Евгений Титаренко - Изобрети нежность
Потом вдруг мыслями его опять целиком завладели облигации. Что если они у баптиста – честные? Тогда все, что сделал он, Павлик, – самое обыкновенное воровство! Это первое, что вдруг сильно взволновало Павлика. Затем он подумал, что в любом случае эти облигации не имеют никакого отношения к секвойе, к санкам на льду Жужлицы… Деревянный ящичек не только не приближал его к разгадке Аниной тайны, а, наоборот, уводил куда-то в сторону. И Павлик со всей ясностью понял вдруг, что обязан как можно скорей избавиться от чужого сокровища, которое предусмотрительно засунул под подушку. А после этого опять наведаться к одинокому, старому тополю! Сегодня же…
В западне
Поднимался целую вечность.
Опять медленно высвободился из-под одеяла и опустил на пол сначала одну ногу, потом другую… И ухитрился не скрипнуть ни одной пружиной.
Так же медленно, долго, сантиметр за сантиметром, открывал дверь в сени. При этом больше остерегался разбудить Костю, а не Вику, потому что Костя мог легко поломать его замысел. Не будь Вики, не свяжись они с нею, Костя первым бы с головой ушел в любую рискованную затею. А тут он явно запутался…
Одевался Павлик уже в сенях.
Дверь на выход приоткрыл ровно на столько, чтобы протиснуться. И некоторое время стоял на крыльце, прижимаясь к дощатой стенке.
Ночь стала как будто еще неприветливее: сгустилась возле домов и по-над землей, пропиталась влагой и почему-то пахла осенью – гнилой листвой, изморозью.
Вплотную к стене Павлик ушел за дом. И, пригибаясь, далеко в обход, через сады, пробрался к ограде Алексея Кузьмича.
До боли в глазах всматривался в неясные ворохи черноты на огородах и в направлении сосняка, двигаясь вдоль забора. А когда перебежал через проход между дворами и затаился у ограды Мелентьевых, почувствовал озноб, неожиданную сухость в горле… Но к страху он был готов заранее. И даже знал, что главный приступ его испытает здесь, у забора Мелентьевых, за которым, быть может, всего в нескольких шагах от него скрывался курильщик. Прохлада и сырость как-то сразу отодвинулись на второй план. А перед глазами вырисовался из темноты недвижный силуэт одинокого, словно бы мертвого, тополя на огородах.
Нырнул через щель во двор Вики, как в убежище. И здесь сразу успокоился, будто в собственном доме. Осторожно поднялся на крыльцо.
Погруженная в темь улица Буерачная то ли спала, то ли затаилась в безмолвии. Лишь от дома сторожа Кузьмича неожиданно донеслась какая-то мелодия. Жена Кузьмича иногда целыми днями крутила радиолу. Но когда Павлик пробирался мимо их ограды, музыки почему-то не расслышал.
Теперь уже легко, привычно Павлик открыл и затворил за собой дверь чужого дома, пересек сени…
А в горнице, как будто он заранее обдумал это, не повернув направо, в комнату постояльца, а обошел почти невидимый в темноте стол и, опустившись на колени, сразу прильнул к окну.
Под крышей гаража не улавливалось ни малейших признаков жизни.
Да Павлик и не знал, что хотел увидеть или чего ждал, стоя без движения у подоконника. Вновь это было и удачей, и ошибкой его.
Перед глазами от напряжения замельтешили желтые искорки, пока он всматривался в черноту, и даже начала кружиться голова, когда, хлестнув по нервам, так, что он едва не вскрикнул от ужаса, щелкнул входной замок и чья-то тяжелая нога ступила с улицы в сени.
Думать ему в эти короткие несколько мгновений было некогда. Чуть не повалив телевизор, он метнулся по комнате и бессознательно прижался в уголок, за платяным шкафом…
По звуку шагов машинально отметил, что в комнату вошли двое.
– О, баба! – голос постояльца. – Даже дверь как следует не закрыла.
Его спутник буркнул что-то невнятное.
– И ставни нараспашку! – раздраженно добавил баптист. Ругнулся: – Хоз-зяева…
Не имея ни единого шанса выскочить на улицу и уйти от погони, Павлик все же метнулся было через горницу в сени, когда эти двое прошли в комнату баптиста. Злой, властный голос второго мужчины неожиданно удержал его за шифоньером.
– Сейчас не о хозяйстве думать! – Это был голос неизвестного, он и в комнате баптиста отдавался, как в пустоте гаража. Хозяин, должно быть, потянулся к выключателю. – Не зажигай! – предупредил его спутник. – Любоваться нам не на кого! – Он даже о будничных делах говорил, не меняя тона: зло, властно. – Как удалось вырваться?
– Надула нас эта… золото мое! – в прежнем тоне, как и гость, ответил баптист. – Ищем ее хахаля, а тот, оказывается, в Мурманск дернул! Клавдия за ними, а я – на самолет. Сюда… – И после паузы добавил: – По мне, так провались она где-нибудь, бочку водки первому встречному выставлю!
