Александр Грог - Время своих войн 3-4
Небоевые безвозвратные потери составили 540 580 человек.
Пропало без вести, попало в плен и неучтенные потери — 4 454 709 человек.
Итого безвозвратные потери армии (убитыми, пропавшими без вести, пленными и умершими от ран в госпиталях) составили‑11 273 026 человек.
Санитарные потери составили — 18 319 723 засвидетельствованных ранений. Военные медики поставили в строй более 10 млн. человек, из них не менее трети с повторными ранениями. Всего число раненых, контуженных и обожженных солдат и офицеров за четыре года войны составило 15 200 000…
Более 2 600 000 человек стали полными инвалидами.
Среднемесячные потери войск и флотов составляли — около 10,5 % от численности действующей армии (более 20,5 тысяч человек в день, в том числе — более 8 тысяч убитыми)…
(конец вводных)
----
— Сейчас понятно, уродство наоборот, а тогда–то? Как такое может быть, что евреи за Гитлера воевали? А расовые законы Германии?
Извилина пожимает плечами, потом цитирует изречение, что когда–то гуляло среди высшего германского генералитета, а потом анекдотом перешло в советский кинематограф: «В моем ведомстве я сам буду определять — кто еврей, а кто — нет!»
— А уничтожение? — не сдается Миша. — Как же так? Сжигали же! Правда, не только евреев… — тут же поправляет он сам себя.
— Не все евреи годились на переселение, некоторые считались испорченными. Сионисты по любому получались на стороне победивших. Хоть так, хоть этак — итог один. Побеждает Гитлер — уничтожаются неправильные евреи — восточные, а западные — правильные, неподпорченные советской властью, очень всем этим напуганные, переселяются в Палестину, куда они почему–то не хотят, если «по–доброму». Анекдот!
— Докажи! — требует Петька — Казак, но больше играясь. (Не то, чтобы он не доверяет сказанному, но знает, что Извилина на одном и том же факте способен доказать едва ли не любое, и даже, попадись ему белая ворона, убедит, что черных вовсе не существует, что все это особое преломление света в человеческих глазах, а по сути — привычка считать черное черным, а белое — белым…) Тут Казак в своих размышлениях путается…
— Первое же переселение — 300 членов сионистской организации «Билу» получив свои подъемные в Харькове, берут старт, и где–то сотня из них доезжает — аж! — до самой Одессы. Финишируют только шестнадцать. Пять процентов. Да и дальше, включая советские годы, предпочитают укореняться на «земле обетованной» почему–то в тех же пропорциях. Понятно, что такое отношение к «земле обетованной» их собственных теоретиков от иудо–вождизма взбесило по крупному. Отсюда обращение за помощью. Вот и Гитлер, не зная, что подобное в корне неисправимо, под одобрение сионистов (а то и с их подачи) решает попробовать другими методами. Лихо напугать западных на примере восточных. Потому западных евреев, находящихся в зоне оккупации — «правильных» евреев — до поры не трогали, а в Белоруссии и восточной Украине уничтожали полностью, под сто процентов. И вообще до 1943–1944 европейских евреев не трогали, а советских начали уничтожать с первых же дней войны, с июня 1941-ого! То же самое героизированное «Варшавское Гетто», с собственным самоуправлением и даже полицейскими, до того времени существовавшее само по себе, пока наши к городу не вышли. Но взяли в расчет захватить город под польское эмиграционное правительство, то что просрало войну, в первые же дни бросило войска, народ и умотало сперва в Стамбул, потом в Лондон, ну и…
Леха в разговор лезет клином.
— Вспомните–ка про «Бабий Яр»! Кто их к месту расстрела вывел? Кто организовал и построил? Те же раввины! И ведь даже не собственными руками! — Кто больше всех в этом деле преуспел? Прибалты! Латвийский батальон СС уничтожил больше, чем Сталин выслал тех же латышей (самые их сливки) в Сибирь — чуточку поостыть перед войной. Не желал он иметь на передних рубежах этакую пятую колонну. И — не парадокс ли? — этим спас их от ужасов войны и участия в тех грязных делах. Как думаете, сколько тех высланных пополнили бы батальоны СС, и чем бы это обернулось? — вопрошает Лешка — Замполит, и сам себе отвечает: — Не иначе как, перевыполнением плана смертей белорусов, русских, украинцев, но в большей степени тех самых евреев, потому как здесь была отдана строжайшая команда — «фас»! А так… ну, выполняли те латыши–литовцы–эстонцы свой план по лесоповалу, и это было правильно! Кстати, во время войны прибалтов на фронт не брали. Попробовали с литовским полком на передовой — хватило! — больше подобной дурью не занимались, те бежали к фашисту сотнями, вот тогда–то их сразу же с в строительно–хозяйственные части. Зато у немцев, как каратели, преуспели. А уж в гражданскую–то как преуспели!..
