Алексей Рыбин - Бес смертный
В метро все эти звуки спрессовывались стенками вагона, наползали друг на друга и, лишившись естественной реверберации, становились плоскими, как звук дискомузыки из дешевого двухкассетника. Вагон ревел, дребезжал, ухал и выл – так громко, что я через несколько секунд перестал замечать и грохот, и треск.
Это я умею делать – переключаться с ненужных мне секторов звуковой палитры на то, что интересно в данный момент, и на означенном интересном сосредоточиваться. Это совсем нетрудно, в общем, такая избирательность доступна каждому, но почти никто этого не делает. Нас, Слушателей, мало. Логично, что нас отслеживают и контролируют – как всякую патологию. С точки зрения государства как живого организма, патологию запускать нельзя: организм может разрушиться. В самом деле, начни я расписывать все прелести настоящего cлушания, сколько народу пойдет за мной как за новым Учителем? А кто тогда будет работать? То-то. Я вот никогда не работал. Только слушал. На самом деле, для человека этого вполне достаточно. Если еще сам он умеет хоть немного звучать – чего же еще надо?
Определенно, это совершенно новое состояние. Никогда я не чувствовал себя так, как теперь. Пожалуй, что-то похожее было, когда я впервые в жизни оказался за границей. Вышел из автобуса на Мартинлютер-шстрассе и секунд тридцать думал, что я совершенно свободен и абсолютно защищен. Потом иллюзия пропала: на улице толкались непробиваемые немцы, горланили арабы и плевались болгары, придирчиво разглядывая мостовые – не обронил ли кто-нибудь кошелек или, на худой конец, сигарету.
Любой из них мог дать мне по морде или просто зарезать. Вот и иди потом, ищи справедливости. Полиция, суд – это все так. Но я был кто? Я был никто. Ничтожество, атом, элементарная частица. Таких, как я, миллионы. Миллиарды. Миллиарды взаимозаменяемых единиц, интересных государству лишь количественно. Тех, что именуются в литературе «маленькими человеками».
Потом я перестал быть «маленьким человеком», но остался совершенно незащищенным, то есть почти все тем же «маленьким». А «маленьких» я не люблю И все эти истории о них, выдуманные писателями позапрошлого века, меня не трогают, а только раздражают. Герои удручают своей беспомощностью и покорностью.
Теперь же я, кажется, впервые в жизни был защищен по-настоящему. Защищен Государством. Я стал его членом, его функцией, и оно теперь должно со мной считаться. Я перестал быть цифрой в переписных листах, я стал Частью.
В голове крутился последний «Кинг Кримсон» – думаю, кроме как у меня, в городе его еще ни у кого не было. Привез гонец, передал тайком – такие встречи не поощрялись полицией нравов. Меня запросто могли, как они любят говорить, «привлечь». А теперь – хрен с маслом. Не привлекут. Я сам теперь могу кого угодно привлечь. Ну, то есть косвенно, конечно, однако все равно – косвенно, не косвенно – массу неприятностей могу доставить любому. С полицией нравов у нас шутки плохи. В общем, тот же КГБ, что был в незапамятные времена Советской власти, делал похожую работу. Но у КГБ имелись и другие задачи, и работники его на части разрывались, чтобы успеть пересажать врагов народа в самых разных отраслях народного хозяйства. А наша нынешняя полиция – она только нравственность населения блюдет, зато не разбрасывается, занимается исключительно духовной жизнью общества, концентрируется на ней и достигает удивительных результатов.
С приходом нового порядка жизнь в стране изменилась быстрее, чем могли предположить самые смелые аналитики-прогнозисты. Прошло всего несколько лет после очередной революции, а люди, кажется, уже забыли о том, как жили до нее. Ну, не то чтобы забыли, просто не вспоминали. Кажется, что такое невозможно, но это только кажется. Причем, в отличие от прежних революций, не было никаких так называемых волн эмиграции.
Граница оказалась на замке мгновенно и тихо, никто не объявлял, что-де опускается «железный занавес», что теперь все будет по-другому, и, граждане, готовьтесь сушить сухари. Никто не озвучивал правил поведения при новом порядке. Даже сам этот порядок никак себя не обозначил, он просто СТАЛ, и все.
Безымянный – не капитализм, не социализм, не диктатура. Просто – новый порядок. Общество, живущее согласно высоким морально-нравственным установкам. И всё так умело поставили те, кто этот «новый порядок» ввел, что игнорировать эти установки стало не то чтобы невозможно – я вот спокойно игнорировал, – но очень трудно. Неприлично стало их игнорировать, а для наших людей слово «неприлично» куда страшнее и действеннее, чем «нельзя», «противопоказано», «вредно» или – совсем уж никакое слово – «негуманно».
