Татьяна Шипошина - Звёзды, души и облака
Терпковатый вкус чурчхелы, приправленный солёными слезами, был похож на вкус текущей жизни. Сладость смешалась с солью, а орешки были тверды, но их можно было разгрызть, можно, можно.
Впервые подумала Анька о том, что ждёт её дома. Ничего хорошего. Заедят нотациями — не за то, что выгнали, а за то, что бегала в самоволку, за то, что правила нарушала. Тоже правда — нарушала. А торт на день рождения? А пир с кильками? Что главнее?
Да и за то, что выгнали, тоже достанется. Где лечиться теперь? С таким трудом путёвку доставали. Мать ходила в партком, плакала там. И вот… Придётся вытерпеть всё это, — подумала Анька. Придётся вытерпеть..
Не всё в жизни можно исправить. Приходится согласиться с тем, что уже произошло, как бы тяжело это не было. Надо быть готовым отвечать за всё, что ты сделала. Поэтому думать, думать надо!
Надо выбрать, что главное, чтоб потом спокойно за это отвечать.
«Если ты выбрал одну из тысячи правд, ты не должен удивляться, что придётся отвечать за неё», — подумала Анька. — Надо записать к себе в блокнот, чтобы не забыть».
Жужжали пчёлы, сверху начало припекать солнышко. Чурчхелы были дожёваны. Слёзы высохли.
Анька сидела долго, долго. Потом поднялась и потопала к своей родной веранде, неся с собой свой собственный жизненный груз.
Глава 40
Свой собственный жизненный груз мы все несём на своих плечах. Груз своих сомнений, переживаний, расставаний и встреч. Груз совершённых и не совершённых поступков.
С каждым годом увеличивается груз. До поры-до времени бывает это незаметно. Потому что мы ещё растём, растут наши плечи, и прибавляется сил.
А бывает и так — сразу, в одночасье, падёт на человека такой груз, что колеблется человек под его тяжестью. Кто колеблется, а кто и падает.
Кто падает, и встаёт, а кто падает, и встать не может уже. Или не хочет, потому что в лежачем положении тоже есть свои преимущества. Лежачего не бьют, например.
Надо, надо вставать на ноги, надо идти. Говорят, что там, на небесах, известно точно, кому какой груз по силам. Всё точно отмеряно! И когда тебе кажется, что встать невозможно, ты просто отдохни чуть-чуть и вставай. Не залеживайся долго — чем дольше лежишь, тем труднее вставать.
Медленно шла Анька по лестнице, медленно шла по коридору к своей палате. Возле поста столкнулась Анька с заплаканной Лидой. Лида стояла рядом с Дорой и вытирала слёзы взятым на посту белым вафельным полотенцем.
— А вы чего плачете, Лидия Георгиевна? Это же не ваша смена была? — спросила Анька.
За вас, дураков, просить ходила! — ответила за Лиду Дора. — Вы-то домой поедете, а Стёпка куда?
До этих пор только Дора знала, что Лида хотела усыновить Стёпку. Теперь же пришлось открыть эту тайну Яро-славцеву — в надежде, что он сумеет сохранить её до поры, до времени, пока всё было так неясно с этим усыновлением.
Дора посмотрела на Аньку и, погодя немного, более мягко добавила:
— Иди, не мучайся. Мы за вас ходили просить. За всех.
На тумбочке Аньку ждала записка на тетрадном листике, сложенном вчетверо.
«Аня, давай встретимся у нас в палате после ужина. Джемали». Стукнуло сердце Аньки, сжалось. Она получила первую в своей жизни такую записку. Ей нравился Джем, но она и помыслить не могла, что может быть тоже влюблённой, как Наденька, или как Светка из десятого. И вот… В такой момент, когда она сама была противна себе! Джем… Джем… Спасибо, Джем.
На веранде все ждали, что будет дальше. Томительно тянулись минуты, часы. Странное дело — Анька уже не плакала и вообще, была более-менее спокойна. Внутри у неё всё уже было решено.
После тихого часа пришла Дора и сказала:
— Приберитесь на тумбочках и кровати подтяните. К вам идёт главврач.
— Дора, что там? Как там решили? — спросила Маша.
— Всё сами узнаете! Терпение надо иметь! Главврач пришёл вместе с Ярославцевым и Жанной. Его внушительная фигура не предвещала ничего хорошего.
— Кто ходил самовольно в город? — спросил он. Руки были подняты.
— Кто в плане на операцию, на этот месяц? — спросил главврач у Ярославцева. Наверняка, он и сам знал, кто в плане. Все были в плане, кроме Наташки.
А вы, значит, Наташа, — обратился главврач к Наташке Залесской. — Имел честь слушать лекции вашего дедушки.
На веранде было слышно, как летит муха.
