Иэн Бэнкс - Песнь камня

— А вы всегда?..

Трещит рация; она жестом останавливает меня и прижимает аппарат к уху. Провода из подставки рации тянутся под сиденье шофера. Я вдруг осознаю, что рация подзаряжается и работает лишь от моторов — то есть на топливе. Мне не слышно, что говорят, а ее ответ тороплив и краток, и его тоже разобрать не удается.

Лейтенант хлопает шофера по плечу и, наклонившись, шепчет ему на ухо; он принимается мигать фарами джипу впереди и машет рукой; лейтенант разворачивается назад, делая жесты грузовику.

Мы притормаживаем, машины съезжают на обочину. Мне приказано оставаться на обочине; я швыряю камешки в заболоченный кювет, а лейтенант поспешно совещается со своими людьми. Я выбрасываю окурок в неподвижную, глубокую воду; он шипит. Дальше затоплены целые поля, ирригационная и дренажная система всей равнины расстроены невниманием человека.

Лейтенант расстилает карту на капоте джипа, тычет в нее, жестикулирует и поворачивается по очереди к каждому солдату, называя по имени и отдавая приказы.

Мы продолжаем путь, вскоре сворачиваем на дороги поуже, потом на крутую тропу к небольшой долине. Лейтенант напряжена и разговаривать не желает; мои попытки возобновить диалог исторгают из нее лишь мычание и односложные ответы. Она больше не курит. Наш джип выезжает вперед, кто-то уходит дальше пешком, а мы вскоре выезжаем к задам фермы на склоне холма; лейтенант выскакивает из джипа и исчезает в доме.

Через несколько минут она возвращается, подходит к одному из грузовиков сзади, и оттуда ей передают сумку, которую я узнаю. Та самая, куда я сложил дробовики и винтовку, когда мы ехали в экипаже. По виду — все еще тяжелая. Лейтенант тащит ее на ферму. У меня за спиной Карма взглядом бинокля ощупывает холмы и леса, напрягается, разглядывая горизонт, затем успокаивается. Я слышу, как он шепчет:

— Пугало.

Лейтенант возвращается без сумки.

— Нормально, — говорит она остальным в джипе и достает ранец, что стоял у нее под ногами.

Оба грузовика и один джип паркуются в высоком трёхстенном амбаре, что открывается на двор. Лейтенант и я сверяемся с картой. Я показываю первую часть дальнейшего маршрута; с нами еще один солдат — лицо раскрашено зелеными, черными и желтыми штрихами. Человек, которого я раньше не видел, — судя по одежде и манерам, фермер, — открывает конюшню и выводит десяток лошадей. Вперемешку старые и молодые, жеребята, кобылы и мерины. Две, похоже, чистокровные, и еще мускулистая пара с широкими, окаймленными шерстью копытами. Лошадей поменьше седлают; на широкие спины крупных наваливают снаряжение из грузовиков.

— Запрыгивайте, — говорит мне лейтенант, неумело взбираясь в седло черной кобылы и теребя поводья. Смотрит на меня сверху: — Вы же ездите верхом, правда?

Я сажусь на гнедого мерина одновременно с лейтенантом. Похлопываю мерина по шее и устраиваюсь, уже готов, а лейтенант все возится с поводьями и пытается нащупать второе стремя.

Я глажу гриву мерина и спрашиваю фермера:

— Как его зовут?

— Иона, — отвечает тот, уходя. Лучше б не спрашивал.

Мистер Рез и еще полдюжины солдат карабкаются на остальных лошадей.

Трое солдат садятся во второй джип и едут по дороге, куда направляемся мы. Двое остаются на ферме — охранять три машины. Один солдат — тот, что вместе с нами разглядывал карту, — уходит вперед на разведку. Берет с собой рацию, но никакого снаряжения и вооружен только ножом и пистолетом. Лошади выходят вперед, и мы отправляемся вслед за разведчиком вверх по холму, по крутому полю и в густой спутанный лес.

Лейтенанту удается притормозить лошадь, и на секунду она равняется со мной.

— Теперь очень тихо, ладно?

Я киваю. Она тоже, затем подстегивает кобылу и уезжает вперед.

Тропа сужается; ветки царапаются, цепляются и целят в глаза. Приходится пригибаться, уклоняться от них, и битюги терпеливо ждут, пока кто-нибудь освободит их запутавшийся в ветвях груз. Наша сократившаяся команда тащится дальше, по тряским уклонам и подъемам — словно океанская зыбь отвердела и косо прилепилась к холму. В сумеречной полутьме под узором ветвей и темными башнями сосен воздух недвижен и тих. Лейтенант выезжает вперед, нескладная на своей черной кобыле. Хорошо сижу в седле один я. Мерин храпит, в холодном воздухе его дыхание летит вспять.

За нами, пытаясь утихомирить лязг ружей и справиться с лошадьми, мучаются, уже воюют бравые зверюги лейтенанта.

Ближе к арьергарду кого-то рвет.

