Питер Абрахамс - Живущие в ночи. Чрезвычайное положение
— Мы с тобой представляем меньшинство в наших национальных группах, а ты судишь о том, хорошо или нет общество, по тому, как оно относится к меньшинству, которое не подчиняется установленным правилам, общается с представителя ми других групп, вступает с ними в интимные или дружеские отношения.
— Так ты в самом деле думаешь, что настанет день, когда африканцы будут считать индийцев южноафриканцами, без всяких оговорок?
— Что тебе оказать? Я ведь могу отвечать только за себя.
— Ты прав.
— Во имя будущего страны, во имя счастья африканцев я надеюсь, и я молюсь, чтобы такой день непременно настал.
— А если нет?.. — Она так и не сказала, каким печальным и ужасным окажется их будущее, если этого не случится, лишь взглядом, полным тревоги, молила рассеять ее сомнения.
— Если нет… — медленно начал он, но стук в дверь прервал его на полуслове.
— Извините, мисс Ди, — сказал Дики Наяккар. — Доктор велел переправить его на ферму. — Он указал глазами на Нкоси. — Так вот, вокруг дома шатаются шпики, и единственный способ выбраться отсюда — это смешаться с толпой этих глупых святош, которые отправляются к реке.
— Дики! — одернула его Ди. — Не годится верующих людей называть глупцами.
Дики тотчас же изобразил на своем лице раскаяние.
— Простите, мисс Ди, но ведь они не христиане, они даже в церковь не ходят. Так вот, единственный способ выбраться отсюда — это присоединиться к ним, а они уже начали собираться.
— Сколько у вас времени? — спросила Ди.
— Пять, ну, десять минут, — ответил Дики.
— Хорошо. Пошли сюда Кисси, и пусть она захватит все необходимое для гримировки, а сам тем временем разыщи для мистера Нкоси подходящую одежду.
Дики Наяккар исчез, и почти тотчас же появилась Кисси с небольшим подносом, уставленным пузырьками с различного цвета этикетками. Ди усадила Нкоси перед туалетным столиком, и, не говоря ни слова, женщины принялись за дело. Нкоси смотрел в зеркало и видел, как лицо его постепенно темнеет и из густо-бронзового, с легким оттенком желтизны становится матово-черным. Лнцо, шея и уши были окрашены в черный цвет. Потом, когда все было готово, Ди смочила руку водой и провела ладонью по щеке Нкоси. Никаких следов краски на ладони не осталось.
— Вдруг пойдет дождь или вам придется залезть в реку, — пояснила она.
— А как же ее снять, эту краску? — поинтересовался он.
— Постепенно она сама сойдет. Краска держится не больше пяти дней, но у нас есть и специальная жидкость на тот случай, если понадобится снять краску раньше. Сейчас Кисси изменит черты твоего лица, она большой специалист по этой части, а я тем временем займусь руками, сделаю их черными.
Пока Кисси трудилась над его лицом — меняла форму носа, то здесь, то там накладывая краской штрихи, делала лоб уже, а лицо длиннее, пока меняла форму пухлых губ и форму глаз, он внимательно изучал ее лицо. Трудно поверить, думал он, что обе эти женщины — индианки. Кисси — очень смуглая и тоненькая, с бесстрастным лицом гордых баролонгских женщин. Такие же, как у них, глаза мертвой змеи, широкие костлявые плечи, тонкая, длинная некрасивая шея, плоская грудь, угловатость и резкость в движениях. Впрочем, у всех баролонгских женщин, даже у самых тощих, есть какое-то подобие груди, даже если эта грудь дряблая и свисает до пояса. Кисси была совершенно плоской. Платок, повязанный на африканский манер, целиком скрывал волосы, и только очень темный цвет кожи свидетельствовал о том, что она не из баролонгов. Ни один из баролонгов — будь то мужчина или женщина — не был таким черным, как Дики Наяккар, как Сэмми Найду или как он сам теперь, в гриме. У Кисси были ловкие руки с длинными пальцами, однако Нкоси они казались безжизненными, как и ее глаза. Вот Ди — совсем другое дело. Когда она покрывала краской его руки, каждое ее прикосновение вызывало в нем ответный импульс, биение жизни, ощущавшееся в ее пальцах, передавалось и ему. Ничего подобного он не испытывал от прикосновения Кисси, «Любопытно, — спросил он себя, — это потому, что я не представляю для нее никакого интереса, или потому, что для меня она всего-навсего неодушевленный предмет — так по крайней мере она считает». Не будь здесь Ди, он постарался бы это выяснить. Эта женщина и ей подобные смотрят на отношения с человеком другой расовой группы, пожалуй, гораздо проще, нежели такие, как Ди. А может, он ошибается? Поразмыслив, он пришел к прямо противоположному выводу. Предрассудки особенно живучи в людях малоразвитых: чем проще образ жизни, тем строже и тщательнее соблюдаются обычаи как той или иной расовой группой в целом, так и отдельными ее представителями. И тем не менее ярые защитники предрассудков, точно так же как и их ярые противники, почти всегда были выходцами из более развитой, более привилегированной и более влиятельной части той или иной группы, того или иного общества.
