Зои Хеллер - Правдолюбцы
— Рада была познакомиться, — официальным тоном произнесла Одри, — но у меня сейчас нет времени для беседы. Джоела дома нет, а я очень занята. — Она отперла дверь. — Идем, Джин.
Женщина начала подниматься по ступенькам.
— Прошу прощения, — обернулась Одри, — я же сказала, Джоела нет дома.
— Знаю. Я пришла поговорить с вами.
— Хорошо, но, может быть, в другой раз…
Незнакомка вытащила из рюкзака фотографию.
Одри попятилась.
— Взгляните! — Снимок сунули Одри под нос.
Уступив натиску, она взглянула. На одеяле в парке сидела предъявительница снимка с ребенком на коленях. Позади нее, положив руки ей на плечи, присел на корточки Джоел. Его седые волосы стояли торчком, напоминая перистое облако.
Наверное, снято на каком-нибудь митинге, подумала Одри. На таких мероприятиях Джоела часто просили о фотографии на память, и Джоел — никогда не тяготившийся славой — неизменно соглашался.
— Посмотри, Джин, — сказала Одри. — Правда, мило?
— Прелестно, — улыбнулась Джин.
— Спасибо, что показали мне это, — поблагодарила Одри незнакомку. — Но, боюсь, мне действительно пора.
— Подождите, вы не понимаете…
— Все, довольно. — Одри прижала снимок к ее груди. — Забирайте и оставьте меня в покое.
Фотография спланировала на землю. Одри вошла в дом, увлекая за собой Джин.
— Постойте! — воскликнула чернокожая, но дверь уже захлопнулась.
Одри задвинула засов:
— Так, я вызываю полицию! Джин, принеси телефон. — Джин побежала на кухню. — Если вы сейчас же не уйдете, — кричала Одри через дверь, — я наберу номер.
Ответа не последовало. Одри приникла к окну в прихожей. Негритянки след простыл. На крыльце через улицу кошка с черепашьим окрасом принимала солнечную ванну. Мимо прошли двое мужчин, держась за руки и чему-то смеясь. Одри смотрела им вслед, пока взрывы смеха не стихли вдали.
— Все в порядке, — успокоила она подругу, когда та вернулась с трубкой. — Она ушла.
— Уф, — выдохнула Джин, следуя за Одри на кухню, — очень неприятная история.
— Разве? — Одри было бы немного совестно набрать 911. Они с Джоелом всегда утверждали, что привилегированные белые люди не должны обращаться за помощью в полицию, разве что в случае смертельной опасности.
— Зачем она, по-твоему, приходила? — спросила Джин.
— Да кто ее знает. Она и сама, похоже, не в курсе. Чокнутая, это же очевид… — Одри осеклась. — О боже.
— Что такое? — встревожилась Джин.
— Я видела ее раньше.
— Да ну!
— Точно! Она была в больнице в тот день, когда с Джоелом случился удар. Не внутри. Она околачивалась снаружи.
— Ты уверена?
— Клянусь! Она дала мне зажигалку.
— Как странно.
— Как, на хрен, подозрительно, — поправила подругу Одри. — Что она там делала? И откуда, мать ее, узнала, в какую больницу отвезли Джоела?
— Она могла находиться в зале суда, когда Джоел потерял сознание, — предположила Джин. — Ведь если она действительно его преследует, значит, ходит на все заседания, где он выступает.
— О черт. А что, если она такая же психованная, как тот, который застрелил Леннона?
Джин нахмурилась:
— Полагаю, тебе следует сообщить в полицию. Возможно, она абсолютно безобидна, но береженого…
На входной двери лязгнул козырек на щели для почты. Одри уставилась на Джин:
— Блин… Думаешь, опять она?
— Не знаю. — Джин напряженно прислушивалась. — Пойти посмотреть?
— Ни в коем случае! — запаниковала Одри. — А вдруг она подглядывает в щель для почты или в окно?
Страх Одри придал ее подруге смелости:
— Сейчас выясню.
Вскоре Джин вернулась со сложенным листком бумаги:
— Лежало на коврике.
Взяв письмо, Одри положила его на стол перед собой. Письмо было адресовано миссис Одри Литвинов.
— Получается, это она написала?
— Скорее всего, — кивнула Джин.
— И о чем она пишет, как ты думаешь?
— Дорогая, просто прочти.
Одри потянулась было к письму, но тут же отдернула руку:
— Не могу. Прочти ты. Вслух.
Джин взяла листок.
