Николай Климонтович - Спич
— От хозяина, — ответил ему знакомый голос стальнозубого татарина.
Отодвинув кресло, Евгений Евгеньевич дрожащими руками отпер дверь, предчувствуя, что сейчас на него наденут кандалы, нарукавники или как там у них — наручники. Татарин вкатил тележку, на подносе лежал кейс, точь-в-точь такой, как в прошлый раз.
— Обедать ждут в ресторан, — произнес татарин.
И вышел.
Даже деньги сейчас не порадовали Евгения Евгеньевича — все равно чужие, он отпер сейф и впихнул туда рядом с первым и этот увесистый чемоданчик, даже не открыв крышку. Тем не менее, сообразил: нет, не все чужие, пятьдесят его. Налил виски, взял банан, сел на диван, и телевизор опять ожил. Как и в прошлый раз, Равиль был доброжелателен.
— Кушайте, кушайте, — сказал он с экрана, — деньги вы получили сполна. Ваша речь понравилась.
То есть они еще и порылись в компьютере, сообразил Евгений Евгеньевич, но этот факт оставил его равнодушным.
— Хороший спич. А ваш… гость, он поправляется. Правда, трудно сказать — будет ли он ходить, — продолжал Равиль ровным голосом. — Поврежден позвоночник, смещение дисков. Линейно. — Теперь это словечко означало не одобрение, а нечто вроде однозначно. — Ну, со следствием мы дело уладим.
Ага, я под следствием, подумал Евгений Евгеньевич отстраненно, вот и славно. И откусил банан: он смутно засомневался в правдивости слов Хозяина. Что-то в них было не то, что-то фальшивое…
— Но вам придется у нас задержаться.
— И надолго? — поинтересовался Евгений Евгеньевич, жуя. Он задал этот вопрос спокойно, даже буднично, будто уже знал об этом, будто речь шла не о нем — о постороннем человеке.
— Во всяком случае, до церемонии. Операцию мы оплатим, но тут вот какое дело…
Последнее отбирают, горько ухмыльнулся Евгений Евгеньевич, на минуту к нему вернулась способность трунить над собой. Впрочем, что ему оставалось. О парне всю ночь и все утро он старался не вспоминать, ему не было его жалко, скорее, напротив: ведь это тот стал источником неприятностей Евгения Евгеньевича. Да что там неприятностей, мягко сказано — беды, настоящей беды…
— Дело такое, мы купили собаку, — продолжал Равиль в телевизоре.
— Собаку? Какую собаку?
Упоминание о собаке опять напугало Евгения Евгеньевича. Он вспомнил: спускаю один раз.
— Мастино-неаполитано, знаете такую породу?
— Линейно, — хотел ответить, но удержался. Потому что сообразил наконец, что интеллигентное линейно заменяло Равилю блатное в натуре.
— Большая, с брыльями, слюнявая, поздравляю, — пробормотал он.
— Очень породистый щенок. И очень дорогой. Так вот, я хочу, чтобы вы придумали ей имя. Благородное имя.
— Красс, может быть…
— Не звучит.
— Но ведь сенатор, полководец…
Но монитор уже погас.
Это было похоже на измывательство. И куда уж выше, имя патриция, видишь ли, уже не годится. Императорское, что ли, имя давать паршивому псу. Может, Цезарь? Нет не пойдет, собачьих Цезарей и так вокруг слишком много… Вот ведь как все обернулось: он, Евгений Евгеньевич, человек культуры и ума, статьи которого переводятся и в Варшаве, будет теперь сидеть на краю света и придумывать собачью кличку…
Он прислушался, шум на улице стих. Евгений Евгеньевич осторожно ступая, подошел к окну и выглянул наружу, — как бы возвращаясь на место преступления. Внизу под его балконом охранники окружили толпу аборигенов. Сейчас, по-видимому, они выжидали пока мужчины, расстелив на мерзлой земле молитвенные коврики, совершат намаз. Закутанные женщины продолжали глухо подвывать. Евгений Евгеньевич пожал плечами, задернул штору и, унимая нервную дрожь, стараясь из последних сил сохранять чувство собственного достоинства, поправив галстук, пригладив прядь и прямя спину, сошел по лестнице, не глядя на свои отражения. И направился в ресторан.
