Чинуа Ачебе - Человек из народа
Надо сказать, это была наша последняя мирная встреча с ним, но, впрочем, не буду забегать вперед.
Вернувшись домой, я написал Эдне свое первое письмо, очень длинное и обстоятельное, в котором подробно изложил, почему она не должна выходить замуж за Нангу.
Когда я впервые объявил, что хочу выставить свою кандидатуру в одном округе с Нангой, это вызвало всеобщий смех. Не смеялся только изгнанный из деревни негодяй Джошиа. Поздно ночью он неизвестно откуда явился ко мне и предложил свою помощь в избирательной кампании. Я был, конечно, тронут, но понимал, что человек с такой репутацией может только затруднить, а то и вовсе погубить наше дело. Поэтому я как можно осторожнее отказал ему – мол, я не могу предложить ему никакого дела. Выслушав меня, он с минуту помолчал, а потом заявил, что я еще пожалею об этом, и исчез во мраке ночи, так что я дажене успел послать его к черту.
В избирательный округ Нанги (номер сто тридцать шесть по регистрационным спискам) входило пять деревень, включая Анату, откуда он был родом, и мою родную деревню Уруа. Сначала я хотел разместить свою штаб-квартиру в Анате, чтобы сразиться с Нангой в его логове, но мне пришлось отказаться от этой мысли. Дело в том, что митинг, которым я открывал избирательную кампанию, был назначен в актовом зале нашей школы, но в последнюю минуту Нвеге, директор школы, сорвал его. Увидев перед школой группу людей, я решил, что они пришли послушать меня, а потому ужасно разозлился, когда обнаружил, что дверь заперта на засов. Один из присутствовавших был, казалось, больше всех возмущен тем, как со мной обошлись, и подошел ко мне, чтобы представиться.
– Мистер Самалу? Рад вас видеть, – сказал он. Лицо его светилось дружеским участием.
Я протянул ему руку, но он ловким ударом сбил у меня с головы мою красную шапочку. Всем присутствовавшим это показалось очень смешным, и они громко захохотали. Решив сохранять хладнокровие, я не спеша нагнулся за шапочкой, и тут, к моему позору, этот негодяй дал мне пинка в зад, так что я очутился на четвереньках. Я готов был ринуться в драку, но подлый трус успел дать стрекача под одобрительные крики и рукоплескания собравшихся. А я-то вообразил, что они пришли послушать меня! Я понял, что нахожусь на вражеской территории, и потому решил обзавестись телохранителем и поскорее перебраться в родную деревню. Однако Аната готовила мне новые сюрпризы. В тот же вечер мистер Нвеге прислал за мной мальчишку. Когда я прибыл к нему в «резиденцию», он вручил мне месячное жалованье и заявил, что я уволен. Я хотел было поблагодарить его: я, мол, и сам решил уходить, так что он только облегчил мне этот шаг, – но он не дал мне и слова вымолвить.
– Вам у нас делать нечего – вы теперь птица высокого полета, – с издевательской усмешкой сказал он.
– Зато вы, мистер Спихни-Меня-За-Три-Пенса, сколько ни кудахтайте, выше своего насеста не взлетите, – сказал я и громко расхохотался ему в лицо. Наконец-то я хоть немного отвел душу после всех неприятностей этого дня.
Мистер Нвеге вскочил со стула, и мне показалось, что он сейчас бросится на меня с кулаками; пожалуй, мне даже этого хотелось. Но он выскочил в другую комнату, не иначе как за своей двустволкой или еще за чем-нибудь в этом роде – выяснять я не стал и предпочел смыться.
Прошло уже четыре дня, как я вернулся из столицы, мне пора было ехать к себе в Уруа, а я еще не повидался ни с миссис Нанга, ни с Эдной.
Строго говоря, никакого дела к миссис Нанга у меня не было. Но мы стали теперь как бы сообщниками, между нами завязалось нечто вроде дружбы, и мне казалось неловко уезжать, не попрощавшись с ней. К тому же мне было просто любопытно узнать, как она восприняла известие о том, что я собираюсь выдвинуть свою кандидатуру против ее мужа на выборах. В то время я был еще достаточно наивен, чтобы задаваться такими вопросами. Но поехал я к ней главным образом потому, что надеялся встретить там Эдну.
Входная дверь была открыта, я вошел и громко хлопнул в ладоши.
– Кто там? – раздался из дальней комнаты голос миссис Нанга.
– Это я.
– Присядьте, я сейчас.
Я сел лицом к входной двери. Вскоре я услышал, как она вошла, шлепая туфлями и напевая себе под нос.
Я обернулся и наши взгляды встретились. Она застыла на месте.
– Доброе утро, миссис Нанга, – сказал я.
– Что вам здесь нужно? – с трудом выговорила она, задыхаясь от негодования.
– Я забежал проститься, – сказал я, поднимаясь.
