Мануэль Пуиг - Поцелуй женщины-паука
— Ты кричал во сне.
— Правда?
— Да, ты меня разбудил.
— Прости.
— Как ты себя чувствуешь?
— Я весь мокрый. Можешь найти полотенце? Не зажигая свечку?
— Погоди, я попробую…
— Не помню, где я его оставил… Если не найдешь, Молина, черт с ним.
— Тише, я уже нашел, думаешь, я полный болван?{4}
— Я замерз.
— Я заварю тебе чаю, это все, что у нас осталось.
— Нет, он твой, не надо, мне уже лучше.
— Ты с ума сошел?
— Ты изведешь на меня все свои запасы, это ты с ума сошел.
— Нет, мне еще принесут.
— Твоя мать больна и не ходит, забыл?
— Да помню я, но это не важно.
— Спасибо тебе.
— Пожалуйста.
— Ты сам не представляешь, сколько для меня делаешь. Прости меня, я временами бываю грубым… и обижаю тебя без причины.
— Ладно, прекрати.
— Когда ты сам плохо себя чувствовал, я не обращал на это внимания. Ничуть.
— Помолчи, а?
— Правда, и я так вел себя не только с тобой, я стольким людям сделал больно. Вместо фильма лучше расскажу тебе кое-что из жизни. Я уже говорил тебе о своей девушке. Так вот, я говорил просто о девушке, которую любил когда-то. А о настоящей соврал. Больше того, она бы тебе понравилась, потому что она очень простая, хорошая и смелая.
— Слушай, нет, не рассказывай мне, пожалуйста. Это твое дело, и я не хочу знать о твоих политических делах, о твоих секретах, ни о чем! Пожалуйста.
— Не будь идиотом, кто станет спрашивать тебя о моих политических делах?
— Откуда мне знать? Вдруг им вздумается допросить меня?
— Я тебе доверяю. Ты мне веришь?
— Ага.
— Тогда все должно быть честно. Ты себя недооцениваешь…
— Дело не в том, что…
— Иногда лучше выговориться, потому что мне сейчас очень плохо, я не шучу. Нет ничего хуже, чем чувствовать себя виноватым в том, что сделал другому больно. А именно так я и поступил с той девчонкой…
— Но не сейчас, расскажешь в другой раз. Не вороши прошлое, не копайся в себе… Лучше выпей чаю, что я заварил, и тебе станет легче. Делай что говорят…
Глава 7
— «Дорогая… Вновь пишу тебе… ночь приносит тишину, которая помогает мне говорить с тобой, и я думаю, помнишь ли ты грустные мечты… об этой странной любви…»
— Что это, Молина?
— Болеро, называется «Мое письмо».
— Только ты мог до этого додуматься.
— До чего? А что такого?
— Совсем рехнулся. Это какая-то романтическая чушь.
— Вообще-то мне нравятся болеро, а это очень красивое. Хотя прости, если я распелся невовремя.
— В смысле?
— Сегодня ты получил письмо, и сейчас у тебя плохое настроение.
— А при чем тут это?
— Ну, я сразу начал петь о грустных письмах. Но я не нарочно… правда. Не обижаешься?
— Нет, я знаю, что ты не хотел.
— Ты чем-то опечален?
— Плохие новости. А что, заметно?
— Не знаю… Ну да, ты подавлен чем-то.
— Да, очень плохие новости. Можешь прочитать, если хочешь.
— Лучше не стоит…
— Только не начинай, как прошлой ночью. Ты не имеешь отношения к моим проблемам, и никто тебя ни о чем спрашивать не будет. Все равно они вскрыли и прочитали его еще до меня. Какой ты, однако, щепетильный…
— Это точно.
— Если хочешь прочитать — пожалуйста. Вот.
— Написано словно куриной лапой. Может, сам прочтешь?
— Тупица, просто девушка не слишком образованна.
— Слушай, какая же я глупышка, никогда не думала, что здесь они вскрывают наши письма и читают сколько им угодно. Ладно, прочитай сам.
— «Дорогой, я уже давно не писала тебе, потому что не могла набраться смелости рассказать обо всем, что случилось, ты ведь понимаешь почему, правда? Ведь ты умный, не то что я, это правда. Я также не сообщала тебе новостей о бедном дяде Педро. Потому что мне сказали, что его жена сама отправила тебе письмо. Я знаю, тебе приходится нелегко. Но нужно как-то продолжать жить, и нам всем нужны силы продолжать нашу борьбу, чтобы преодолеть все жизненные трудности. И самое худшее во всем этом — стареть». Оно закодировано. Это заметно?
— Могу только сказать, что оно не совсем понятное.
