Дональд Стюарт - Современная австралийская новелла

Культяпа не отставал от него. Он забрасывал его вопросами о сражениях.

— Я только в одном и участвовал, — сказал дядя Том. — И мало что видел. Ты о сражениях знаешь больше, чем я.

Он был неразговорчив. Почти все время он, казалось, был погружен в свои мысли. Он сидел в кухне на стуле, слегка наклонившись вперед и положив костлявые руки на колени. Так он привык сидеть часами в лагере для военнопленных.

Мальчишки со всей улицы потешались над Томом. Осмелев, они поддразнивали Культяпу:

— А мы-то думали, что он привезет сабли!

— И каски!

— Это все прибудет на следующем пароходе, — отвечал Культяпа. — Вы что, мне не верите?

— Когда увидим, тогда поверим, — смеялись мальчики и убегали.

— Твой дядя, наверно, только с мышами воевал! — закричал через улицу кто-то из ребят.

— Единственную медаль, что он получил, только на заднице и носить! — крикнул другой.

Культяпа быстро вытащил из кармана рогатку. Он не зарядил ее камнем и не пульнул, он и воспользовался ею как кнутом. Держа ее над головой, он погнался за мальчиком, оскорбившим его дядю. Мальчик бросился в проулок между домами, но Культяпа его догнал. И вернулся с торжествующей улыбкой.

— Ну, теперь он будет знать, — сказал он Дику, который за все это время не произнес ни слова.

— Да, — сказал Дик.

Культяпу не так уж радовала его победа. В душе он ненавидел своего дядю. Но ему хотелось спасти хоть что-нибудь после этого крушения. За обедом он сказал дяде Тому:

— Ты мне еще не рассказал про свои медали.

— Откуда ты взял, что у меня есть медали?.. Вот смотри. Меня призвали на военную службу…

И тут дядя Том, не переставая есть, опять о чем-то задумался. Покончив с обедом, он уставился на стену, разглядывая нечто незримое для других. Казалось, будто он силится что-то вспомнить.

— Какой-то странный тут запах, — вдруг сказал он.

— Не чувствую никакого запаха, — сказала миссис Ингейт, — А ты, Джеки?

— Я тоже, мама, — ответил он.

Дядя Том втянул в себя воздух.

— Пахнет вроде паленым мясом, — сказал он.

— Это, наверно, с бойни, — пояснила миссис Ингейт. — Мы уже так привыкли, что не замечаем никаких запахов.

— Мне на секунду вспомнился запах, стоявший в нашем лагере, — сказал Том. — Говорили, что где-то поблизости жгут трупы. Русских пленных, которые там умирали. Мертвых-то мне не приходилось видеть. Но я видел, как голодали живые. Охранники бросали им куски конины, вывалянные в земле. Не многим удалось выжить.

В эту ночь Культяпе плохо спалось. Рано утром он побежал в кухню, но дядя Том уже куда-то ушел.

— Твой дядя пошел в больницу показаться доктору, — сказала миссис Ингейт. — Он очень плохо себя чувствует.

Культяпа вышел на улицу. Он сел на край тротуара и принялся читать комикс. День был душный и влажный, очевидно, надвигалась гроза. Небо заволокли тяжелые серые тучи.

Когда появился дядя Том, улица была почти пуста — только трое пожилых пенсионеров стояли неподалеку от дома Ингейтов да Культяпа сидел на краю тротуара. Увидев дядю, Культяпа вскочил и бросился ему навстречу. На лице Тома Ингейта было страдальческое выражение.

— До чего упрямы бывают люди, — сказал он Культяпе. — Меня опять кладут в больницу. Я сказал этому лекарю: дайте мне возможность вернуться на работу. Там, среди товарищей, мне станет гораздо лучше. А он говорит — нет.

Пенсионеры закивали ему, когда он подошел к своей калитке. Он остановился и рассказал им про доктора.

— Если я вскорости не вернусь на работу, — сказал он, — то я уж никуда не буду годиться.

Старички ему посочувствовали.

— Это у тебя пройдет, Том, — сказал один из них.

— Я воевал на англо-бурской войне, — сказал другой. — Когда я вернулся, я весил всего восемь стоунов.[8] А раньше во мне было двенадцать. И не мудрено — сколько времени я не видел приличной пищи. А здесь я снова набрал весу. И чувствую себя не хуже, чем любой из молодых.

Том Ингейт был так расстроен неудачей, что снова и снова принимался рассказывать о своем разговоре с врачом.

Культяпа отвел от него глаза. Дядя позорил его перед всеми.

А небо темнело все больше. Над домами завихрился серый столб пыли, и жаркая улица стала остывать под первыми каплями дождя.

— Дядя, пойдем домой, — нетерпеливо сказал Культяпа, дергая его за полу пиджака.