– Я не желаю с вами разговаривать, слышите? Благодарите господа, что в доме нет взрослого мужчины… Только поэтому вы смогли явиться сюда среди бела дня…
– Простите… – начал было я, но закончить фразу мне не удалось. Миссис Нанга вдруг подняла крик на всю деревню, понося меня и призывая в свидетели богов: она сидела себе тихо и мирно, как подобает скромной и беззащитной женщине, а обидчик ворвался в дом и похваляется своей силой… Она сдернула с головы платок и в исступлении принялась трепать и скручивать его в жгут, и я поспешил ретироваться. Я шел к машине, а мне вслед неслись ее проклятия и вопли.
Было уже около полудня, и я отправился прямо в больницу анатской миссии, чтобы дождаться там Эдну. Прождав перед воротами больше часа, я решил проехать к женскому отделению, но привратник отказался пропустить во двор мою машину. Возможно, он был прав, но меня возмутила его грубость. Вместо того, чтобы объяснить, что въезд на территорию больницы разрешен только санитарным машинам, он набросился на меня как бешеный и, тыча пальцем в объявление, заорал:
– Ты что, читать не умеешь?
– Не дури, – сказал я, – и не кричи на меня.
– Что значит не дури! Дубина! Еще на машине разъезжает! Для таких вот и писано, а он прется куда ни попадя! Идиот!
Я поставил машину у ворот и направился к больничным корпусам, решив не обращать внимания на крики привратника, который еще долго не мог угомониться.
– Чтоб тебе расшибиться на твоей машине! Чтоб ты себе шею свернул! Болван! – кричал он мне вдогонку.
Меня поражало его остервенение: ведь он ненавидел меня только за то, что я был владельцем собственной машины. От этой мысли мне стало не по себе. А когда я зашел в отделение и сиделка небрежно бросила мне, что мать Эдны вчера выписалась, я совсем пал духом. Но не в моей натуре предаваться бесплодному отчаянию. Страдание должно стимулировать человека, побуждать его к действию. Поэтому прямо из больницы я отправился к Эдне, хотя ее отец дня за три до того предупредил меня, чтобы ноги моей не было в его доме. На этот раз мне повезло, я застал Эдну одну – ее отец куда-то вышел, но, по всей вероятности, только во двор, облегчиться. Эдна умоляла меня уйти.
– Ни за что, – сказал я.
– Он убьет вас, если застанет здесь.
– Я почел бы это за счастье, – ответил я по-английски.
– Уйдите, я сама приду к вам.
– Это невозможно, – сказал я, – завтра утром я уезжаю. Из школы меня уволили. Как ваша мать? Я только что был в больнице – хотел навестить ее.
Эдна переводила взгляд с меня на дверь, из которой, как я сообразил, должен был появиться ее отец, и обратно. Она буквально тряслась от страха, и это меня почему-то радовало. Я был словно пьяный, сам не знаю отчего.
– Умоляю вас, Одили, – снова начала она, чуть не плача.
– Повторите сто раз «умоляю вас, Одили», тогда уйду, – ответил я, напуская на себя беззаботный вид.
– Вы думаете, это шутки. Ну что ж, садитесь.
Она тоже села и скрестила руки на груди.
– Умоляю, Одили, – вдруг повторила она, внезапно вскакивая и в ужасе ломая руки.
– Раз! – сказал я.
– Ах, что же будет? – воскликнула она в отчаянии.
– Осталось еще девяносто девять.
В эту минуту со двора донесся кашель ее отца. Она схватила меня за руку и попыталась стащить со стула, но я лишь уселся поудобнее. Отец уже вошел в дом, мы слышали его шаги.
– Вот видите… Он здесь… Что же будет?
Он помедлил в дверях, присматриваясь к гостю, и, убедившись, что это я, подошел и остановился передо мной с угрожающим видом.
– Что тебе здесь надо? – спросил он ровным голосом, не предвещавшим ничего хорошего. – Разве я не говорил тебе, чтобы ноги твоей здесь больше не было?
– Говорили, – подтвердил я, не вставая с места.
– Ну погоди же! – сказал он и кинулся назад в комнату, из которой только что вышел. За последние дни мне столько грозили, что на этот раз я решил просто сидеть и не обращать ни на что внимания. Даже слезы Эдны не тронули меня. Она метнулась к двери с криком: «Мама! Мама!» – и на пороге столкнулась с отцом. Он отпихнул ее в сторону и двинулся прямо на меня с занесенным тесаком в руке.
– Что это с вами? – спокойно спросил я.
Эдна заплакала еще громче, и на ее крик, еле передвигая ноги, приковыляла больная мать. Тем временем я объяснял отцу, что пришел уговорить его и его семейство отдать мне в день выборов свои голоса.
– А мозги у этого парня в порядке? – спросил он, ни к кому не обращаясь и постепенно опуская тесак. К тому моменту, когда в дверях появилась мать Эдны, опасность как будто миновала.