— Когда она пишет «стареть» — это значит становиться членом движения. А «жизненные трудности» — это наша борьба. А дядя Педро, к сожалению… ему было всего двадцать пять лет, он был одним из наших товарищей. Я не знал, что его убили. То письмо так до меня и не дошло. Наверное, они уничтожили его уже здесь.
— А-а…
— Эта новость меня потрясла. Я ничего не знал.
— Мне очень жаль.
— Что поделаешь…
— …
— …
— Прочитай остальное.
— Так, сейчас… «…стареть. По крайней мере, в тебе еще много сил. Хотела бы я быть такой. Так что надеюсь, у тебя все нормально. Мне же очень не хватает дяди Педро. Потому что он оставил на меня семью, а это ведь большая ответственность. Слушай, лысенький, я слышала, тебя там обрили. Какая досада, что я не могу на тебя посмотреть. Жаль твои кудри. Но я все время вспоминаю наши с тобой разговоры. Например, о том, что нельзя позволять себе раскисать ни при каких обстоятельствах Так что я стараюсь придерживаться твоего совета и принимать все как есть». Когда она пишет, что он оставил на нее семью, это значит, что она теперь главная в группе.
— А-а…
— Так… «Я все больше и больше скучаю по тебе, поэтому, особенно после смерти дяди Педро, мне пришлось взять всю ответственность на себя. Я позволяю моей племяннице Мари встречаться с одним милым парнем, которого ты не знаешь. Он частенько заходит к нам, похоже, приличный человек, хочет найти стабильную работу. Но я предупредила ее, чтобы она не воспринимала все уж так серьезно, потому что из-за этого одни неприятности. И чтобы она не заходила дальше милых, приятельских отношений. Что, в конце концов, нужно нам всем, чтобы преодолеть жизненные трудности». Племянница Мари — это она сама, а то, что парень хочет найти стабильную работу, значит, что она продолжает наше общее дело, понимаешь? Нашу борьбу.
— Ага, но я не понял про эти отношения.
— Это значит, что она очень по мне скучает, и мы пытаемся, как товарищи, избегать очень близких отношений, потому что они могут только помешать, когда придет время действовать.
— Как действовать?
— Решительно. Рисковать жизнью.
— А-а…
— Мы не можем позволить себе думать о том, что кто-то нас любит. Ведь нас любят живыми. Если думать, то можно начать бояться смерти. Не совсем бояться, но… больно, когда из-за того, что ты рискуешь жизнью, страдает другой человек. И чтобы избежать этого, она начала встречаться с другим нашим товарищем… Я продолжу. «Я думала, говорить тебе или нет. Но я достаточно тебя знаю, чтобы понимать — ты бы хотел, чтобы я все рассказала. К счастью, сейчас все хорошо. И мы все надеемся, что наш дом однажды опять станет процветать. Уже ночь, и я думаю, что, может, ты сейчас тоже думаешь обо мне. Обнимаю тебя, Инее». Когда она говорит «дом», она подразумевает страну.
— Но я не понял, что ты сказал прошлой ночью о том, что твоя девушка не такая, какой ты ее описал.
— Черт! Опять голова закружилась. Оттого, что читал…
— Ты, должно быть, очень ослаб…
— Меня немного тошнит.
— Ложись и закрой глаза.
— Проклятье! Мне ведь уже было лучше.
— Отдохни, это оттого, что ты напрягал глаза. Закрой их.
— М-м, похоже, постепенно отходит…
— Тебе не надо было есть. Я же говорил.
— Но я проголодался.
— Тебе и вчера было хорошо, пока ты не поел, а потом снова стало хуже. Сегодня опять, и в этот раз целую тарелку! Обещай, что завтра не притронешься к еде.
— Не говори о еде, меня от этого…
— Прости.
— Знаешь, я смеялся над твоим болеро, но в этом письме говорится о том же.
— Думаешь?
— Да… Думаю, я не имею права смеяться над болеро.
— Может, это потому, что оно очень трогательное, и ты смеялся… чтобы не заплакать. Во многих болеро поется об этом. Или в танго.
— Как там было? В том, которое ты пел?
— Какая часть?
— Все целиком.
— «Дорогая… вновь пишу тебе… ночь приносит тишину, которая помогает мне говорить с тобой, и я думаю, помнишь ли ты грустные наши мечты… об этой странной любви… Моя дорогая… хотя, может быть, мы никогда не увидимся вновь, и нам — такова судьба — суждено жить далеко друг от друга… Клянусь, мое сердце всегда будет принадлежать тебе, мои мысли, вся моя жизнь — навеки твои… так же, как и эта боль… принадлежит… тебе». «Боль» или «страдания» — я точно не помню. Либо одно, либо другое.
— Не так уж и плохо.
— По-моему, божественно.{5}
— Как оно называется?
— «Мое письмо» Марио Клавеля.[11] Он из Аргентины.
— Правда? А я подумал, что он мексиканец или кубинец.
