Кирилл Туровский - Каждый сам себе дурак
Мы рядом. Мы плывем. Мы умираем. Мы нигде.
Никто никому ничего никогда.
Да разве ж я без повода разеваю свою варежку? Просто я не все понимаю. Если честно, не просекаю вообще ничего. Поэтому и хочу вдецелок подучиться.
Однако к барьеру. На смотровой площадке был специальный барьер, а сразу за ним обрыв, пологий склон и редкие деревья.
И панорама, конечно.
Опершись на барьер, можно было вполне бесплатно всматриваться вдаль, любоваться Большим Городом и залечиваться башкетником сколько душе угодно.
Я тоже вперился. Мыслей не было. Гляжу, внизу — ручей. Оказывается, и в Большом Городе есть водоем, который легко можно было перепутать со сточной канавой или вскрытой трубой.
А аборигены, то есть коренные жители Большого Города, по всем признакам очень гордились своим водоемом. У них на лицах даже светилась особая самодовольная метка. Как у приверженцев синей волны после пятидневного оттяга.
Водоем был очень занимательный. Енисей, Иртыш, Волга, Нева они все, конечно, широкие, длинные, могучие, но зато одноцветные. Зато здесь водоем переливался всеми цветами радуги. А может, это к празднику его решили малость приукрасить. Фейерверк в воздухе, краски в воде. Каждый находит для себя близкое.
Оттуда, снизу, шел пренеприятнейший запашок. Он поднимался, медленно впитывался нашими легкими, мы кашляли. Но по большому счету все довольны.
Чего в ручье только не плавало. Нефтяные пятна, доски, банки, газеты, красная слизь, утопленнички и индейцы в пирогах…
Вот такой калейдоскоп природы.
Вода колыхалась, пенилась и лизала мелкими ничтожными волнами берег, оставляя черные, будто выжженные кислотой, прибрежные полосы.
«Физиология города», — догадался я. Наверное у нее, у этой женщины-Большого Города, как и у всех половозрелых самок, обычная течка. А внутри этой течки — особи. Кричат, барахтаются, кувыркаются. И текут по улицам Большого Города навстречу своему нелепому и смешному концу. Все обречены.
Но на сегодня, пожалуй, хватит иллюзий, впечатлений, мечтаний, природы и мыслей. Я же уже почти приступил к заглатыванию высшего образования. Меня интересуют теперь только особи. Исключительно особи. Сквозь их экспрессивные эмоции, трюки и выходки я, может, смогу чему и выучиться, прицепиться к Вселенной, вечности и античности. А как выучусь всему у особей, может, и кинусь в сказочный водоем, прям в эту кислоту. Круги разойдутся, вода сомкнется, и ведь ни одна мало-мальская особь меня даже не вспомнит…
Бр-р-р. Что-то меня опять зашторивает не по-детски.
Короче, я осмотрелся.
Людей вдоль барьера видимо-невидимо. Смотрят все вдаль и удивляются, наверное, неслабо увиденному. Некоторые даже в бинокли смотрели. Чтобы увидеть все и сразу, запомнить на весь оставшийся лайф. Глаза у них останавливались, а головы с цифрующимися внутри пунктирами подрагивали от восхищения и возбуждения. У некоторых подрагивали и прозрачные стекла, закрепленные проволочками на переполненных серой и информацией ушных раковинах. Время от времени они взмахивали ушными раковинами, поправляли прозрачные стекла и вызывающе распахивали рты, пытаясь и туда вогнать себе ломтики жизни, впечатления, информационные импульсы и сказочную панораму необъятного Большого Города. Они стояли вдоль барьера как часовые на границе жизни и смерти. Возможно, их накрывало озарение, а может, сатори.
Тут тачки подпричалили. И из них — ангелы!
Ангелов я узнал сразу, потому что они были весьма плохенько загримированы и приодеты абсолютно идентично.
А все ангелы — девушки. Белые платья, фата, букеты — все на месте. Вокруг стаи особей, им прислуживающих, в качестве свиты. Чтобы втереться в доверие к ангелам, особи дарили им цветы, выкрикивали лицемерные лозунги, выпивали синево и снимали их последний и отчаянный шаг на видеокамеры.
Конечно, я перепугался. Ведь очевидно, что ангелы желали вознестись, то есть броситься вниз. Надо признаться, это самая подходящая для данного экшена точка.
Еще я заметил, что смотровая площадка — весьма одухотворенное и философское местечко. Все окружающие только и делали, что самоуглубленно размышляли о мироздании, бренности и о хоть каком небольшом продлении своей восхитительной и безобразной жизни.
По прибытии ангелов акценты сместились. Все внимание — на них. Я и тот заблагоговел и залелеялся на всякий случай, чтоб не попасть впросак в очередной раз.