Если человек собирался прожить свою жизнь в социуме, если собирался ходить в школу, учиться в институте, устроиться на работу, получать пенсию – ему было не уйти от соблюдения моральных и нравственных законов нового порядка. Тот, кто не следовал новым правилам, тут же выпадал из жизни.
Остракизм, бойкот – как угодно можно называть то, чему подвергались отщепенцы, но действовало это безотказно. В считанные месяцы изменилось все – политика, экономика, способы общения и жизненные приоритеты. И жить, как говорили граждане, стало лучше. По крайней мере, я ни от кого – на улице, в метро, в магазинах, – ни от кого больше не слышал жалоб на судьбу или государство.
Я тоже не жаловался – меня не трогали, я нигде не работал и жил себе в свое удовольствие. То, что я занимался противозаконными делами, – так я и до революции ими занимался. Привык и к конспирации, и к постоянному вранью.
Как выяснилось, это мне только казалось, что я привык и живется мне легко и просто. По-настоящему легко мне стало только сейчас.
Поужинать я решил в недавно открывшемся ресторане «Смех да и только». Говорили, что ресторан дорогой и для солидной публики. Ну, еще бы! Солидная публика – это те, кто ходит на грандиозные юмористические шоу Сатирова и Швайна, это принято, это модно, это престижно.
The leaded window openedto move the dancing candle flameAnd the first Moths of summersuicidal came.
Я напевал одну из тысячи своих любимых песен, продвигаясь между столиками, напевал, шевеля губами, почти вслух. Мне было плевать на сидевших вокруг болванов и их безмозглых спутниц. Я был определенно хозяином положения. Я был защищен на все сто.
В кармане джинсов лежал мобильный телефон с одной кнопкой – нажму на нее, и через две минуты прибудет подмога. Один раз – помощь, два раза – вызов на разговор, три раза – срочный вызов. Такие штучки делали специально для полиции нравов. Очень удобная вещь. Телефон мог работать и в обычном режиме – для этого нужно было открыть крышку на задней панели, под которой скрывалась привычная клавиатура. Но у меня был и свой аппарат, а этот я решил использовать только по прямому назначению – для сигнала «SOS» или вызова куратора.
Народу в зале было очень много, и я даже не знал, что сейчас для меня лучше – расстроиться из-за того, что я не могу сидеть один, или радоваться тому, что мне никто не страшен и сидеть я могу с кем угодно? Мне и раньше был никто не страшен, в рамках разумного, конечно, но теперь, под защитой моего куратора и всей полиции нравов в его лице, я чувствовал себя совершенно исключительным парнем.
Возможно, это была реакция на мою долгую маргинальность, меня обслуживали, только когда я показывал деньги, меня пускали в дорогие заведения, только когда я давал на лапу секьюрити или когда этот секьюрити в прошлом был мною бит (и после этого тоже получил на лапу).
Suicidal came…
Девчонка сидела одна – совсем молоденькая, свежак, одета прилично, в длинном сером узком платье, туфли я не видел из-за стола. Лет девятнадцать с виду девчонке. Волосики бесцветные, редкие, глаза серенькие, кость тонкая, рот большой. Судя по закускам, стоявшим перед ней, вполне самостоятельная. Рыба, мясо, фрукты… интересно, что там будет на горячее?
Я сел за ее столик, не спрашивая разрешения. Девчонка покосилась, вздохнула и продолжила поедать кусочки холодного мяса – буженину, ветчину, бастурму, балык и что-то еще, что обычно подавалось здесь для затравки.
– Буженина свежая? – спросил я у девчонки просто так, чтобы развлечься.
– Дерьмо, – ответила она равнодушно, разбудив во мне любопытство.
– Слушаю вас, – прогудел официант.
– Мне вот все как у девушки, – сказал я. – А на горячее – мяса пожарьте, свинину. Вы не против свинины? – спросил я у соседки.
– Да мне-то что? – ответила она, разжевывая порнографически-розовый кусок сала.
– Очень хорошо, – сказал я. – Большой такой кусок свинины пожирнее. Хлеб чтобы мягкий был. Если он у вас холодный, разогрейте. Водки бутылку. «Ркацители» есть? Тоже бутылку. Все пока. Я еще к вам обращусь с течением времени.
– Заказ принят, – сказал официант и степенно удалился.