Дорогая Одри, начала она,
Поскольку Вы отказались разговаривать со мной лично, у меня нет иного выбора, как обратиться к Вам письменно. Понимаю, то, что я сейчас скажу, причинит Вам боль, и заранее от всего сердца прошу прощения. Но я верю, что правда важнее всего, и рано или поздно нам всем приходится увидеть жизнь такой, какова она есть, а не такой, какой мы бы хотели ее видеть. Теперь, когда Джоел болен, настало время рассказать правду. На протяжении трех лет, с 1996-го по 1999-й, мы с Джоелом были любовниками. В 1998-м я родила ему сына — прекрасного мальчика, которого мы назвали Джамилем.
— Боже правый! — Джин оторвалась от письма. — Да она и впрямь сумасшедшая.
— Продолжай.
Мы с Джоелом больше не влюблены друг в друга, но остаемся друзьями, а еще крепче нас объединяет привязанность к Джамилю, и это чувство неподвластно времени. Джоел очень любит своего сына, он часто видится с ним и поддерживает финансово.
Одри… мне больно от мысли, какое потрясение и печаль Вы, должно быть, испытываете, читая это. Понимаю, сейчас никакие утешения не помогут. Но уверяю Вас, и это чистая правда, ни у меня, ни у Джоела и в мыслях не было причинять Вам зло. Со временем, надеюсь, вы совладаете с эмоциями и согласитесь со мной: отныне мы не чужие люди, мы должны быть вместе — хотя бы ради наших детей. Прилагаю свой номер телефона, а также адрес электронной почты и очень прошу, Одри, свяжитесь со мной, как только почувствуете себя в силах.
Желаю Вам мира и покоя,
Беренис Мейсон.
— Ну и дела! — воскликнула Джин. — Джоел когда-нибудь упоминал о какой-нибудь Беренис?
— Конечно, нет, — вспылила Одри. — В этом письме нет ни слова правды.
— Нет, разумеется, нет, — ровным тоном ответила Джин.
Одри открыла холодильник и вынула из нижнего корытца две заветренные морковки. Зря она набросилась на Джин. Справедливости ради следовало признать: немыслимой интрижку между Джоелом и Беренис Мейсон никак не назовешь. Насчет ребенка, конечно, полный бред, но Джоел мог с ней и переспать. Хотя она была не в его вкусе: слишком упитанная, слишком непрезентабельная. Впрочем, сексуальные предпочтения Джоела не раз изумляли его жену. Возможно, как-то вечером он впал в игривое настроение, а под рукой не оказалось никого, кроме толстухи Беренис.
Джин вертела в руках письмо:
— Что с этим делать?
— Выбрось в помойку.
Одри наблюдала, как Джин аккуратно разорвала листок пополам и запихнула обрывки в мусорное ведро.
— Я же говорила, что она тронутая. — Одри громко хрустнула морковкой. — Больная на всю голову сучка.
Глава 2
«На углу Сорок седьмой улицы и Пятой авеню…»
На углу Сорок седьмой улицы и Пятой авеню, дожидаясь автобуса на Монси, Роза молча радовалась тому, что избавлена от общества матери с бабушкой, — их вульгарная враждебность по отношению друг к другу совершенно невыносима. Сколько Роза себя помнила, Одри и Ханна пребывали в состоянии войны. Поводы для военных действий разнились, но суть конфликта оставалась неизменной: кто сильнее любит и глубже понимает Джоела, у кого больше прав на его нежные чувства. Одно время Роза и Карла тоже участвовали в этом низкопробном соревновании, но Роза давно и без сожалений покинула поле боя, а Карла… Впрочем, серьезным противником Карла никогда не была, она довольствовалась малым — дозволением коснуться иногда края мантии Джоела. Мать с бабушкой, однако, по-прежнему барахтались в этом омуте, грызлись, словно фанатки, подстерегающие после концерта своего кумира. И сейчас, когда Джоел заболел, битва разгорелась с новой силой. Онемевший, обездвижевший Джоел превратился в символический приз, что оказалось чрезвычайно удобным: отныне можно спорить до бесконечности, кому он больше благоволит и кто точнее разгадывает загадки этого сфинкса, не опасаясь решительных опровержений.
Роза поглядела на толпу ортодоксальных евреев, поджидавших вместе с ней автобус. Почти все мужчины надели темные костюмы и черные фетровые шляпы с высокой тульей. Дресс-код у женщин был менее строгим, но вполне отчетливым: длинные юбки, парики и подчеркнуто уродливые блузки, свитера, кардиганы в три слоя. Роза впервые оказалась в людном месте в компании самых что ни на есть еврейских евреев, и ей чудилось, будто все на нее смотрят. Прохожие на Пятой авеню, за кого они ее принимают? Неужели за одну из этих «странных» личностей? Она украдкой покосилась на свое отражение в витрине. Наряд, который она сочинила ради такого случая, был призван укрощать похотливые взгляды. Нет, сообразила она, за настоящую ортодоксальную иудейку ее трудно принять; самое большее — за полоумную гувернантку викторианских времен, которая пытается скрыть кожное заболевание.