Ангелов все называли невестами. И свита восхищенно подталкивала их к барьеру для броска. В белом прикиде они были, наверное, чтоб потом в морге не переодеваться, время и деньги не тратить. На лицах ангелов — ни капли сомнений, твердая решимость и мягкие улыбки. Однозначно это были весьма мужественные ангелы.
Рядом с каждой — особь противоположного пола. В черном классическом костюме. «Похоронная команда!» — осенило меня. Чтоб каждый могильщик потом мог своего ангела внизу подобрать. Все продумано, ничего не скажешь. Не каждому ангелу ведь удастся вознестись.
Каждая стая, обхаживающая своего ангела, наконец подкатывалась к самому барьеру. Тогда и наступал, видимо, самый ответственный момент начала полета. Та девчонка-гид из замка снова была права, когда с опаской шептала, что здесь и самые недогадливые прозревают. Особи и ангелы поминутно останавливались, отчаянно обхватывали головы руками, снова давили на синюю педаль из огромных фужеров и сразу прозревали насчет смысла жизни и самого факта существования. И сразу хором голосили:
— Горько! Горько! Горько!
Причем не печально, а скорее с безнадежным лихачеством.
Это был знак, жест, сигнал.
Могильщики обхватывали ангелов за крылья и смачно целовали. Предварительно, вытершись рукавами и выдохнув для смелости, конечно. Это они делали, наверное, для того чтобы придать ангелам решимости перед их последним и гордым полетом на небеса.
Тут я все в очередной раз просек до упора. Там, внизу, не грязный водоем, а по меньшей мере Стикс. Таким он и должен быть. Крохотным, смрадным и разноцветным. И сейчас, несомненно, ангелы поплывут по нему к себе домой в райские кущи. Они ведь так устали, их так давно ждут.
Внизу у Стикса — никого. И только гордая фигура, размахивающая руками и призывно взывающая к нам. «Все верно! Это Харон!» — подпрыгнул я, радуясь своей сообразительности. Возможно, здесь и сейчас вершится сама история и реализуется миф. Недолго думая я смело вырвал бинокль у старой рухляди, прозревающей рядом со мной. Но это был не Харон, а залитый по самые обода господин, подлинный гражданин Большого города. Тупая рожа, бутылка, раззявленный в пении рот.
Что ж, опять ошибка. Будем ждать.
Слева Солнце. Справа трамплин. Ангелы с него, видимо, и стартанут. Чтоб заранее поближе к солнцу и эдемским садам. Ведь наверняка, и у ангелов есть жилища, где они машут крыльями, ботвятся и воркуют. Кстати, с этого самого трамплина, болтают, всякие умники-лыжники зимой тоже пытались улетать на разных деревянных досках. «Дурачье, — подумал я. — Ведь общеизвестно, что крылья нужно цеплять к передним лапам. И делать их не из тяжелого дерева, а из легких перьев и пуха. Иначе ничего не получится».
Между тем та старая рухлядь, у которой я отобрал бинокль, чтобы получше рассмотреть Харона, уже раскочегарилась на всю нашу взлетную полосу. Я, мол-де, ее обидел и веду себя по-хамски, мол. Я? Да никогда я себя так не веду. Ничего она, конечно, не понимала, даже хамства от эйфории отличить не могла, но мне было не до нее. Вернул бинокль, извинился. Пусть отвяжется.
И снова гениальная мысленка сочканулась в головушке. Теперь я буду умницей. Не пропущу больше ничего. Когда ангелы полетят — не теряться! Постараюсь вцепиться кому-нибудь в хвост, крылья или фату. Это, понятно, чтобы хоть таким макаром рвануть с ними в райские кущи.
Что же вы думаете? Снова обман.
Все ангелы со свитами, намечтавшись о кончине до отвала и запомнив на будущее план местности, загружались обратно в блестящие тачки и исчезали.
Они очень все торопились. И нарядные ангелы. И черные могильщики. И их залитая пойлом свита. Некоторые от полноты прозрения пошатывались, других тошнило.
Ничего не вышло. Но ведь можно подождать. Может, завтра я увижу вознесение? Или бесстрашный бросок ангелов в пасть Большому Городу? Услышу звуки горнов и захватывающую музыку?
А пока вокруг лежали жухлые белые розы и пустые бутылки. Жалкие следы репетиции.
Ждал на всякий случай до упора. Лишь когда на небе засверкали кусочки стекла и к ним полетели темно-синие ласточки, затмившие Солнце, я пополз к мрачной яме метро.
Конечно, я решил, что обязательно узнаю из рекламы точную дату полета. И тогда как-нибудь всех объегорю.
Там, внизу, все сверкало и переливалось. Человеческий фарш вперемешку с камнями зданий.
Крупинкой фарша был и я.