Лешка говорит быстро, жарко, убедительно.
Сергей так, будто на ходу что–то подсчитывает.
Замполит сам не замечает, что попал в ловушку — взялся перебирать обиды, которым в новейшей русской истории несть числа, что забирают в свой хоровод, как заколдованный круг… Впрочем, и Сергей — Извилина поддался, взял разгон — теперь не остановишь, не пытаются — слушают внимательно, не перечат. Если Извилина говорит, значит, крест в крест перепроверено, процежено, выловлено, счет выставлен и теперь предъявляется.
— Тут давние связи: немецкие подразделения разведки в Петрограде, на момент переворота, были расписаны по узловым точкам — рулили «латышскими стрелками», каждый знал что делать. Координировали, направляли, командовали… Фактически они–то вместе и привели к власти еврейские партии меньшевиков, большевиков и эсеров. Вот смотрим ЦК партии большевиков: на то момент евреев — 9 из 12, у меньшевиков уже все сто процентов, у эсеров, если брать скопом левых и правых — 23 из 28, у анархистов 4 из 5 — и понятно, что все на руководящих. Беспроигрышная лотерея — кто бы к власти не пришел, все одно, те же самые! Так что, как не крути, с какого бока не заглядывай, а получается что 1917 год — это вовсе не «русская революция», как ее называют на Западе, а «Первая Еврейская Национальная».
— А вторая? — недоуменно спрашивает Миша — Беспредел.
— А вторая — 1991 год, — вмешивается Замполит. — Дурак не увидит! Только здесь уже нового сверхкачественного уровня. Но, если ты, Михайлыч, Извилину заставишь блохой прыгать по всей Российской истории, обеда не будет! Да и ты, Петрович, тер бы свою картошку, а то придет Седой — устроит нам тут пихничек… Извилина, давай ближе к Африке, в наши Палестины!
— Они не наши, — не сдается Миша — Беспредел. — Они — ихние!
— Чьи? — спрашивает Замполит, глядя на Мишу пронзительно.
Миша некоторое время думает, потом нехотя отвечает:
— Ничьи.
— То–то же! Извилина, внеси ясность насчет еврейства. Как это — вроде еврей, а разный? Я думаю, картофель, он и есть картофель.
Извилина неспешно встает, подходит к Петьке — Казаку, прямо в ногах у него захватывает, сколько случилось, картох, бросает на траву, выбирает пару.
— Можно я грубо охарактеризую? — спрашивает Извилина.
— Валяй! Только сильно не матюгайся, — говорит Замполит, зная, что Извилина, по складу собственного характера, слова грубого не скажет.
— Вот есть, условно разумеется, восточные евреи — нам чем–то хорошие, — говорит Извилина.
— Ничего себе, хорошие! — изумляется кто–то. — Двадцать миллионов человечьих душ в первые же десять лет власти ухайдокали!
Извилина словно не замечает.
— Есть — это опять условно — западные евреи. Нам, кстати, совсем «нехорошие». Это в том смысле, что тут двадцатью миллионами вряд ли бы отделались, эти жаднее будут. Вот эта картофелина… — Извилина смотрит внимательно: — Сорт: «Надежда» или «Розовая» — крепковата, на вкус — так себе, но зато хорошего срока хранения — это восточные. А вот этот сорт: «Синеглазка», рассыпчатая — вкусна, зараза, особенно если сразу кушать, но хранится хреново, и проволочник, видишь, ее грызет, отметины оставляет — это западные…
Извилина ставит одну картофелину на один край стола, вторую — на другой.
— И где у них командир? — спрашивает Петька, у которого тут же возникают определенные ассоциации.
— Везде!
— Куда же бить при случае? — удивляется Петька.
— Никуда. Как бы не ударил — ударишь по себе.
— Но бить надо?
— Надо!
— Не по тем? — догадывается Миша.
— Не по тем — подтверждает Сергей.
— Хитро задумано, — скребет затылок Леха.
— Это, чтобы по себе не ударить? — уточняет Миша.
— В России такого не бывает, чтобы бить, и по себе не ударить, — ворчит Седой — непонятно когда подошел, с какого момента слушал, но как всегда, выделил главное.
— А если не в самой России? — спрашивает Миша и исключительно удачно добавляет незнакомое ему слово. — Гипотетически?
— К ногтю! — заявляет Леха. — Всех к ногтю!