Но Том не обращал на него внимания. Он все говорил и говорил, а старики только кивали, не успевая вставить ни словечка. Том как будто решил наверстать время, проведенное в молчании, и полностью излить свою душу.

— А я доктору говорю, что…

Но тут в небе вспыхнула яркая молния, над крышей дома громыхнуло, и раскаты грома прокатились вдоль улицы.

Том Ингейт замер на полуслове, будто увидев перед собой привидение. Дрожа всем телом, он вбежал на веранду, заколотил в дверь и колотил изо всех сил, пока миссис Ингейт не впустила его в дом.

— Бедный малый, видно, худо ему приходится, — сказал один из стариков.

— Война никому не приносит добра, — заметил другой.

— Даже генералы не выдерживают, — подтвердил третий пенсионер.

Культяпа злобно смотрел на дверь. Дядя вел себя, как напуганная девчонка, — этого он никогда ему не простит. Скоро все будут перемывать дяде Тому косточки, а он, Культяпа, станет посмешищем для мальчишек. Похоже было, что дядя нарочно все делает так, чтобы Культяпа стал посмешищем их окраины. Культяпа не хотел возвращаться домой, пока там находится дядя Том. Но ближе к обеду голод загнал его в дом.

Том Ингейт, видимо, уже успокоился.

— Не знаю, что на меня нашло, сынок, — сказал он мальчику. — Должно быть, нервы шалят, как говорят доктора.

Культяпа словно и не слышал его. Покончив с едой, он ушел в свою комнату.

Утром, когда он вышел в кухню, дяди не было — он ушел в больницу. Мать встретила его строгим взглядом.

— Почему ты не вышел попрощаться с дядей? — спросила она. — Почему ты так плохо к нему относишься?

Культяпа не мог объяснить почему. И во всяком случае, у него не было охоты откровенничать с матерью. Это было для него чем-то глубоко личным. Но миссис Ингейт догадывалась о том, что происходило у него в душе.

— Ты с самого начала представлял себе все неправильно, — сказала она. — Никто не возвращается с войны таким, как герои в твоих любимых кинофильмах.

Культяпа вышел из дома, не дав ей договорить то, что она хотела. На улице его поджидал Дик Томпсон. Культяпа испытующе поглядел на него, но толстый и добродушный Дик ни словом не обмолвился о дяде Томе.

— Что сегодня будем делать, Культяша? — спросил он.

— Не знаю.

— Может, прошвырнемся в город? — предложил Дик. — На пару пирожков у меня хватит. Пошли, а?

Культяпа помотал головой.

— А ты вроде хотел пойти…

— Нет, — перебил его Культяпа.

— А может, пойдем искупнемся?

— Давай, — согласился Культяпа.

Мальчики, разговаривая, пошли по улице.

— Как думаешь, — смогу я когда-нибудь играть в футбольной команде с моей уродской рукой? — спросил Культяпа.

— Еще как, — быстро ответил Дик. — Папа мне рассказывал про одного однорукого шкета, он играл в городской команде.

— Ну да, — сказал Культяпа.

— Ей-богу, правда, — сказал Дик.

Мальчики, весело переговариваясь, сели в трамвай, идущий к пляжу. День стоял ясный и теплый. Ласково светило солнце, его лучи золотили улицы и бросали теплые отсветы на темные фасады домов.

Нет на них управы!

В последние годы Том Сэмпсон доставлял Альберту, своему отцу, немало беспокойства.

— Я хочу поговорить с ним по душам, — сказал Альберт своей жене Эллен.

— А что, Том — мальчик как мальчик, — возразила жена. — Он честный. И никому не мешает.

— Да, как раз! — воскликнул Альберт. — Так уж он не мешает, когда со своими дружками раскатывает взад-вперед по улице на вонючих мотоциклах! Уж эти мне его патлатые дружки! Есть там один — выглядит так, будто месяц не мылся.

Жена только пожала плечами, продолжая возиться на кухне. А он все оттягивал очную ставку с сыном, вплоть до той субботы, когда он пришел домой после партии в гольф. Альберт Сэмпсон был одним из тех удачливых франтоватых дельцов на пятом десятке лет, чьи интересы почти целиком сосредоточились на гольф-клубе, где они проводили день-два в неделю.

Войдя в дом он увидел в гостиной Тома, сидевшего у телевизора. Тому исполнилось двадцать три года, он был рослый и улыбчивый и любил всяческие развлечения. Одет он был небрежно, но не по-домашнему.

Альберт Сэмпсон вошел в гостиную. Стоял теплый вечер, окна были распахнуты настежь, в соседнем доме гремел телевизионный голос, расхваливавший новую марку сигарет. Издалека, от идущего вдоль холмов шоссе, доносился беспрерывный гул машин, и от этих тревожных почему-то щемящих душу звуков некуда было деться. Альберт всегда удивлялся способности молодых не обращать на это внимания.