас будет Площадь Согласия, Пляс де ля Конкорд.
Но мне не до красот, открывающихся за окнами «Ситроена». Обнимаю Валеру за плечи.
— Как же ты ведёшь экскурсии, с твоими ногами?
— А что прикажешь делать? Иногда подбиваю их взять такси. Едем. Выходим. Снова едем… Кстати, к кому вы все‑таки направляетесь? Если не секрет.
— К моим друзьям музыкантам, — отзывается Ирина.
— А что если и я с вами? У меня как раз свободное время.
— Невозможно, — резко отвечает Ирина. — Мы приглашены на обед.
— Понятно, — кивает Валера, мрачно комментирует. — Вот чем жизнь на Западе отличается от жизни в России.
Ирина не обращает на эти слова никакого внимания. Она чертыхается. Оказывается, мы уже проехали дом на улице Кондорсе, где нас ждут. Негде припарковаться. Обогнав нас, в единственное свободное пространство влипает юркая малолитражка.
Проползаем мимо одного квартала, другого. Всюду стоят машины. Наконец, припарковываемся. Выходим. Я держу пакеты с покупками, Ира наберёт букет роз и футляр со скрипкой, запирает «Ситроен».
— Звони. Утром и вечером я дома, — Валера, шаркая ногами, медлен» удаляется по тротуару. Смотрю вслед и думаю о том, что это уходит вариант моей собственной судьбы… И от этого возникает острое чувство вины.
Шагаем с Ириной обратно.
— Ну и наглец же ваш приятель! Между прочим, слышала о нём. Будьте осторожны. В своё время сотрудничал с КГБ.
— Чепуха. Не может быть.
— Не будьте наивным. Пятнадцать лет назад не всякому разрешали эмигрировать.
— Ну и что? Женился на иностранке, вот и уехал.
— Говорят, она его поколачивает, и правильно делает.
Вдруг вспоминаю: Москва, промозглое ноябрьское утро. Вызванный повесткой и настоятельный телефонным звонком, прохожу мимо гастронома №40, сворачиваю к отделу пропусков КГБ, расположенному в этом же здании. Отворяя тяжёлую дверь, оглядываюсь на вольный мир. Совершенно не представляю по какому поводу вызван, зачем я им понадобился, и это самое опасное.
Как властно порой врывается прошлое в настоящее! Мы идём с Ирой по парижской улице Кондорсе, входим в уютный дворик, настоящее патио с пальмами в кадках — сворачиваем налево к подъезду, поднимаемся озеркаленным лифтом, входим в квартиру. И одновременно ясно вижу: сижу у стола, на котором стоит лишь большая табличка «не курить!». Почему‑то не напротив меня, а возле торца сгорбился на стуле нервный молодой следователь с авторучкой и папкой в руках. Слышу, как он спрашивает, есть ли у меня такой знакомый — Валерий Новицкий? Давал ли он мне на прочтение свои рукописи? Что я о них думаю?
… Квартира огромная, богатая, белая с золотом. В гостиной чёрный рояль на ковре, картины на стенах. Дружелюбно улыбающиеся люди. Знакомлюсь с ними. И в это же самое время вижу, как в кабинете следователя на Лубянке открывается неприметная дверь, входит красиво поседевший полковник, садится за стол, убирает табличку, достаёт из ящика стола пепельницу, закуривает, предлагает сигареты и мне. С участием спрашивает: «Заездил он вас? Устали за два часа? Вы уж извините — такая работа. Нужны показания на Новицкого. Не может быть, чтобы он с вами, тонким, остро думающим человеком, не делился своими заветными мыслями? У вас на руках малолетний сын, больной, беспомощный отец, что с ними станет, если вы будете арестованы?»
…Что тут наболтала обо мне Ирина? Знакомлюсь с музыкантами, художниками, явившимися на обед, устроенный в мою честь. Растерянно улыбаюсь, невзначай провожу ладонью по небритому лицу. Садимся за уже накрытый длинный стол, в центре которого хозяйка, немолодая женщина с тёмными подглазьями, ставит большую хрустальную вазу с купленными Ириной розами.
А там, на Лубянке, все пытаются вытянуть из меня показания на несчастного, мало знакомого мне тогда Валеру Новицкого. Поразительно, что отпустили, когда я, наконец, взорвался. Тихо так взорвался. Спросил: «Если вам нужно посадить или уничтожить невинного человека, ведь вы всё равно всегда это делаете, правда? Зачем же вся эта комедия с показаниями, допросами? Боитесь, что в конце концов придётся отчитываться перед Господом?»