Мы останавливаемся у развилки, где ждет разведчик. Его штаны и каска будто пустили побеги веточек, еловых лап и травяных пучков. Мы с лейтенантом сверяемся с картой, касаясь друг друга ногами, наши лошади обнюхивают друг друга. Я показываю дорогу ей и разведчику. Водя пальцем по карте, замечаю, что рука трясется. Быстро убираю, надеясь, что лейтенант не заметила.

Мы движемся дальше по крутой и узкой тропе. По-моему, сквозь мокрый лес просачивается запах смерти. В животе что-то переворачивается, словно страх — дитя, которое существо любого пола способно выносить в кишках. Бесконечные впадины и взлеты низких путаных гребней — точно контуры человеческого мозга, обнаженные скальпелем под кровавыми пластами черепа, и каждый надрез открывает злокачественную мысль.

Над толстыми шкурами хвойных, за изломанным скопищем черных безлистых ветвей, из неба, когда-то голубого, точно высосан цвет, и теперь оно — оттенка высушенных ветром костей.

Глава 12

Что-то говорит мне: все обернется плохо. Тело знает (шепчет что-то); древние инстинкты, та часть сознания, что звалась когда-то сердцем или душой, судит о подобных ситуациях проницательнее интеллекта, в воздухе чует, точно знает: что бы ни зарождалось, явится одно лишь зло.

Я сам себя истязаю; все чувства воюют со всеми, желают к себе внимания, и самое крошечное возводит зал бьющихся зеркал, где чувствительность натянутых нервов устроила мне засаду. Пытаюсь угомонить обезумевший рассудок, но само существо мое словно утратило точку опоры. Что было прочно надежным, теперь текуче и иссыхает, и не за что схватиться — все растворяется в руках, оставляя полый сосуд, чья пустота лишь раздувает малейшие слухи об угрозе, наперегонки доставляемые израненными в кровь нервами.

Каждое тенистое пятно кажется притаившимися силуэтами вооруженных людей, каждая птица, порхающая меж ветвей, преображается в гранату, что метнули прямо в меня, каждый зверь, шуршащий в подлеске возле тропы, — прелюдия к прыжку, атаке или сокрушительному огню, сотрясающему мое тело, или же к руке, замыкающей глаза, и лезвию, безжалостно выхваченному и перерезающему горло. Нос и рот затоплены вонью лесного гниения, запахом грубых безжалостных мужчин, что лежат, готовясь открыть огонь, и ароматом гладко промасленных ружей: каждое забито смертью до отказа, каждое целится в нас — несомненно, как флюгер указывает направление ветра. И в то же время мне чудится, будто каждый звук нашего похода — дыхание лошадей, малейший шорох скользкого листа или треск веточки—с яростной дикцией вопит, вещает о нашем продвижении, обращаясь к лесам, холмам и равнинам.

Я закрываю глаза, стискиваю руки. Приказываю кишкам прекратить ворочаться. Одного солдата тошнило, говорю я себе. Я знаю; я слышал несколько секунд назад. Их лица были бледны весь день, никто ничего не ел с завтрака. Несколько человек уединялись за фермой — опустошиться с той или другой стороны. Нельзя сдаваться. Подумай, как стыдно: останавливаться, спешиваться, бежать в укрытие, скидывать брюки, а все будут смеяться, пока ты сидишь, вынужденный выслушивать их замечания. Подумай о лице лейтенанта, о ее чувстве победы, превосходства над тобой. Не допускай такого. Не сдавайся!

Тут мой мерин останавливается.

Я открываю глаза. Остановились все. Солдат, ранее посланный вперед, стоит у тропы, шепчется с лейтенантом. Она оборачивается, оглядывает строй конников. Делает знак рукой, за которым я не слежу, и двое спешиваются, торопливо шагают мимо меня. У обоих маскировочная краска на лицах, а формы утыканы травой. Один тащит длинный черный арбалет. Вот до чего мы опустились, думаю я.

Лейтенант отдает приказы; трое скачут вперед.

Лейтенант поднимает руку, показывает на часы и выкидывает пять пальцев. Я оглядываюсь и вижу, что большинство спешились. Несколько человек беззвучно исчезают в кустах. Эти люди, замечаю я, в своих нарядах выглядят более традиционно по-солдатски; яркие детали одежды, под руку подвернувшиеся замковые сувениры исчезли целиком, сменились тусклой скукой бурого камуфляжа. Лейтенант смотрит на них, улыбается. Я легонько похлопываю Иону по шее, сажусь, скрестив руки. Лейтенант вновь отворачивается, смотрит на тропу, где исчезли трое солдат. Спина ее напряжена.

Я тихо соскальзываю с лошади и тихо шагаю через подлесок по склону, зная, что лейтенант за мной наблюдает. Останавливаюсь у дерева и расстегиваю ширинку. Стою, вроде бы готовый, затем смотрю вбок, будто бы только заметив ее взгляд. Секунду гляжу на нее, а затем прохожу чуть дальше, за высокий куст. Кажется, перед тем как скрыться, замечаю ее улыбку.