Кэтлин Сейдел - Вновь, или Спальня моей госпожи
— Такой вариант приходил мне в голову, — сказала Дженни.
Ей приходил в голову! И куда ушел? Почему она продолжала цепляться за свою идею — супружеская любовь в спальне?
— Это на самом деле довольно правдоподобно, — продолжала она. — Но невыносимо скучно.
— Я считал, что правдоподобие и историческая достоверность — предметы нашей особой гордости.
— Знаешь, искренне хочу, чтобы все твои зубы остались при тебе…
Он вовсе не собирался ссориться с ней. Ведь их история — не более чем вымысел. Все персонажи «Спальни моей госпожи» были сытыми, отличались чудесным цветом лица и безупречной опрятностью. Дела в прошлом веке обстояли, мягко говоря, несколько иначе…
Но он не хотел грешить против истины. Лидгейт явно не большой любитель секса, в этом Алек был уверен. Бог знает, как внести в эту сцену хотя бы элемент эротики…
— А чем занимается Лидгейт все остальное время в этой серии? — Алек заглянул в текст. — Сидит в библиотеке. Что он там делает?
— Просто есть готовая декорация, — поспешила на помощь Дженни.
— Предположим, но ведь не от вида государственных бумаг он возбудился? — так могло случиться с Дереком, молодым адвокатом, но никак не с герцогом.
— А мне-то казалось, что всеми государственными делами занимаюсь я, — сказала Карен.
— Но на любом документе требуется его подпись, — объяснила Дженни.
Алек прижал пальцы ко лбу, пытаясь представить себе сцену целиком. Лидгейт за столом. Аккуратные стопки бумаг, записочки от Амелии и секретарей, указывающие, что слегка изменить и где подписать.
Что он при виде всего этого чувствует? Нетерпение. Обиду. Злость. Он отнял руки от лица.
— Возможно, я тебя просто ненавижу, — сказал он Карен, но вместо взволнованной актрисы перед глазами стояла Амелия — холодная, невозмутимая. — За то, что ты умнее. За то, что тебе нет до меня дела. Ненавижу потому, что нуждаюсь в тебе.
Кажется, Дженни сделала какое-то движение — вздрогнула, может быть, но Алек глядел не на нее. Его интересовала лишь Амелия. Теперь Карен была уже в образе.
— Вот как стыкуются эти два эпизода, — Алек понял, что, наконец, нашел то, что искал. — Я в библиотеке. Мною все сильнее овладевает мысль о том, как мучительно быть мужем такой совершенной, такой великолепной женщины. И я хочу тебя унизить, растоптать… Лучшего места, чем супружеское ложе, не найти. Ни ребенок, ни похоть тут ни при чем. Я хочу продемонстрировать силу. Власть. Знаешь, как в детстве: «Вот этого-то ты не можешь».
Алек повернулся к Дженни. Она побелела. Ее зрачки расширились, взгляд остановился.
Что случилось? Он же рассуждал лишь о своем герое. Это не имело к ней отношения.
О Боже! Ведь его герой имеет к ней самое прямое отношение, потому что прототипом Лидгейта послужил Брайан. Об этом он не подумал.
Алек вспомнил, когда его впервые озарила эта мысль. Попрощавшись с Дженни, он спускался на больничном лифте и размышлял о Брайане, сидевшем на подоконнике — как неловко тот чувствовал себя при виде страданий Дженни, как все это было не по нему. Брайан был ему несимпатичен и не вызывал уважения. И вдруг, где-то между четвертым и третьим этажами, он с удивлением обнаружил, что думает и о Лидгейте…
Вплоть до сегодняшнего дня он не был уверен, ведает ли Дженни, что творит. Сейчас все встало на свои места.
«Я ненавижу тебя за то, что ты умнее». Нелегко же ей было это слышать.
Но ведь дело обстояло именно так. Дженни талантливее, больше зарабатывала, и Брайан всецело от нее зависел. Это оскорбительно. Ни одному мужчине такое не понравится.
Почему сильные, умные, энергичные и образованные женщины влюбляются в мужчин, которые явно их недостойны?
И в девяти случаях из десяти расплачиваются за это в постели.
Но Алек не мог обсуждать Брайана, тем более при Карен. Он начал осторожно.
— Надо все время помнить о том, что Лидгейт не слишком-то сексуален.
Знала ли Дженни, что и Брайан таков? Разумеется.
— Да, как все холодные и чванливые люди. — Она пристально смотрела на него широко раскрытыми глазами. Нет, она ни о чем не подозревала.
И не удивительно, что сцена выглядела столь расплывчато. Дженни не хотела глядеть в лицо правде о себе и о человеке, с которым, как она думала, ей предстоит прожить жизнь.
«Твоя интимная жизнь из рук вон плоха, правда? А он убедил тебя, что в этом только твоя вина».