– Ладно! – опять остановил его неизвестный. – Все это к черту сейчас! Ты главное-то понял?!
Баптист долго медлил с ответом. Наконец как-то угрюмо и настороженно проговорил:
– Понять-то я понял… Но при чем здесь я?!
– При том! – сказал, как отрезал, неизвестный. И четко разъяснил, выделяя каждое слово: – Если погорю я или Гурзик – горим все!
– А при чем здесь ты? – все так же угрюмо, но уже менее уверенно переспросил баптист. – Что он знает о нас?
Неизвестный буквально взъярился:
– Достаточно знает! И даже больше! Не прикидывайся дураком! Времени нет забавляться. Если он выдаст нас – всем конец! И тебе тоже.
Баптист что-то заворчал вполголоса. И, явно уводя разговор в сторону, неожиданно спросил:
– А эта девчонка, с того берегу… Что вокруг этого дела милиция вертится?
Павлик затаил дыхание: речь шла об Ане. Он как раз выглянул из-за шкафа, чтобы попытаться проскользнуть в сени. Но дверь в комнату Викиного постояльца была распахнута настежь, и не существовало никакой возможности пробраться незамеченным.
– Милиция пусть там вертится! – ответил баптисту неизвестный. – Это дело второе. Нам сейчас первые дела надо решать!
Неизвестный выругался, скрипнул пружинами кровати, на которой, видимо, сидел до этого, а теперь встал. И заговорил почти шепотом, так что до Павлика доносилось сплошное гудение. Но речь гостя была жесткой, как сквозь зубы.
– Вот и все. Детская работа! – заключил он уже в полный голос. – И у нас хоть здесь – все чисто. – Хозяин комнаты долго молчал. – Чего маешься? – не выдержал гость.
– Я с Гурзиком никаких дел не имел…
– Теперь будешь иметь!
– Боюсь ошибиться…
– Ошибиться ты можешь только вместе со мной. А я не ошибаюсь!
Хозяин не ответил, размышляя.
– Да! На всякий случай, надо все наши закутки подчистить! – спохватился неизвестный. – Что у тебя дома есть, давай! Я найду местечко.
И хотя он высказался довольно неопределенно, Павлик вдруг сразу понял, что требует неизвестный. И с ужасом почти зримо представил себе, как хозяин оттягивает вверх доску подоконника, затем достает несессер, открывает его… Послышался неопределенный возглас.
– Чего ты? – голос неизвестного.
– Украла, гадина!
– Кто?! Что?!
– Девка! Шлюха! Не иначе! Все до бумажки! Вместе с коробкой!
Он захлебнулся вдруг, как будто его схватили за горло. (Очень похоже, что так оно и было.) Яростный, свистящий шепот неизвестного:
– Ты что?! Ты куда смотрел?! Двигай за ней! Хоть удави! Хоть разорви на куски! Но чтоб микитки были здесь!
Баптист кашлянул, дыша, как загнанный, прочистил горло.
– Куда я сейчас? В Мурманск?! На чем?
Теперь стало слышно тяжелое дыхание неизвестного. Он думал.
– Проклятье… Одно к одному… Сейчас нет, конечно! Сейчас надо сделать главное! Здесь нам больше грозит! А утром… Слышишь?! Первым же самолетом! У живой или мертвой! Пока она не влипла. А сейчас – действуй. Да что ты шаришь опять?! Может, переложил куда?
– С чего это?.. – огрызнулся баптист. – А в эти дела… лучше бы ты меня теперь не втягивал!..
– Я тебе сказал: погорю – ты летишь первым! Так и запомни.
Последними фразами они обменивались уже в дверях комнаты.
Павлик буквально втиснулся в стену возле шкафа. И не дышал, пока они выходили в сени, затем долго прислушивались через дверь. Оба вышли на крыльцо… Размышлять у Павлика времени не было.
Сенную дверь, на его счастье, хозяин и гость оставили открытой. Павлик выложил на стол деревянную шкатулку и неслышно метнулся в сени. Обо что-то ударился боком и на мгновение обомлел… Но грохота не последовало. Шаря в темноте руками, прижался к стене, у самого выхода, возле каких-то ящиков.
Расслышал только последние, сказанные вполголоса фразы:
– Смотри: чтобы минута в минуту… И ничего не боись… – Было впечатление, что неизвестный проговорил это вплотную к двери, словно бы специально для Павлика. – Бывай.
Шагов его по ступеням не было слышно.
А баптист в одиночестве еще какое-то время оставался на крыльце.
На распутье
Назад, через сени, Викин постоялец прошел на этот раз бесшумно. Задержался, постоял возле двери, потом закрыл ее за собой.
А вот направился ли он в свою комнату или остался в темной горнице, угадать было невозможно.