— Да-с, молодые люди, — продолжал главврач, — мне доложили о ваших подвигах. Акишина кто?
Нинка съёжилась, поникла под взглядом этого большого человека.
— Нехорошо! Конечно, вы подлежите выписке за нарушение режима. А вы — Аня? — обратился главврач к Аньке. — Ну-ну.
Анька замерла.
— Но учитывая, что вы чистосердечно признались в том, что нарушали режим, мы с Евгением Петровичем решили проявить к вам снисхождение и оставить вас в санатории. Всех. Операции пройдут по плану. Да-с…
Сейчас вы все, я подчёркиваю — все — садите свои деньги медсестре. А мы на посту заведём тетрадь, в которую вы будете писать, что вам надо купить в городе.
И благодарите Евгения Петровича — это он за вас просил. Я надеюсь, что больше не будет нарушений. И больше не будет снисхождений.
Главврач ещё раз прошёлся взглядом по всем лежащим перед ним. Сколько больных, за всю его жизнь, с надеждой смотрели в его глаза. И эти — смотрят.
«Дети, дети… знали бы вы, как я люблю вас!» — подумал главврач, но вслух ничего больше не сказал.
Глава 41
Главврач удалился, а мы остались — обрадованные, ошарашенные. Как будто мы встретились на нашей веранде с добрым волшебником.
— Ура! — закричала Нинка.
Никто её не поддержал. Всё закончилось хорошо, но слишком много всего произошло за эти два дня, чтобы можно было кричать «ура».
— Ура йий! Усых пэрэбаламутила! — выразил общее мнение Миронюк.
Как бы событие ни закончилось, но ведь оно произошло. Нельзя было вычеркнуть его из жизни, и нельзя было сделать вид, что не произошло ничего.
— Как хорошо! Какой молодец Ярославцев! — сказала Маша.
— Ты видишь, Анька, всё хорошо! Значит, ты правильно сделала! — сказала и Наденька.
— Анька, живём! — крикнул и Стёпка со своей половины.
— Ну, Нинка, ты, наверно, в рубашке родилась! — сказал Славик.
— Сиди уже Нинка, не дёргайся больше, — сказал Костик неожиданно серьёзно. — Не надо, чтоб другие из-за тебя страдали.
Наташка сидела на кровати, пытаясь понять, что же произошло — хвалил главврач Аньку, или ругал? Больше было похоже, что хвалил. Так предательница она, или не предательница? А я? А я кто? И вообще, что всё это значит?
Одно она знала — позора перед родителями не будет, и она ещё побудет здесь, ещё побудет! Может, Славик поссорится со своей Светкой? Хоть бы поссорился!
Наташка уже перестала обижаться на Аньку. Нинка была спасена, и всё осталось на своих местах.
Только слово «предательница» стояло недвижимо и мешало жить дальше, как ни в чём ни бывало.
Анька была, конечно, рада. Не то, что рада, но спокойна, как будто знала всё наперёд. Хорошо, что Нинка осталась, и что все мы остались. Хорошо…
И ещё одно она знала — она постарается никогда не повторить того, что сделала. Никогда не повторить того, что хоть отдалённо может быть похоже на предательство. «Я могу жертвовать только собой, только собой, что бы ни произошло», повторяла она, как заклинание.
Запомнила она и вторую фразу, записанную в блокнот уже утром, — «Если ты выбрал одну из тысячи правд, ты не должен удивляться, что тебе придётся отвечать за неё».
Так и закончилась эта история.
Вечером Стёпка вывез Джема с веранды в палату, на первое свидание. И Анька пришла.
— Душно здесь, — сказала она, — давай, Джем, поедем в холл.
— Давай.
Анька вывезла кровать Джема в холл, туда, где одиноко стоял молчаливый, пыльный телевизор. Она взяла стул и села рядом с Джемом. Они ничего не говорили друг другу, просто сидели, держась за руки, несколько минут. Потом Анька осторожно положила голову на кровать Джема, уткнувшись в его широкую могучую грудь.
В пустом холле бродили неясные звуки, слышно было, как переговаривались о чём-то сестра и санитарка, звенели какие-то крышки, вёдра. Что-то упало, и раздался смех. Кто-то запел вдалеке.
Розовое небо постепенно темнело, сумерки подступили к окну, и вот уже стало совсем темно. На небо высыпали первые звезды, озаряя Землю своим мерцающим светом. Мерцающим светом вечной, и вечно манящей истины.
Темно было и в холле — электрический свет был далёким, слабым. От самого поста медсестры ложился на пол холла косой желтоватый квадрат.
И Джем, наконец, сделал то, о чём мечтал уже много долгих вечеров. Он опустил свою широкую ладонь на пушистые Анькины волосы и тихонько погладил их.
Глава 42. Джемали Сахалашвили-2
