О Чонхи - Огненная река

— Эй, цветочница!

Я подождала, пока её голос приблизится, и позвала громче.

Непонятно, услышала она меня или нет. Она пела гортанным голосом, пребывая в весёлом настроении, и шла мимо. Я позвала её несколько раз и вдруг подумала, что, может быть, она слышит меня, но старается не обращать внимания. Ведь цветы, сорванные на низкой горе возле поля, можно дороже продать в центре города, чем здесь, на окраине. Сверху было видно, что в коробке лежат жёлтые цветы кизила и ветки азалии с бутонами.

Женщина, сухо кашляя, нахально прошла мимо, и я долго прислушивалась к её удаляющемуся голосу. На до роге, ведущей к автобусной остановке, кипело солнце. Я протёрла глаза, слезящиеся от ослепительного света.

Был яркий весенний душный день. В такой день ветер поднимает сухую пыль, и она оседает на голых руках и на развешанном после стирки белье. Как только стихнет ветер, тотчас распустятся цветы, а аллергический кашель жены торговца, развозящего товары, будет летать, как пыльца цветов или песчаная пыль, и наполнит воздух непонятным ожиданием.

Я с удовольствием потянулась и легла на деревянном полу террасы. Брызги солнца усеяли пятнами ноги, лежащие в проёме двери, покатая крыша соседнего дома отбрасывала плавную тень, как козырёк от солнца.

Наблюдая за всем этим, я погрузилась в состояние, будто у меня вылиняли все чувства, я полностью потеряла способность мыслить и обессилела; было ощущение, что в голове плещется белая, как лист бумаги, занавеска. Это всё из-за солнца.

Им было пропитано всё, движение остановилось. Воспоминания прошлого щекотали ладонь; так луч солнца, падая на край века, не вызывает никаких трогательных чувств, будто просто сдувается толстый слой пыли.

Тогда я ушла беременной на пятом месяце. Ушла, чтобы умереть. Это было в конце долгой засухи, из подмышек, под коленями струился пот.

Со дна пересохшего ручья смотрели белые спины камней, и светлым брюхом кверху плавал раздувшийся карась.

Я сунула голову в воду. И хотя там скопились личинки москитов, сгнившие корни растений и зелёная ряска, я наслаждалась прохладой.

Казалось, моё тело всё больше и больше сжимается. В воде кружилось отражение синего неба, по которому быстро плыли облака. Вращение становилось всё быстрее и быстрее, в кружении я увидела свои волосы в воде, слегка колышущиеся, как щупальца пресмыкающихся.

Согнувшись пополам, я упала в воду. Я инстинктивно двигала ногами, и вскоре моё лицо оказалось на поверхности.

Я свалилась спиной на камень, как комок мокрого белья, и долго смотрела в небо. Тело раскалялось как от горна для розжига огня.

Было очень жарко, свет застыл и стал твёрдым. Затвердевшие лучи, сгустившееся время; мне было душно. Время превратилось в свет, оно поднималось с голых ступней, облизывало тело, опустошало кровеносные сосуды.

Всё замерло. Предметы раскалялись и увеличивались, а потом теряли свои формы и растворялись во времени, и ничего не оставалось. То, что можно было потрогать — лишь повсюду царящая напряжённость. Моё тело, которое я так хотела уничтожить, в абсолютной тишине и умиротворённости тихо распадалось, Я погружалась в расслабленную усталость и счастье, которые возникают, когда сознание меркнет и становится совсем слабым. В это время откуда-то с гор, через жару, захлёбываясь, защебетали птицы «цици-цор-р-р, цици-цор-р-р». Казалось, они размеренно долбят клювами в стекло, пытаясь его разбить. Прошло некоторое время. От их упорства в клювах скопилась кровь, и, когда, в конце-концов, разрушился угол света, жары и времени, в ущелье, где течёт ручей, защебетали все птицы до одной. Я быстро поднялась. Ноющая боль вернулась, будто свалилось белое покрывало, закрывавшее сознание. Голова раскалывалась от боли.

Я посмотрела вокруг. Ничего не изменилось. Только от звонкого щебетания птиц, бившего по барабанным перепонкам, дрожали зелёные листья на деревьях, хотя ветер стих. А ещё гряда чёрных туч наполняла темнотой ущелье с ручьём. Как это бывает после анестезии, в кончики пальцев рук и ног постепенно возвращалась чувствительность. Зачем я здесь? Беременная на пятом месяце от бросившего меня пройдохи, чувствуя слабость, будто вся моя кровь высохла, я пришла сюда, в ущелье, с твёрдым решением умереть, но никак не могу пойти на это из-за этой изматывающей жары. Я сделаю аборт, и всё будет нормально. Как стирают надпись с доски, так же я сотру память из своей головы. Это очень просто.

