Дуглас Коупленд - Игрок 1. Что с нами будет?
Рейчел все еще продолжает рассказывать о своих белых мышах. Рик вдруг понимает, что слегка опьянел. Впрочем, и неудивительно, ведь до этого он четырнадцать месяцев не брал в рот ни капли спиртного. Рейчел говорит, что у мышей не так много потребностей, и понять эти потребности не составляет труда, и Рик неожиданно для себя выдает:
— Согласен.
Все оборачиваются к нему, и он продолжает:
— Но люди все-таки отличаются от мышей. Никогда не позволяйте другим узнать, что вам нужно от жизни или чего вы хотите добиться. С тем же успехом можно было бы послать им открытку: «Теперь ты знаешь, чего я хочу, и постарайся устроить так, чтобы я никогда этого не получил». В конечном итоге жизнь тебя убивает, но сначала она не дает сбыться твоим самым заветным желаниям. Я так устал от того, что никогда не получаю, чего хочу. Или же получаю, но как в той сказке про обезьянью лапу. Желание сбывается, однако при этом к нему прилагается такое, что уж лучше бы оно не сбылось.
Если Рейчел и раздражена, что ее перебили, она никак этого не проявляет.
— Я не плачусь на жизнь, — добавляет Рик. — Я не озлобился, ничего… Просто высказываю свое мнение.
Где-то вдалеке гремит взрыв. Все замирают, напряженно прислушиваются.
Люк смотрит на Рика и говорит:
— Помыслы в сердце человека — глубокие воды.
— Я нисколько не лучше отца, — говорит Рик. — Они сейчас в Саскачеване. Его печень давно развалилась. Он должен был умереть еще лет десять назад. Но он стал принимать по 2000 МЕ витамина Д в день, и теперь у него иммунная система, как у резиновой жевательной игрушки для питбулей.
— Мой отец — алкоголик, — говорит Рейчел. — И он считает, что я не совсем человек, так что я собираюсь его удивить: произвести потомство. И тогда он уже не скажет, что я не человек.
Все изумленно глядят на нее. Она говорит, обращаясь к Рику:
— Пожалуйста, сегодня больше не пей. Ради меня.
Рик смотрит на Рейчел, думает над услышанным, потом отставляет стакан в сторону. Он и не знал, что это может быть так просто.
Снаружи раздался еще один взрыв, на этот раз — ближе.
— Самолетов не слышно, но дело не в самолетах, — сказал Люк. — Сирен тоже не слышно. Вообще ничего. Ни машин, ни самолетов, ни вертолетов… Но дело не в них. Такое ощущение, будто само время остановилось.
— По идее, — сказала Карен, — сюда уже должен был прибыть отряд спецназа. Не говоря уже о «Морских котиках», Джеймсе Бонде и «ангелах Чарли».
Рейчел смотрела на Рика, и его возбуждал ее пристальный взгляд. Он и не думал, что она способна вот так смотреть. А сам Рик тем временем уже уронил первую костяшку в каскадном падении влюбленности. Он прямо чувствовал, как влюбляется. Давным-давно он смотрел одну телеигру, и там был вопрос, сколько раз в жизни человек может влюбиться в среднем. Ответ был: шесть раз. И с тех пор Рик уверовал, что в человеческой жизни может быть не больше шести настоящих влюбленностей. Согласно этому правилу, у Рика осталась всего одна «неиспользованная» любовь: пять уже прогорели, причем три из них — до того, как Рику исполнилось двадцать два. И вот теперь молот бьет по наковальне и закрепляет звенья цепи, и любовь обретает форму, становится прочной, реальной и долговечной. Рику очень хотелось влюбиться опять — даже больше, чем изменить свою жизнь и себя самого с помощью курса активного управления собственной жизнью от Лесли Фримонта, — но что, если эта последняя любовь пропадет всуе? Он так и останется одиноким на всю оставшуюся жизнь. Или ему придется искать замену любви: какой-нибудь новый, экстремальный опыт, — но Рик слабо себе представляет, что это может быть. Как бы там ни было, сидя на полу под барной стойкой, он рассуждал: «Интересно, а Рейчел что-то ко мне испытывает? Как сделать так, чтобы она что-то чувствовала ко мне, если в силу физиологических причин эта женщина вообще не способна испытывать чувства? И все же мне кажется, я могу до нее достучаться. Могу сделать так, чтобы она поняла, что значит любить».
— Рейчел, налить тебе выпить?
— Да, пожалуйста. Имбирный эль.
— Сейчас.
— Так, ребята, — сказала Карен, — давайте решать, что нам делать. Или мы будем просто сидеть и ждать, пока нас не пристрелят, как Уоррена?
— А что мы еще можем сделать? — ответил Люк. Он нашел коробку, куда складывали все вещи, забытые посетителями в баре. Там обнаружилось три мобильных телефона. И один из них даже работал.
— Рик, возьми. Позвони сыну.
Рик передал Рейчел имбирный эль и взял у Люка телефон. Но не успел он набрать номер, как у Карен зазвонил ее мобильный.
