Ирис Юханссон - Особое детство
Радость вообще была тем чувством, которое я выражала довольно естественным способом. Я часто смеялась, помногу и охотно, иногда окружающие понимали, почему я смеюсь, но часто радость приходила совершенно неожиданно, и никто не мог увидеть вокруг ничего забавного.
"Она ужасно смешливая, не понимаю, над чем, она смеется", - так говорил один из моих дядей, Свен, который часто комментировал мои вспышки радости. Они нравились ему, он любил, когда я была в таком состоянии. Он терпеть не мог, когда я кричала, и не выдерживал этих звуков. Он давал множество советов, как заставить меня замолчать, но все знали, что какие-то особенные приемы очень редко помогают, только случайно я переставала кричать от того, что делали другие. Меня уносили на улицу или в комнату, которую можно было закрыть, чтобы другие могли продолжить разговор.
Часто бывало, что я "плавала" вокруг и участвовала во всем по-своему, но окружающие никогда не понимали этого. Они считали, что я снаружи или сама по себе, и мой отец решил, что я не должна надолго оставаться одна, он думал, что от этого у меня появлялось странное поведение, которое окружающие не выносили. Он брал меня с собой во многих случаях, когда это было не опасно, или представлялась хоть малейшая возможность, он умел обращаться с моими странностями и заставить других быть снисходительными к ним, он следил, чтобы мое поведение не слишком мешало другим. Или он объяснял им, что я немного другая, или следил, чтобы я не так выделялась.
Однажды мой брат пропал в Лисеберге. Был большой переполох. Дело в том, что мать отвечала за брата, а отец за меня. Брат обычно лип к матери, как пластырь, так что ей никогда не нужно было беспокоиться о том, где он или что его нет рядом. Я, напротив, совершенно не понимала, что мне нужно держаться рядом со взрослыми, я шла прямо туда, куда вел меня сиюминутный интерес, и совершенно не боялась, что меня бросят, потеряют или оставят одну.
Брат был в залах с игровыми автоматами и был совершенно заворожен ими. Он остался, а остальные пошли дальше. Через полчаса отец спросил о нем, и тут обнаружилось, что его нет. Начались беготня и поиски. Мне казалось это забавным. Все бросились в разные стороны, чтобы потом встретиться в каком-то месте. Вокруг каждого было темное поле, и это было торжественно. Поиски продолжались, и все встречались снова и снова. Вдруг раздалось имя моего брата, все посмотрели друг на друга и кинулись к выходу. Там стоял мой брат, заплаканный и испуганный. В конце концов, его взял на свое попечение служитель, и когда у него спросили, кто он, он назвал имена тех, кто пришел с ним, чтобы нас могли найти. Веселье закончилось, мы вышли и сели в трамвай.
В трамвае было весело, он трясся, и возникало такое странное чувство, иногда он скрипел, что-то громко скрежетало, это был такой чудесный звук. Я ждала, ждала и вдруг раздавался звук, и я смеялась. Если была возможность, я ползала по полу, ложилась и слушала и тряслась, было так чудесно, потому что я вплеталась в звук и чувство, и не хотела выходить. Иногда меня поднимали и выносили, а иногда я закатывала истерику, когда меня пытались забрать. Было такое прекрасное чувство, оно причиняло такую боль, было невыносимо, когда оно обрывалось.
Я "взмывала" в воздух. Трамвай превращался в комнату с прозрачными завесами. Стены становились прозрачными, и комната становилась все больше и больше. Слире "входил" через крышу и поднимал ее высоко-высоко. Комната становилась огромной, Скюдде сидел рядом со мной прямо на полу. Звучало слово "билет": когда оно выходило из чьего-нибудь рта, оно превращалось в темно-синюю фигуру. Папа говорил его, когда мы вошли в вагон, водитель говорил его, те, кто сидел в вагоне, мама и папа говорили об этом слове. Мы жонглировали словом, "перебрасывались" им, оно превращалось в картинку и исчезало. Мы летали от окна к окну. Их было так много, и они шли по всему вагону, во все стороны, впереди и сзади было лишь несколько окон, но по бокам было много. Трамвай ехал быстрее и быстрее, как карусель в Лисеберге.
"Вставай, мы приехали, нужно выходить". - Я попадала в суматоху, и это была очень неприятная минута. Папа поднимал меня, и я бессильно повисала на его плече. Мы выходили на Вокзальной площади и шли пешком к родственникам.
