Елена Сазанович - Всё хоккей
Я бросил трубку и виновато посмотрел на Смирнову. Пожалуй, впервые с того времени, как я ее узнал, она открыто, без стеснения улыбнулась.
— Знаете, я бы никогда не подумала, что вы ругаетесь. А вот мой муж… Иногда позволял. Это было некоторое средство самозащиты. Ведь с ними нельзя по-другому?
— С ними — нет. А знаете, вы мне не покажете фотографию мужа? — вдруг попросил я.
Если честно, даже забыв, что это именно я — виновник его гибели. Мне вдруг захотелось посмотреть на фотографию человека, которого так сильно любили. Нет, которого так сильно любят и, наверное, будут любить всегда.
Она молча встала и стала рыться в ящиках стола.
Только теперь до меня дошло, что убийца впервые увидит фотографию своей жертвы. И мне вновь захотелось сбежать. И я уже вот-вот собирался пожаловаться на плохое самочувствие, но не успел. Фотография уже была в моих руках.
Поговорки, что два сапога — пара, или что муж и жена — одна сатана, были точно про них. Я впервые увидел насколько могут люди подходить друг другу и насколько они могут быть похожи. Его внешность — такая же незапоминающаяся, как и ее. Бесцветное лицо, серые редкие волосы, едва прикрывающие залысину, невыразительные глаза, обрамленные безвкусной оправой очков.
Но мне от этого легче не стало. Это лишь снижало шансы на то, что он был дрянным человеком. Я ведь уже точно знал, что она не была плохой.
— Правда, очень выразительное лицо? Впервые увидев такое, никогда уже не забудешь, — Смирнова поцеловала фотографию.
Воистину говорят, что любовь слепа. Дай Бог, чтобы она еще оказалась и глуха.
— Да, очень выразительное, — ответил я, чтобы не обижать ее.
— А почему вы сказали, что завтра разберетесь с ними? Чтобы позлить? Вы же уезжаете. И вся злость свалится на меня.
Я легонько пожал руку.
— Я решил повременить с отъездом. На недельку. Мне тут обещали одно местечко. И потом, я же хотел встретиться с этими жлобами. А я слов на ветер не бросаю.
Смирнова буквально сияла. Она действительно надеялась на меня. Верила. И отказывать ей я не имел права. В конце концов, и мне нужна эта неделя. Я хотя бы смогу раскопать какой-то компромат на Смирнова, прочитав его записи. Вдове, конечно, о тайных его пороках не сообщу, но зато — успокою свою совесть и вновь смогу жить по-прежнему. А неделя это ведь так мало.
— Неделя — это так много, — сказала Смирнова, приподнявшись с дивана. — Вы за это время сумеете внимательно изучить все записи мужа и что-нибудь мне посоветовать. В общем… Спасибо вам огромное. Так что приглашаю вас на ужин. Я сделала голубцы, которые обожает… простите, обожал мой муж. Я ведь его ждала… Но не пропадать же, их ведь и мне одной не осилить. Вы не откажетесь?
— Нет, я не откажусь, — вслед за ней я поднялся с места. В животе бурчало. Я действительно был чертовски голоден.
Мы кушали на кухне. Это была довольно просторная кухня, в центре которой стоял круглый стол. Смирнова зажгла свечи. Не потому, что это был интимный вечер, а в память о своем муже. Она все делала во имя мужа. И я этому не сопротивлялся. Я вновь сумел абстрагироваться от его личности. И уже не думал кто он мне и кто я ему. Я думал, что впервые за это короткое время, прошедшее с убийства (о том, что убитый Смирнов, я не хотел думать), мне было не то, чтобы хорошо, но, наверное, спокойно.
Смирнова придвинула тарелку с горячими голубцами, и я, попробовав их, удивился. Искренне удивился. Я ел во многих ресторанах, я бывал во многих странах и отлично знал их кухню. Но я никогда в жизни не ел подобные голубцы. Не знаю, как по женскому вопросу, но относительно еды у Смирнова вкус был отличный.
Видимо, на моем лице было такое глупое выражение, что Смирнова растерялась.
— Знаете, я всегда гордилась этим блюдом. Но теперь… Мне кажется, я переоценила свои таланты. Вы ведь с Дальнего Востока. Там, я уверена, кормят вкуснее.
