Вячеслав Бондаренко - Вечный огонь
– Хватит.
Конвоиры, молча сопя, вышли. Лейтенант сел на корточки перед окровавленным Шимкевичем, зажал его лицо в пятерне, помотал из стороны в сторону.
– Ну вот видишь, – прежним скучным голосом произнес он. – А сознался бы сразу, и рожа была бы цела. Мы же все про тебя знаем, Шимкевич. И про происхождение твое. И про то, что ты капитан царской армии. Гнал солдат на бессмысленную империалистическую бойню? Гнал, ордена получал за это… И про то, что в боженьку веруешь втайне от всех, даже в церковь ходишь, тоже знаем. На похороны священника ходил? Ходил. Часы тебе враг народа Тухачевский подарил, – он подкинул на ладони золотые часы с гравировкой, с издевкой зачитал: – «Лучшему командиру полка Белорусского военного округа от Маршала Советского Союза М.Н. Тухачевского». Красота, верно? Ну а это, – он, не глядя, сдернул со стола какую-то поблекшую открытку, – это так и просто песня какая-то.
– Что это? – просипел Владимир Игнатьевич разбитым ртом.
– Открытка, которую твой папаша прислал тебе из Болгарии одиннадцать лет назад. Из приюта, в котором бывшие беляки подыхали. Ее на почтамте, конечно, придержали, передали в органы, а когда пригодилась, так и нате, пожалуйте… – Голос следователя снова стал визгливым. – Через кого держал связь с отцом? Через белогвардейца Долинского? Мне рассказали, как ты на допросе у пленного информацию о нем выпытывал. Сознавайся, вынашивал планы антисоветского восстания в округе, сука?
Но Шимкевич уже не слышал вопросов следователя. Открытка от отца, который неожиданно оказался живым, Долинский, Тухачевский, – все это закружилось у него перед глазами в странном невиданном танце. Потом из хаоса почему-то выплыли лица Вари и Витьки… Владимир Игнатьевич потерял сознание.
Глава одиннадцатая
Варвара Петровна медленно, с трудом передвигая ноги, не шла – тащилась по шумной Советской улице от здания НКВД БССР. Одну остановку проехала на трамвае, но переполненный прицепной вагон так болтало, да к тому же еще висевшие на «колбасе» мальчишки свистели, что ее замутило и она решила идти пешком. Шла, не обращая внимания на веселый гул города, гремящий из репродукторов «Марш энтузиастов», разноголосицу автомобильных гудков. На перекрестке остановилась и долго не понимала, куда ей нужно идти дальше. Люди, веселые, нарядно одетые, обтекали ее, как река – утес.
Так же, в беспамятстве, в ужасе, шаталась она по Минску двадцать лет назад. Все было другое, и все – похожее: Володя в тюрьме, ему грозит смерть. Тогда ее принимали, выслушивали, был отец Евлогий, с которым можно было посоветоваться… Теперь же, отстояв пятичасовую очередь, она сподобилась узнать только фамилию следователя, который вел дело мужа, – Латышев. Какую-то смутную ассоциацию эта фамилия вызвала в памяти, скользнула по поверхности, и снова ушла. Через неделю у нее приняли первую передачу, особенно ей запомнилось, как равнодушный солдат колол штыком принесенную ей колбасу – не спрятана ли какая записка или граната, не дай Бог? А сегодня, когда она произнесла фамилию мужа, невидимый в окошке человек сухо каркнул, как ученая птица, слова, от которых у нее обмерло сердце. С полчаса, не меньше, сидела на длинной деревянной лавке рядом с какой-то плачущей девушкой в трауре, приходила в себя…
На уютном, старинном минском перекрестке Советской и Энгельса, рядом с оградой сквера, маялся, поджидая Варю, Семен Куроедов. Увидел, вспыхнул лицом, помедлил, пропуская заворачивающий на Энгельса трамвай, подбежал к ней, взял за руку:
– Ну что, Варвара Петровна?
– Сказали, суд уже был, – бескровным голосом выговорила она. – Какой приговор, не знаю.
– Как не знаете? – оторопел Куроедов. – Не сказали?
Варвара Петровна медленно покачала головой. Семен решительно довел ее до первой же лавочки в сквере, сказал «Я сейчас» и убежал. Вернулся через пять минут со свежей «Советской Белоруссией».
– Если был суд, то должно быть в газете. – Он зашелестел страницами, замелькали заголовки «Никакой пощады троцкистской сволочи!», «Смерть – приговор рабочего класса!». – Вот… Приговор военного суда Белорусского военного округа… Х, Ч, Ш… Ша… Шабуневич, Шакуров… Шимкевич, – договорил Семен враз помертвевшим голосом. – В.И., комбриг…
Варя зажмурилась. Полковой комиссар осторожно, неловко погладил ее по ладони, кашлянул.
– Варвара Петровна, десять лет – это ж не расстрел. Он же…
Варя резко открыла глаза, Семен даже отшатнулся немного.