Говорил ли ей подобное Брайан, или, по крайней мере, поддерживал ее уверенность в том, что она недостаточно соблазнительна, не очень женственна?
Неужели ей ни разу не пришло в голову обвинить его?
Брайан явно не был голубым. Алек в этом не сомневался. Когда долго работаешь в мыльных сериалах, где все строится на сексе, быстро учишься определять сексуальную ориентацию других. Но Брайана люди вообще физически не привлекали. Он был какой-то призрачный. О нем нельзя было сказать, что он сексуален, скорее наоборот. Если пользоваться языком Дженни, у него вовсе отсутствовал пол.
Вот и Дженни он заставил чувствовать ощутить себя бесполой. Но она была женщиной, и не из воздуха сотканной. Она была земная, тянула к себе как магнит, состоящий из железа, никеля и кобальта. Вокруг нее существовало мощное магнитное поле, притягивающее все и вся. Ее мысль работала быстрее молнии, а мускулы рук были гладкими, как бильярдный кий.
Алек вдруг ощутил необычайную легкость — и в мыслях, и во всем теле. Да, Дженни не какой-нибудь сорванец, залезший на дерево. Она женщина. И к этой женщине его влечет. «Позволь, я научу тебя». Это была невероятная идея, но он уже ничего не мог с собой поделать. «Твои движения станут грациозными, а походка — летящей. Ты веришь в силу своего ума, так поверь же и в силу своего тела» . Он видел пленки со страстными любовными сценами между Джорджианной и Перегрином. А ведь их написала она! Дженни способна была выдумать страсть.
Теперь ей нужно было научиться этому в жизни.
Через два дня были переписаны обе сцены — 1В и 4В. В первой сцене Амелия находилась в библиотеке вместе с Лидгейтом, и Алек мог легко воплотить свои идеи. Дженни, наконец, вполне поняла, что пишет. Лидгейта раздражали груды документов, а заодно и Амелия. Она же пребывала в расстройстве и отчаянье. Она была в западне — в браке с человеком, которого не могла уважать, и который ненавидел ее. Но в отличие от современной женщины она при всем желании не смогла бы освободиться. Он распоряжался всеми ее деньгами, а дело об их разводе рассматривалось бы в Парламенте.
Эпизод 4В стал совсем коротким и гораздо более зловещим. Амелия в ночной сорочке перед зеркалом расчесывает волосы. Видя входящего Лидгейта, она встает и стискивает в руке щетку так, будто это грозное оружие. Лидгейт протягивает руку: «Вашу щетку, мадам». Заканчивается сцена крупным планом — Амелия безмолвно кладет щетку на ладонь Лидгейта.
В течение следующих двух недель в рукопись было внесено множество изменений. Зрителям мыльных сериалов, возможно, любопытно увидеть в щетке для волос фаллический символ, но это вряд ли захватит их надолго. Тем более что из сцены с участием Амелии и леди Варлей совершенно ясно следует, сколь важна для Лидгейта необходимость иметь наследника. Леди Варлей воспитала Амелию и искренне любила ее. «Ты должна пережить это, дитя мое. Должна», — говорила она со сведенным болью лицом и влажными глазами.
Алек не старался сделать Лидгейта более приятным. Новый образ рушил все стереотипы, созданные прежними ролями Алека — всю эту дребедень с комплексами вины и неуверенностью в себе, хотя именно такие герои безумно нравились зрителю. Сейчас он был олицетворением холодной, давящей мощи. Такими, наверное, видят современные женщины в страшных снах мужчин, облеченных властью. Они позволяют женщине зайти далеко, а затем захлопывают дверцу клетки, и бедняжке нет пути ни вперед, ни назад. И никто не будет выслушивать ее жалобы, никто ей не поверит, она лишена и средств, и прав…
Это была сильная идея.
Первый эпизод прошел на экранах через две недели после того, как Алек получил текст, через неделю после того, как был отснят. В большинстве мыльных опер эпизод снимался за три недели до эфира. А у «Спальни моей госпожи» перерыв между съемкой и эфиром равнялся неделе. Алек опасался катастрофы — а вдруг какая-нибудь зараза скосит в одночасье весь состав? Но Дженни считала, что таким образом общение между съемочной группой и аудиторией становится более живым и непосредственным.
Зрителей сразу же захватила эта история. Рэйтинг шоу моментально подскочил, а почта Карен увеличилась втрое. Бедняжка Амелия попала в клетку, и надежды на счастье не было — вместо этого она должна найти прибежище в исполнении долга и спокойном достоинстве. Зрители обожали ее.
Почта Алека изумляла его — женщины описывали свои фантазии о встречах с ним.
Совершенно другие люди, нежели прежде, теперь останавливали его на улицах — странные дамы в кожаных куртках с собачьими воротниками или же в строгих деловых костюмах, напоминающих тюремную униформу. Этим женщинам необходима была ярость Лидгейта, они жаждали его холодности…