Вот как кормят на Дальнем Востоке я как раз знал плохо. Хотя и бывал там, недаром я вспомнил об этом крае. Хорошо помню свои ощущения от этой поездки. Помню как мы, разбалованные столичные звезды обедали в столовой на сборах. Помню, как демонстративно корчили рожи и недовольно косили глаза на поваров. Помню, что нам все не нравилось. Хотя угощали они от чистого сердца. И даже в честь нашего приезда приготовили собственноручно вылепленные пельмени с семгой. Это было настолько вкусно, что мы так и не признались друг другу. Мы недоуменно пожимали плечами и с восхищением, громогласно, непонятно назло кому, вспоминали Японию. Вот там настоящие гастрономические изыски! Вот там истинно изысканный вкус! И при чем тут Дальний Восток? Помню, работники столовой робко стояли, как провинившиеся школьники, скрестив руки за спинами, растерянные, краснощекие. Они никогда не бывали в Японии, хотя и жили не так уж далеко от нее. Они лишь сокрушенно вздыхали, что так и не сумели нам угодить. Но, несмотря на все их воздыхания, сожаления, растерянность, мне тогда показалось, что японскую кухню они ни во что не ставят, хотя и ни разу не были в стране Восходящего Солнца.
Не знаю почему, они меня раздражали. Своей неприкрытой простотой, необоснованной правдой, уверенностью, что их земля все равно самая лучшая. И я выпалил на одном дыхании.
— И вообще! Во всем цивилизованном мире не принято убивать животных. Все цивилизованные люди давно перешли на другую пищу! Это же какое-то варварство!
— И на какую, если не секрет? — вперед выступила маленькая официанточка, с раскосыми глазами и смуглой кожей, судя по всему, корейка. Я прекрасно помнил ее пламенный взгляд, обращенный в мою сторону, когда я поглощал пищу. — Ну же, на какую пищу перешли эти чужеземцы?
Я невозмутимо пожал плечами.
— На растительную.
Она громко, вызывающе расхохоталась на всю столовую.
— Вот варвары! Они даже, наверное, не изучают в школе ботанику. Они понятия не имеют, что растения дышат и слышат. Они — живые!
Помню, Лешка Ветряков попытался нас примирить.
— Всё верно. Всё — живое. Но не умирать же и нам, живым, с голодухи!
— Вам вообще не следует умирать, — сказала, примирительно раскосоглазая. — У вас впереди матч. И нужны силы, много сил. Для этого нужно кушать.
— И нужна добавка! — Лешка предательски, с нарочитой жадностью, протянул руку с чистой тарелкой.
За ним последовали остальные.
Я же, протестуя, уселся в углу с надутой рожей. Мне ужасно хотелось добавки. Тем более, впереди был матч. И нужны были силы. Но от гордости я сдержал себя.
— Может быть, это хоть скушаете? — с издевкой спросила узкоглазая официантка, судя по всему, по уши влюбившаяся в меня. И протянула огромную тарелку салата, в котором перемешались все растения, ростки и корешки.
— Это скушаю, — поступился я своей совестью.
Но едва я набрал полную ложку, как она ехидно заметила:
— А ведь и они были живые.
Я гордо бросил полную ложку на стол. По столу расползлись красно-зелено-сметанные струи.
— Все живые, — крикнула в мою прямую спину девчонка, словно ударила. — Все живые. Только не вы…
Поэтому, сегодня, сидя на уютной кухне за круглым столом, покрытым клетчатой льняной скатертью, я имел права сравнить, как кормят на Дальнем Востоке и здесь. И голубцы Смирновой не уступали дальневосточным пельменям.
— Это воистину вкусно! — я разрезал очередной голубец, аккуратно опустил кусочек себе в рот и закрыл глаза от наслаждения, демонстрируя насколько действительно вкусно.
— Просто я в фарш добавляю виноград. И тушу голубцы в виноградном соке. Получается, что они будто бы пропитаны вином. Я сама придумала этот рецепт, но никогда его тайну не открывала мужу.
— И это правильно. Между мужем и женой должны быть тайны. Маленькие тайны. Это украшает семейную жизнь и не делает ее пресной, — глубокомысленно заметил я, словно был раз десять женат.
— Вы правильно заметили — маленькие тайны. Большие же ведут к подозрению или отчуждению.
Смирнова встала со стола и принялась мыть посуду. Чайник уже кипел на плите, и я взялся за приготовление чая.
— У вашего мужа, как я понимаю, была большая тайна.
Смирнова пожала плечами.
— Даже не знаю, можно ли называть тайной то, что связано с работой. Возможно, он просто проводил какое-то очередное исследование и пока не хотел меня в него посвящать. Поэтому… Поэтому я на него никогда не обижалась. Я считаю его великим человеком. А на великих грех обижаться.
Я вспомнил фотографию Смирнова и подумал, что он может быть похожим на кого угодно. И на прораба, и на ученого. Но только не на великого прораба и не на великого ученого. Я отлично понял, что Смирнова хочет мне поведать о какой-то тайне мужа или с моей помощью ее раскрыть. Но торопить ее я не хотел. Не потому, что боялся спугнуть, а просто не хотел, чтобы на меня взвалили еще одну тайну. И вообще я дал себе слово помочь Смирновой. У меня были деньги, чтобы помогать. Но тайна… Это уже слишком. И я, поспешно, допив чашку чая, встал со стола.
