Виктор Пелевин - Жизнь насекомых

– Бегом, – прошептал Максим и кинулся в щель между двумя рядами плит. Никита побежал следом. Сзади послышалось урчание приближающегося мотора, а потом стихло.

– Из машины вышли! – взвизгнул Максим, поскользнулся на мокрой доске, упал, вскочил на ноги, завернул еще за одну кладку плит и нырнул в пустую бетонную трубу, лежавшую на сырых досках перед огромной горой пустых ящиков. Никита последовал за ним. Труба была диаметром почти в два метра, так что не надо было даже особенно пригибаться; Максим с Никитой пробежали ее всю и остановились, шумно дыша, у тупика, где стены смыкались резким конусом, в центре которого оставалось отверстие примерно с голову.

– Они нас видели? – спросил Никита.

– Тише! – прошептал Максим.

– Не услышат, – сказал Никита. – Тут просто акустика такая. Не теряй голову.

– Кто голову теряет? – сказал Максим. – Я? Это я, что ли, предложил мертвым притвориться, как эти клопы?

Никита ничего не сказал и поглядел на дыру выхода – она белела метрах в пятнадцати и казалась совсем небольшой. В трубе было сыро. Никита перевел взгляд на Максима. Когда тот задумывался, его лицо менялось, теряло обычное выражение вежливого достоинства и становилось похожим на протез – таких лиц было очень много на фотографиях из архива Министерства водного хозяйства СССР, часть которого случайно попала к Никите в результате сложных двойных и тройных плановых обменов.

– Полчасика подождем, – сказал Максим, – а потом можно будет вылезти посмотреть. Тебя как, тащит еще?

– Ага, – сказал Никита.

– Меня тоже. Крутой. Я у тебя займу два корабля?

Никита кивнул.

– Черт, – сказал Максим, зная по опыту, что после условного согласия Никиты надо как можно быстрее перевести разговор на другую тему, – пилотку потерял. Наверно, когда поскользнулся.

– Нет, – попался Никита. – Ты ее раньше снял. Посмотри в карманах.

Максим полез в карман и вынул оттуда пачку «Казбека».

– Я тут одну вещь осознал, – сказал он. – Что папиросы «Казбек» на самом деле никакой не «Казбек».

– Почему?

– А посмотри. Написано «Казбек», а что нарисовано?

– Гора Казбек.

– Так это задний план, – сказал Максим. – Можно сказать, фон. А на переднем плане что?

Никита поглядел на пачку так, словно первый раз в жизни ее видел.

– Действительно, – сказал он.

– Вот то-то и оно. Черный всадник. А ты когда-нибудь думал, что это за черный всадник на переднем плане?

– Завязывай, – сказал Никита. – Опять думка начнется.

Максим собрался было что-то сказать, но Никита поднял палец.

– Тихо, – прошептал он.

Снаружи послышались голоса и сразу смолкли. Несколько минут было тихо, а потом Максим услышал ритмичный стук, словно кто-то постукивал пальцами по столу. Звук приближался, и скоро стало ясно, что это удары конских копыт. Дробное перестукивание несколько раз облетело вокруг трубы и стихло.

– Слушай, – приподнимаясь, сказал Максим, – по-моему, это мы зря в панику ударились. Чего стрематься? У нас и плана с собой больше нет. Пошли отсюда?

– Пошли, – согласился Никита и тоже встал с пола.

И вдруг в трубу подул ветер. Сначала его еще можно было принять за обычный сильный сквозняк, но не успел Максим сделать несколько шагов, как ветер достиг такой силы, что сбил его с ног и потащил назад. Никита удержал равновесие и даже прошел еще несколько метров, сильно наклонясь вперед, но ветер усилился до того, что старые дощатые ящики, лежавшие перед круглой дырой выхода, стали срываться с места и катиться в трубу. От трех или четырех Никита увернулся, но ветер заставил его опуститься на четвереньки и ухватиться за выбоины в бетоне. Он оглянулся. Максим лежал в самом конце трубы, уже заваленный ящиками, и небольшая черная дырка над его головой страшно гудела, засасывая воздух. Максим закричал, но Никита ничего не разобрал, потому что воздушный поток относил все слова назад. Мимо пролетело еще несколько ящиков, а потом один из них ударил Никиту по рукам, он разжал пальцы и вместе с ящиками покатился в конец трубы. Ветер стал еще сильнее, и ящики уже не катились по трубе, а летели в ней, сталкиваясь и ломаясь о стены. Никита закрыл уши ладонями и зажмурился, чувствуя, как гул становится все громче и тонкие доски со всех сторон вдавливаются в его тело и трещат. Ветер стих так же внезапно, как начался.

– Эй, – крикнул Никита, – Максим! Ты живой?

– Живой, – ответил Максим. – А ты где?

– Тут, где же еще, – ответил Никита.