Вернувшись, я решительно сделала аборт, уничтожила ребёнка, которому шёл уже шестой месяц, будто удалила грязную опухоль. После этого прошло много лет, но я всё ещё не могу избавиться от призрака шестимесячного ребёнка. Это какая-то потенциальная эпилепсия. Я так и не увидела его лица, но мне было ещё хуже оттого, что оно находилось в глубине моего сознания; это часто болело и ныло во мне, как от ревматизма перед дождём. Если снять оболочку повседневной жизни, как тонкую резиновую плёнку, то можно увидеть, как внутри густой пеной кипит жажда раскаяния в том, что я убила своего малыша. Каждый раз, когда открывалось это болото, мне было тяжело дышать, будто у меня опять растёт живот, как во время беременности, или как будто я наполняюсь водой, поэтому я с такой безнадёжностью барахталась, словно могу утонуть, если не вылью наполнявшую меня воду. Но даже после того, как вода заполняла меня до краёв, я снова и снова отправлялась в путь за стаканом свежей чистой воды.

Я подняла руку и прикрыла ею веки. Солнце было таким же сияющим, как тогда.

Залаяла собака. Это редко бывает. Собака совершенно точно различает шаги Сыну, гости у нас бывают настолько редко, что можно сказать, их вообще не бывает.

Пора было готовить ужин, но я вышла из комнаты, чтобы поесть просто остывшего риса, и некоторое время, пока лаяла собака, стояла неподвижно, прислушивалась к тому, что происходит на улице. Та совсем разошлась. Видимо, действительно кто-то пришёл.

Заинтересовавшись, кто же это может быть, я посмотрела в окно. Под воротами виднелась чья-то длинная тень.

— Кто там?

Чтобы унять собаку, я громко прикрикнула на неё. Над воротами появилась голова молодого человека. Лицо его было совсем незнакомо мне, я никак не могла вспомнить, кто это.

— Сыну дома? Я его друг, живу в соседнем районе.

Я отодвинула задвижку. Молодой мужчина, который назвал себя другом Сыну, положил одну руку на руль велосипеда и низко поклонился.

— Вы, наверное, его супруга? Я вас сразу узнал, хотя ни разу не видел. Сыну пригласил меня поиграть с ним в падук[16]. Это ведь его дом, правильно?

Видимо, ему показалось странным моё молчание, но при этом он, не давая мне вставить ни слова, говорил без умолку. Я догадалась, что это тот самый земляк, который живёт в соседнем районе через перевал, к нему каждое воскресенье Сыну ходит играть в падук.

— Надеюсь, он дома?

Вместо ответа я отошла от ворот, пропуская его в дом. Он без колебаний перекатил свой велосипед через порожек ворот и спросил:

— Чем он занят?

Кажется, он не понял, что нет никаких признаков присутствия Сыну в доме. Я подождала, пока он переставлял свой велосипед и медленно-медленно ответила:

— Он ненадолго вышел.

— Мы с ним сегодня договорились играть в падук… Он сам пригласил меня? Как же так?

Ему стало неудобно, и он протянул одну руку к велосипеду, а другой почёсывал затылок. А я поспешно сказала, не давая ему уйти:

— Он скоро вернётся. Он вышел подстричься. Подождите его в доме.

Я сказала это так легко и естественно, что сама себе удивилась. Я совершенно не думала, что лгу. Произнося эти слова я как будто сама поверила, что Сыну действительно стригут волосы в парикмахерской недалеко от дома, и он при этом перелистывает журнал, страницу за страницей.

Видимо, все-таки гостю было неловко находиться в доме, где нет приятеля.

— Если он пошёл в парикмахерскую, и она где-то рядом, я думаю, мне следует пойти туда.

Он опять схватился за свой велосипед.

— Я же говорю, не надо!

Он вздрогнул, услышав, как в моём голосе прозвучали неожиданные нотки упрямства. В этот момент между нами возникла неловкая тугая напряжённость. Лишь тогда я смогла рассмотреть его лицо. Хотя его руки, держащие велосипед, казались очень натруженными, видимо, оттого, что он довольно долго ехал на велосипеде, его глаза под разметавшимися волосами были ясными, как у мальчика.

— Перед тем, как уйти, он сказал, что придёт гость и попросил, чтобы я его задержала. Вы можете разминуться, и тогда получится, что вы напрасно потратите свои силы.

Я сказала это нежно, будто я его старшая сестра.

Он наклонился, как будто его заставляют, и стал развязывать шнурки своих баскетбольных кроссовок, и тогда собака, которая некоторое время сидела тихо, опять начала лаять. Он вновь сделал вид, что ему неловко.