— Кейси?
— Мам, они подожгли торговый центр! Столько дыма! Наверное, его видно из космоса. Тут сплошная анархия.
— Кейси, ты уже дома?
— Да, дома. Хотя там, на улице, так интересно. Дурдом, как он есть.
— Ты дозвонилась в полицию?
— Пытаюсь звонить. Но никто не берет трубку.
— Кейси, никуда не ходи. Сиди дома. Ты отцу не звонила?
— Не могу дозвониться.
Связь оборвалась.
Рик попробовал дозвониться сыну, но не смог. Ни с телефона Карен, ни с телефонов из коробки «бюро находок». Разговор как-то сам собой выдохся. Все сидели молча.
Люк
Три года назад состояние отца, страдавшего рано проявившейся болезнью Альцгеймера, стало настолько тяжелым, что он больше не мог оставаться дома — его беспощадный, суровый отец, который однажды сказал Люку, когда они вместе гуляли по пляжу: «Я не отбрасываю тень, сынок. Я излучаю свет»; его непреклонный отец, Калеб, который однажды сказал Люку, что противоположность труда — это не леность, а воровство.
Калеб воспитывал Люка так, словно не сомневался, что тот пойдет по его стопам, и в то же время ясно давал понять, что Люк никогда не станет таким же возвышенно-одухотворенным, как он сам. Как это часто бывает, когда отцовское эго борется с сыновним, битвы были тяжелыми, мерзкими и при этом весьма патетическими. Люку особенно запомнился один случай. Ему тогда было девять лет. Отец зашел к нему в комнату и увидел, что он играет в пластмассовых солдатиков. Калеб сходил за радиотелефоном, вернулся в детскую, сел на кровать и сказал:
— Ладно, пусть твои солдатики убивают друг друга, но каждый раз, когда кто-то из них умирает, я буду звонить его матери.
— Папа, это просто пластмассовые солдатики.
— Для тебя — да, но не для лучшей части тебя.
— Ладно, звони их мамам.
— И буду звонить. Вон там, вижу, один упал… — Калеб набрал номер из семи цифр, поднес трубку к уху и, хотя Люк ясно слышал в трубке гудок, проговорил: — Алло? Миссис Миллер? Говорит пастор Френч. Боюсь, у меня для вас очень плохие новости, миссис Миллер. Ваш сын погиб. Нет, никакой ошибки нет. Он сегодня геройски погиб в бою. В каком бою? Я не знаю. Вам надо поговорить с человеком, которого я когда-то считал своим сыном. Он должен знать, что это был за бой. Мне очень жаль, миссис Миллер. Примите мои соболезнования. Миссис Миллер, не плачьте, пожалуйста. Слезами горю не поможешь. Да, я абсолютно уверен, что он погиб. Да. И убийца — мой сын.
Эта борьба не прекращалась до тех самых пор, пока отца не скосила болезнь Альцгеймера, причем началась она быстро и развивалась стремительно. Мать Люка, совершенно раздавленная горем, все же сумела устроить отца в клинику на Западном берегу, учрежденную специально для бывших священнослужителей. Она сама повезла туда Калеба на машине, и в дороге они попали под горный обвал вместе с десятком других машин. Слой земли и камней был таким толстым, что откопать пострадавших не представлялось возможным. С тех пор Люку приходится жить с мыслью, что они все еще там, под толщей камней и земли, — эти покрытые мясом скелеты в своих «фольксвагенах», «олдсмобилях», «катласах» и микроавтобусах, — и останутся там навсегда, замурованные в горном склоне на миллиарды лет, пока солнце не вспыхнет сверхновой звездой. Эти тела связывают нас с будущим. Они застыли во времени. Завтра = вчера = сегодня = то же самое, всегда.
Их гробница в толще горы — совсем не то, что могила на кладбище. Два метра земли — это ничто. Через какую-то сотню лет могилы нашего времени превратятся в богатый источник дохода для неразборчивых в средствах мародеров. Но погребение внутри горы — это же с ума сойти, если задуматься. Когда закончится время? Когда закончатся люди? Сегодня утром, в самолете, летящем в Торонто, Люк размышлял о времени и эволюции. Давай думать на дальнюю перспективу, Люк. К чему мы идем, во что эволюционируем? Мы так и будем жить-поживать, изо дня в день, заниматься своими делами, пить кофе, строить поля для гольфа, снимать фотокопии с документов и воевать, пока мы все не мутируем и не превратимся в какой-то другой биологический вид? И долго мы еще будем делать все то, что делаем сейчас? Если мы не мутируем быстро, то и через десять тысяч лет мы останемся точно такими же, как сейчас, только ресурсы планеты будут исчерпаны. Уменьшится ли население Земли? Должно уменьшиться, хотя бы уже потому, что Солнце когда-нибудь взорвется и превратится в сверхновую. Так когда же закончится человечество, каким мы его знаем? Когда закончатся люди? Когда население начнет уменьшаться? Это не просто гипотезы, это математическая достоверность. Вопрос только когда? Когда? Когда?