32
В этом случае мне не пришлось проводить никаких специальных разысканий. Об этом убийстве писали все без исключения газеты, а желтые — так выносили на первые полосы. Отмечу лишь, что — будто нарочно для того, чтоб не нарушать симметрии моего рассказа — как раз тогда, когда в бестревожные дни Евгения Евгеньевича в президентском номере отеля Halva Palacе ворвалась беда, в жизни Равиля Ибрагимова тоже грянули нежданные перемены. Все шло как всегда: завтрак с одним партнером, бумаги в офисе, диктовка секретаршам, обед с другим, ужин в семье — неукоснительно. Лишь раз в неделю — клубный раут, от которого нельзя было уклониться. Этот распорядок несколько тяготил Равиля, человека действия, но он давно стал заложником своего образа жизни. И едва ли не обрадовался, когда ему сообщили дурные новости из его восточного филиала. Хотя, казалось бы, какие тут поводы для веселья. Но — это был толчок, это заставляло напружиниться, подобное возбуждение испытывает охотничий пес, когда видит, что хозяин собирает рюкзак. И Равиль отправился на усмирение нежданного бунта.
Ему не пришлось даже существенно корректировать расписание: посещение малой родины и открытие отеля было назначено на конец декабря, и он вылетал всего на три дня раньше. Повторю: не могу понять, как мог предусмотрительный и осторожный Равиль, имевший воистину волчий нюх, не почувствовать, что его заманивают в ловушку. Не навести справок — это было вполне в его силах — и узнать, что все его имущество, остававшееся после распада империи по другую сторону границы, уже захвачено и поделено. Более того, он не придавал значения даже тому, что гражданином новообразовавшейся страны он не был — должно быть, ему казалось, что подобные бюрократические формальности он легко уладит на месте…
В родных местах он бывать не любил. Как не любил ни свое детство, ни свою юность — их у него теперь как будто и не было. И не бывал в родном поселке с тех пор, как рядом с отцом похоронил мать. И тогда же присутствовал при закладке отеля. Если у Женечки прошлое украл неверный Ипполит, то Равиль со своим прошлым распрощался сам — в один обычный день утром отсек, как ударом клинка. Это было похоже на то, как если бы он умер за чашкой кофе, и тут же, со следующим глотком, родился заново. Одна жизнь кончилась, началась другая. О том, как такое возможно, Равиль не задумывался: достаточно было точно знать.
В самолет охрану не взял, отпустил охранника у входа в VIP-зал, в самолете это одна обуза, а там его встретят.
— Отдохни, Коля. На рыбалку поезжай. Я позвоню, если что.
— Я буду в офисе, — отвечал преданный и трудолюбивый Коля.
— Ну, как знаешь…
Летел с одним кейсом с документами и с двумя чистыми носовыми платками — все необходимое доставят на месте. Никогда не садился у окна, устроился у прохода, соседнее место оставалось пустым. Перед взлетом без понуканий стюардессы, привычно пристегнул бесполезный ремень безопасности: ритуал. Взял из кармана переднего кресла аэрофлотовский рекламный журнал и прикрыл глаза. Взлетели, спустя минут десять в салоне началась суета: стюардессы разносили напитки, пассажирки засновали в туалет. Одна из них, когда самолет качнуло, плюхнулась на Равиля. И тот, открыв глаза, услышал Равиль, не может быть.
Всмотревшись, в чертах неюной пассажирки, когда та сняла темные очки, крашеной в красное и в нелепой шляпе, с трудом и безо всякого интереса узнал Дарью Сухорук. Та, напротив, невероятно возбудилась этой неправдоподобной встречей. Равилю пришлось узнать, что его подруга юных лет никакая теперь не Дарья Сухорук, но Дана Кацман, и проживает не в Болгарии, а в Канаде. Ты был в Канаде? Пришлось согласиться: да, приходилось. Гарная, гарная страна, грейт. Где она там пристроилась? Так в Торонто же… а ты какой стал, не узнать… мой муж тоже бизнесмен, он сам из Харькова, познакомились на Златых Пясках… ты ведь был в меня влюблен… бывал на Златых Пясках…
Он опять прикрыл глаза. Ему было совершенно неинтересно, что отец Дарьи давно умер, а маму — кстати выяснилось, что маме-то Равиль всегда нравился — Дана Кацман хотела забрать в Канаду, но та разболелась, и вот теперь она летит ее проведать… Какая мама, секс-тур, невнимательно подумал Равиль, будет строить перед провинциальными молодыми парнями иностранку.
Когда он сходил с трапа, машина ждала его на взлетном поле. Шофер стоял на стылом ветру, прикрывая собой огромный багровый букет, чтоб ветер не растрепал и не разорил розы.
— Ой, какой ты важный, подбросишь меня в город?
— Это невозможно, извини, — сказал Равиль и, поколебавшись, отдал ей несколько цветков.
И сел на переднее сидение роллс-ройса, того самого, который совсем недавно встречал Евгения Евгеньевича на этом же аэродроме с тем же шофером, — в машине он всегда ездил рядом с водителем, охранник сзади.
