Мануэла Гретковская - Полька
Нами по-прежнему управляют боги без масок — набор инстинктов и кучка серых клеток, которую мы называем разумом, более хищная и жестокая, чем клыки и когти. Маленькие Пол Потики в офисах и редакциях, терзающие тех, кто осужден на штатную работу. Домой они возвращаются не менее покалеченными, чем ветераны войны, — с дыркой в желудке. Язва как огнестрельная рана цивилизации.
Мне нельзя волноваться, это вредно для Польки. По вечерам только Моцарт. «Слишком много нот», — говорил о нем эрцгерцог Иосиф II, так пусть одна из них проделает в животе дырочку и донесется до ее свернутых ушек.
12 ноября
Больше всего мыслей после пробуждения. Они еще не испачканы завтраком и суетой, безответственно легки. В январе отправимся в Италию. Самолетом до Венеции, оттуда в Сиену, Ассизи, Рим — почему бы и нет?
Когда Петр возвращается из больницы, делюсь с ним своими планами.
— У тебя будет вот такущий живот, а в нем пихающаяся Поля — никаких музеев не захочется.
Измученный дежурством Петушок укладывается. Я лежу с ним, жду, пока он заснет. Эти совместные минуты выравнивают наш счет после проведенной врозь ночи. Запускаю пальцы и расчесываю его мягкие длинные волосы. Разметавшиеся по подушке, словно Петр бежит куда-то сквозь сон. Спутанные приснившимися чувствами и реальными проблемами. Поднимает меня с постели телефонный звонок.
Студия «Городка». Я выслушиваю их мнение. Десять серий надо сдать сейчас, остальные четырнадцать, может, наверное…
— Я понимаю, что должна сделать до конца декабря, а дальше? — пытаюсь я хоть что-то спланировать.
— Подождите две недели, все выяснится.
У меня нет времени ждать. К концу марта я превращусь в шарик, потом шарик улетит, а я останусь на земле с пеленками, сосками, бессонными ночами. О работе придется забыть. Природу можно запланировать: роды в апреле, от седьмого до семнадцатого. Человек же, с его рациональностью, непредсказуем: «Выяснится…» Я пишу сценарий, начала книгу, снимается сериал. Время бежит, терпение кончается. Я представляю себе это бегущее время, а рядом с ним — поспешающее трусцой терпение. Но я не умею бегать трусцой, ковыряться.
«Любите людей, они так быстро уходят», — слова ксендза Твардовского превратили в телевизионный лозунг. Может, кому-нибудь наконец придет в голову, что после очередного беспардонного повторения эта поэтическая строка превратится в слоган по поводу преждевременной эякуляции?
На обед котлеты. Беру рецепт: яйцо, панировочные сухари. Вожусь со склизким белком, добавляю приправы. Мне приходит в голову, что кулинарные рецепты, пожалуй, служат возрождению мертвого мяса — цветов, упругости, запаха. Щепотку того, щепотку этого, и вот вам из кровавых останков — свинка-Франкенштейн. Остается лишь потереть ее (перцем), подогреть в кастрюле и voila: на вкус котлета как живая!
Гуляем с Петушком. Голые красные ветки на белых березовых стволах напоминают горящий хворост. Тепло, словно они согревают воздух, — ноябрь без заморозков.
Испортила свой батик. Не получился клеевой контур, заполняемый красками. Блестящее обаяние шелка, способное затушевать грубейшие ошибки, на этот раз меня не спасло. Каждую картинку я начинаю, словно неопытный любитель.
13 ноября
Стена из «Польских дам» — тридцать девять сцен, шестьдесят страниц. Амалии теперь предстоит связаться с Барской конфедерацией[54] и оказаться замешанной в убийстве жены Потоцкого[55]. С помощью нескольких сцен, не прибегая к закадровым комментариям, я должна рассказать историю конфедерации, объяснить, в чем была ее суть. Сижу, уставившись в экран, — и ноль, голая стена. К тому же зритель должен сочувствовать Амалии.
Пишу и тут же стираю. Раз мне самой скучно от сцен и диалогов, значит, дело плохо. Хорошие тексты получаются у меня только под кайфом.
Иду в лес и, наглотавшись поэзии, — обратно на галеры. У меня, видно, ум в ногах — в сидячем положении никогда ничего не придумывается. Наверное, есть не только кинестетики, воспринимающие мир через ощущения, но и кинетики, воспринимающие его в движении, а также статики, воспринимающие в сидении. Мудрые люди утверждают, что движение (особенно раскачивание взад-вперед) возбуждает гиппокамп, ответственный за память. Но я ведь вроде не пытаюсь вспомнить тысяча семьсот семидесятый год…
Секс во время беременности, ха-ха! Все удобнее становится стоя, сзади. Купить какие-нибудь особо блядские шпильки? Петушку не пришлось бы ко мне наклоняться. Становиться на табуреточку — уж слишком трогательно и по-детски. Решено: шпильки, sursum corda[56] и откляченная задница.