Спина Максима упиралась в крутой бетонный скос, а все остальное окружающее пространство было загромождено переломанными ящиками так плотно, что нельзя было даже пошевелиться. Судя по голосу, Никита был недалеко, метрах в трех-четырех за мешаниной из досок и оргалитовых листов, но виден он не был.

– Что это? – спросил Максим.

– А ты что, не понял? – переспросил Никита с некоторым, как показалось Максиму, злорадством. – Это нас в косяк забили.

– Кто? Менты?

– Откуда я знаю, – сказал Никита.

– Я, кажется, ногу сломал, – пожаловался Максим.

– Так тебе и надо, – сказал Никита. – Я сколько раз говорил: не верти пятки без табака. Но теперь уже, конечно, никакой разницы. Сейчас такое будет…

– А что будет?

– А ты, Максим, сам подумай.

Но думать уже не было нужды. Опять потянуло ветром, на этот раз он принес с собой густые клубы дыма, и Максим с Никитой надолго закашлялись. Максим почувствовал волну обжигающего жара и увидел в щелях между досками красные отблески пока далекого огня. Потом все вокруг опять заволокло дымом, и Максим зажмурился – держать глаза открытыми стало невозможно.

– Никита! – крикнул он.

Никита не отвечал.

«Так, – стал соображать Максим, – я в самом конце, а косяк – это затяжек восемь. Две уже было. Значит…»

На Максима обрушилась новая волна жара, и он почувствовал, что задыхается. По его рукам и лицу потек горячий деготь.

– Никита! – опять позвал он и попытался приоткрыть глаза. Сквозь дым сверкнуло багровое сияние, уже близкое, и там, где раньше звучал Никитин голос, раздался оглушительный треск. Максим с трудом отвернул голову от дыры, в которую стягивался весь дым, и попытался вдохнуть немного воздуха. Это удалось.

«А если короткий косяк, – с ужасом подумал он, – то ведь и за пять тяг можно… Господи! Если ты меня слышишь!»

Максим попытался перекреститься, но руки были намертво зажаты наваленными вокруг ящиками.

– Господи! Да за что это мне? – прошептал он.

– Неужели ты думаешь, – послышался громовой и одновременно задушевный голос из отверстия, в которое стягивался дым, – что я хочу тебе зла?

– Нет, – закричал Максим, вжимаясь в бетон от подступившего жара, – не считаю! Господи, прости!

– За тобой нет никакой вины, – прогремел голос. – Думай о другом.

10. Полет над гнездом врага

По крыше автобусной остановки барабанил дождь. Наташа сидела на узкой железной лавке, забившись в холодный стеклянный угол, и плакала. Рядом сидел Сэм и ежился от долетающих брызг.

– Наташа, – позвал он, пытаясь отвести ее руки от лица.

– Сэм, – сказала Наташа, – не смотри на меня. У меня глаза потекли.

– Тебе надо успокоиться, – сказал Сэм. – Выпить чего-нибудь или…

Он сунул два пальца в нагрудный карман рубашки, вынул оттуда длинную папиросу со скрученным концом, похожим на наконечник стрелы, и, с некоторым сомнением осмотрев ее, сунул в рот. Прикурив, он пару раз затянулся и похлопал Наташу по плечу.

– На вот, попробуй.

Наташа осторожно выглянула из-под ладоней.

– Что это? – спросила она.

– Марихуана, – ответил Сэм.

– Откуда у тебя?

– Не поверишь, – сказал Сэм. – Иду сегодня утром по набережной, она еще пустая была, и слышу – копыта стучат. Оборачиваюсь, смотрю – скачет всадник, весь в черном, в длинной такой бурке. Подъезжает ко мне, коня – на дыбы и протягивает папиросу. Я и взял. И тут конь как заржет…

– А дальше? – спросила Наташа.

– Ускакал.

– Очень странно.

– Да нет, – сказал Сэм, – это, по-моему, древний татарский обычай. Я что-то похожее читал у Геродота, еще в колледже.

– А мне плохо не будет? – спросила Наташа.

– Будет хорошо, – сказал Сэм и затянулся еще раз.

Как бы подтверждая эти слова, папироса в его пальцах щелкнула и выпустила длинную узкую струю дыма. Наташа с опаской, словно это был голый электрический провод, взяла папиросу и недоверчиво поглядела на Сэма.

– Я боюсь, – прошептала она, – я не пробовала никогда.

– Неужели ты думаешь, – нежно спросил Сэм, – что я хочу тебе зла?

Наташино лицо искривилось, и Сэм понял, что вот-вот она опять заплачет.

– За тобой нет никакой вины, – так же нежно сказал он. – Думай о другом.

Наташа сморгнула слезы, поднесла к губам папиросу и потянула в себя дым. Папироса снова щелкнула и с шипением выпустила синюю струйку.

– Что это щелкает? – спросила Наташа. – Второй раз уже.