– Десять лет? – переспросила она.
– Десять. Без права переписки, – зачем-то уточнил он. – Тут сказано.
Варя торопливо перекрестилась, подняв глаза к небу. Проходившая мимо парочка студенческого вида удивленно взглянула на нее, девушка засмеялась, до Вари донеслось слово «малахольная».
– Господи! Спасибо Тебе, Господи! Десять лет… – Она заплакала, уронив голову на плечо Семена. – Господи, какое счастье, что не смерть!.. И какое несчастье!.. За что, Семен? Ты же не веришь, скажи?..
Куроедов смущенно заерзал на скамейке.
– Ну конечно, не верю, Варвара Петровна. Как в это можно верить? Владимир Игнатьевич – командир каких поискать, Гражданская, Испания, опять же – орденоносец… Не иначе оклеветали его. Завистников-то у таланта много, сами понимаете.
Варя неслышно плакала, глотая слезы. Десять лет!.. Тридцать седьмой – сорок седьмой. Значит, когда он выйдет из тюрьмы, ему будет пятьдесят шесть, а ей – пятьдесят пять?.. А Витьке – тридцать?
Слезы высохли сразу, сами по себе. Куроедов, угрюмо сопевший рядом, недоуменно взглянул на жену друга.
– Витька, – произнесла Варвара Петровна. – Я к нему.
– Я с вами пойду, – торопливо поднялся Семен.
Минское военно-пехотное училище имени Калинина занимало то старое здание бывшей духовной семинарии, где во время империалистической размещался Серафимовский лазарет. Он распологался на Коммунальной улице – к ее новому названию, Горького, в городе еще не привыкли. Варя иногда шла мимо этого дома с грустной улыбкой, вспоминая все, что здесь случилось когда-то – и как выздоравливал Володя, и прощался навсегда Павел, и впервые наведался Куроедов… – а иногда шла озабоченная делами (дом, Витька, муж), и тогда смотрела на этот дом равнодушно, мельком, лишь отмечая, как он старомодно, провинциально выглядит. А еще двадцать лет назад так совсем не казалось.
Витька поступил в училище в тридцать пятом, через год после школы. Разговоров и обсуждений по этому поводу дома не было, все было решено сыном еще в школьном возрасте. С детства донашивал отцовские форменные штаны и рубахи, в мальчишеских играх отчаянно рубал «белых» деревянной саблей (отец всегда грустно улыбался, когда это видел), в пятнадцать лет с закрытыми глазами разбирал «наган» и выбивал в тире все очки, какие было возможно. Друзья подговаривали его ехать в Москву, он бы спокойно поступил куда угодно, в любое училище, но остался он в Минске, посмеиваясь, объяснял это так:
– Ну как же вы не понимаете – я ведь в самом этом училище родился! Выходит, учиться буду в родном доме, а там и стены помогают.
Варя очень беспокоилась по поводу того, что и начальник училища, полковник Алехин, и комиссар, батальонный комиссар Темкин, – старые Володины знакомые (Алехин, кстати, тоже из офицеров, бывший штабс-капитан), и они из чувства дружбы могут давать Витьке по службе какие-то послабления. Но Володя, когда она сказала ему о своих опасениях, только посмеялся. И точно: Витька, являясь в увольнения, ел за четверых, спал за пятерых и, когда перечислял предметы и график занятий, вгонял мать в ужас:
– Ох-ох-ох… Что у нас сегодня-то было? Так. Огневая подготовка – управление огнем, приборы управления огнем, внутренняя и внешняя баллистика. Потом тактическая – пулеметный взвод в наступлении и обороне. Строевая – парадный строй. Физическая – кросс. Старлей Маргелов расслабляться не дает!
Но, ужасаясь, как любая мать на ее месте, нагрузкам, которые выпали ее ребенку, Варвара Петровна все-таки не могла не признаваться: Витька выбрал единственно верное. То, ради чего живут и… Тут она старалась недодумывать. Хотя и Володя, и Витька уверенно говорили: война будет. Рано или поздно, но будет.
– Тут ведь, мать, мировой империализм у нас буквально под боком, – объяснял Витька, деловито расправляясь с домашним борщом. – У нас полевая поездка была недавно, к пограничникам. Знаешь, какие доты поляки под Заславлем отгрохали?.. Ого!
– Курсант Шимкевич, двойка по военной истории, – безапелляционно прервал отец.
– Это почему еще, товарищ полковник? – обиделся сын.
– А потому что доты эти отгрохали германцы еще в 16-м, – с усмешкой объяснил Владимир Игнатьевич. – Поляки их просто привели в божеский вид и используют.
– Пап, а как ты думаешь, что опаснее – фашизм или империализм?
– Оба хороши. Ешь лучше, вон мама сколько всего наготовила…
Все это – горести, трудности, мирные минутки за общим столом, – вспоминалось сейчас с болью. Когда подошли к дверям училища, у Варвары Петровны начали стучать зубы. Куроедов крепко стиснул ее ладонь в своей.