Звонит Зося, спрашивает, не поправилась ли я. В последний раз мы виделись, когда я забежала к ним в июле на полдник. Похоже, я привела семейство в недоумение, бросившись к кастрюлям и сожрав вчерашнюю лазанью, что-то из китайской кухни, а потом еще оглянувшись в поисках десерта. В качестве презента мне выдали тогда смалец в стаканчике — Петр потом решил, что это испорченный сыр, и выбросил. Тогда я и не подозревала, что беременна, думала, это реакция на диету.
Говорю правду:
— Зося, с тех пор мы потолстели на четыре кило — Поля и я. Я на пятом месяце.
Зося радуется больше, чем мы сами.
— Наконец-то! — поздравляет она нас, словно мы уже достигли столь почтенного возраста, что случившееся можно считать настоящим чудом. Зато она пришлет свою гениальную лазанью — хорошо все-таки быть беременной.
14 ноября
Звонок издательницы. Она вернулась с Франкфуртской ярмарки, привезла статьи, в которых немцы интересуются, почему я не приехала. Ответ простой: на ярмарку в этом году приглашали не из Германии, а из Польши. Вот я и не попала. Раньше бы — обязательно, через год, наверное, тоже поеду, однако на шумное празднование Дней Польши никто из поляков меня не пригласил. Испанцы во Франкфурте купили «Метафизическое кабаре», хотят издать к концу следующего года.
Холодно. Петушок взялся за уборку террасы. У нас в каждой комнате, даже на кухне, тахта или топчанчик. На террасе целых два. Вот их-то и надо прикрыть на зиму соломенными циновками. Под одним из диванов обнаруживается старое птичье гнездо. Я нашла его — пустое — в лесу, принесла домой, положила туда куриные яйца. И, прикрепив к спутниковой антенне, принялась описывать Петушку удивительных больших птиц, что кружили над нашим домом. Он не купился — разглядел на яйцах магазинные штампы.
Отправляемся в кино. В программе значился китайский фильм о драконах, вестерн в стиле даосизма и феминизма. Отменили, как и фильм с Дугласом (пожалуй, лучшая его роль). Вместо них — новая версия «Шафта». Петушок протестует:
— Это фильм не для беременной женщины, слишком много жестокости.
— А что, по-твоему, для беременных — мультики?
Берем в видеопрокате для небеременных мужчин — «Ураган», о боксере, для нас обоих — историю с Аль Пачино о журналисте и табачной афере, и еще лично для меня — французский фильм, «Девушка на мосту». Несмотря на участие Даниэля Отейя, картина страдает сифилисом, то есть французской болезнью: метафора на метафоре, в результате — не кино, а метафора кино.
Поход в наш сельский магазин (торговая сеть ICA) — аргумент в пользу идеи Карен Бликсен с ее «Пиром Бабетты». В очереди в кассу хочется кричать: «Люди! На свете существует настоящий хлеб! Несоленое масло! Пирожные, не похожие на сухарики с кардамоном! Ароматные фрукты и овощи!!!»
Бабетта угостила свою скандинавско-протестантскую деревню европейскими деликатесами. Я беру с нее пример и привожу из Польши джемы и сладости фирмы «Ведель» для Керстин.
— Попробуй другого мира, других запахов, немороженых ощущений.
Керстин не притворяется — ей и в самом деле нравится. Тридцатилетний Хэкан, большой лакомка, не перестает удивляться — до чего же вкусно. Они бы и сами покупали такую колбасу и такие конфеты, если бы могли отыскать что-либо подобное в шведских магазинах. Увы. Правда, в школьной программе имеется «Пир Бабетты».
Почему Поля не толкается? Уже, наверное, пора. Петушку приходит в голову лишь одно утешительное объяснение:
— Может, она тебя любит?..
Вечерняя безнадега. Серо за окном, серо в голове. Сил нет. Написанное утром кажется бессмысленным, предстоящее завтра — несбыточным. Остается телевизионная мишура. В «Окнах» — ток-шоу «Все на продажу». Кася Фигура[57] дает объяснения по поводу своего «секс-телефона». Классная, темпераментная баба, у нее явно свои счеты с миром мужчин. Этот телефон — своего рода реванш, предлог для того, чтобы выдрать у мачо из хвоста последние перья — вдруг подается как «средство общения с публикой, способ коммуникации». Второй гость программы — мужик-рекламщик, бывший переводчик серьезной английской литературы. Этот сравнивает петит, которым печаталась его фамилия в книгах, с рекламными щитами, известными всей Польше. Возводит напраслину на рекламу — мол, пожирает лучшие умы. Ни слова о деньгах, на которые расклеивают его плакаты и которые она приносит. Стыд за свою работу или шляхетское барство? Быть богатым и свободным от рождения благодаря не запятнанному трудом таланту? Деньги унижают.