Дом, в котором мы жили, был из камня, и длинная извивающаяся каменная лестница вела на пятый этаж. Я стремительно выскакивала на лестничную клетку. Я любила скакать по ступенькам вверх и вниз, выглядывать за перила и бросать мое другое тело в лестничный пролет. Было так чудесно носиться вверх и вниз, скользя по перилам, и пускать их все быстрее и быстрее. Слире, Скюдде и я двигались вместе, как длинная лента, и мы метались вниз и вверх, вниз и вверх. Все останавливалось, и мы падали вниз медленно-медленно, и прутья, поддерживающие перила, превращались в длинные вытянутые колышки, которые проплывали мимо. Они были в завитках, и вдруг мы начинали извиваться вместе с ними. Получались крючки, круги, спирали и т.п. Все происходило медленно, мы словно вырывались из одного витка, устремлялись к следующему, проходили через него и летели вниз, вниз, вниз или вверх, вверх, вверх.
"Ирис, Ирис, иди есть, Ирис, ты здесь?", - младший ребенок в семье, мальчик, выходил из квартиры и искал меня. Я сидела на ступеньке, прислонившись лбом к перилам, они были такие прохладные и приятные. Мы входили в дом. Мама спрашивала мальчика: "Где она была?"
Не дождавшись ответа, она говорила: "Ты только посмотри на себя! У тебя совершенно красный лоб, и ты знаешь, что тебе нельзя сидеть на холодной ступеньке, у тебя опять будет воспаление мочевого пузыря. Глупая девчонка, никогда не может понять это!"
Несколько дней мы жили у других родственников, на другой стороне улицы. У них был "более изысканный" дом и огромная квартира. В ней жила бабушка, художница, на стенах ее комнаты висело множество удивительных картин и расписных тарелок. Я часто сидела, съежившись, за маленьким столом в углу и "влетала" в картины. Они превращались в целый мир с совершенно иными цветами, чем те, которые бывают в настоящем мире. Я. словно оказывалась в парке аттракционов, все вокруг было яркое, множество драматических событий двигалось, застывало, двигалось снова. Это было не как на самом деле, а похоже на театр. Как будто цвета расплывались и создавали причудливые и иногда пугающие картины. Я пугалась, выбегала из комнаты, бросалась под кухонный стол, за которым сидела мама со своей сестрой. Я лежала там и дрожала, словно от холода.
Мама говорила: "Ну вот, всякие выдумки снова привели ее сюда, теперь она боится, лежит и стучит зубами, но это пройдет. Если ее вытащить оттуда, у нее будет истерика, так что оставим ее в покое".
Чуть позже я опять оказывалась в комнате. Там была ширма, и бабушка раздвигала ее. Внутри стояло пианино, за ним сидела девочка и занималась. Она играла красивые гаммы. Я застывала, словно в молитве, боялась дышать. Внутри было так приятно от этих звуков. Я "уплывала", и вся комната наполнялась светом и звуками, которые образовывали новые яркие световые язычки. Это было так приятно, что все мое существо словно охватывало пламя. Языки пламени лизали картины, и было так весело смотреть сквозь них, они все время менялись от звуков.
Мама входила в комнату: "Вот ты где! Какое у тебя красное лицо, и глаза красные, как у кролика, ты случайно не больна?" Она щупала мой лоб и констатировала, что у меня нет температуры, но она говорила, что это все оттого, что я сидела на холодной ступеньке несколько дней назад.
В доме был лифт, наши родственники жили на четвертом этаже, и мы поднимались и спускались на лифте. Это было удивительное устройство, легкое, скрипучее, с несколькими зарешеченными дверями, которые нужно было закрыть, потом нажать на кнопку и ехать вверх или вниз, в зависимости от того, откуда ты едешь.
Раннее утро, все, кроме меня, спят. Я вышла в коридор, открыла тяжелую дверь, вошла в лифт и нажала на кнопку. Он вздрогнул. Я села под зеркалом. Кабина была красивая, с деревянными стенами и дверями в железных завитушках, в зеркале отражалась противоположная деревянная стена. Езда в лифте была как красивое движение, и я сидела там. Хлоп, он остановился и замер, настоящий мир исчез, я поднялась, нажала на самую нижнюю кнопку, быстро села и поехала снова. Так я ездила вверх и вниз и попадала в мою атмосферу. Другое тело выходило через решетку на следующий этаж, потом на следующий, то же самое происходило на пути вниз. Было так весело, нужно было выйти из лифта, когда он проезжал дверь на этаж, иначе "не считалось". Слире и Скюдде делали то же самое, они выходили вместе со мной, мы двигались вверх до следующей остановки и опять вниз.
Дверь квартиры родственников открылась, и кто-то выскочил на лестницу, потом на улицу, опять вошел и пошел наверх. Это произошло дважды. Вдруг лифт дернулся "не на той" остановке, остановился, и кто-то распахнул дверь: "Ты здесь, только этого не хватало, что за глупости ты опять придумала!"