— О чем ты думаешь? — спросила Ди.
— Об истоках предрассудков.
— Кисси навела тебя на эти мысли?
— Странно, не правда ли? Но, глядя на нее, начинаешь размышлять.
— Очень важно, — задумчиво проговорила Ди, — выбрать для общения время и условия. Мы не знаем друг друга, а потому не знаем и самих себя и своих мыслей.
Кисси отошла чуть в сторону, оценивая результаты своей работы, а потом вопросительно посмотрела на Ди. Поглощенная мыслями об истоках предрассудков, Ди лишь устало пожала плечами.
— Отлично, Кисси. Он стал неузнаваем.
Однако Кисеи по-своему истолковала ее жест.
— Но вы недовольны, мисс Ди.
— Просто я думала о другом.
— О предрассудках? — осторожно осведомилась Кисси.
— Да, Кисой, о предрассудках.
— Мы с ними рождаемся, — сухо заметила Кисеи, — И так будет всегда.
Не дожидаясь, какая последует реакция и что скажет на это Ди, Кисси собрала пузырьки и вышла из комнаты.
Ди Нанкху сидела глубоко подавленная. Нкоси почувствовал это и, чтобы не поддаться ее настроению, постарался отвлечься. Он стал думать о том, что его ждет, и чем больше думал, тем сильнее напрягались у него нервы и ум.
От сознания того, что у них нет сейчас единого эмоционального настроя, они испытывали скованность и неловкость и смотрели друг на друга совсем по-иному, как-то отрешенно и безразлично. Им даже не о чем было говорить. Ди отошла к маленькому оконцу и повернулась к Нкоси спиной. Он рассматривал свое изображение в зеркале, стараясь представить себя в индийском тюрбане. Загримированного, его не узнала бы даже родная мать, окажись она рядом. Только Ди не ошиблась бы, мелькнуло где-то в тайниках сознания, Ди сразу бы узнала. Он страстно желал снова ощутить душевную близость с нею, но она стояла спиной к нему, чужая и равнодушная.
Короткое молчание показалось вечностью, а потом пришел Дики и принес одежду, которая должна была окончательно преобразить облик Нкоси. Он напомнил, что в их распоряжении совсем мало времени, и пошел собираться. Нкоси отправился к себе в комнату, переоделся и снова вернулся к Ди. Она подошла к нему и поправила тюрбан.
Снова появился Дики.
— Пора идти, сэр.
Только сейчас Ди очнулась. Она схватила Нкоси за руки и, казалось, никогда его не отпустит. Она посмотрела на его изменившееся лицо и закусила губы. Дики Наяккар стоял как зачарованный, стараясь не смотреть в их сторону и в то же время не желая упустить хоть малейшую деталь этой молчаливой сцены… О боже, ну точь-в-точь, как в кино… И тут он вспомнил огромного Сэмми Найду. Сэмми никогда не показывал виду, но Дики знал, что больше всего на свете он желал, чтобы мисс Ди взглянула на него так, как она смотрела сейчас на этого маленького черного парня.
— Нам надо идти, — повторил Дики Наяккар.
Ди наконец отпустила руки Нкоси.
— Пожалуйста, береги его, Дики.
— Хорошо, мисс Ди.
— Как следует береги.
— Хорошо…
— Он очень дорог мне…
— Мисс Ди…
— Он для меня вое, Дики… Все на свете.
— Понимаю, мисс Ди.
Она резко повернулась, а они молча вышли из комнаты и стали спускаться по лестнице.
Дики Наяккар вел Нкоси к черному ходу. В коридоре толпились больные, дожидавшиеся возвращения доктора. Нкоси заметил цветную женщину с ребенком, который, по-видимому, был лишь наполовину индийцем. Все остальные были индийцы — маленькие, несчастные, какие-то высохшие. Когда они проходили через кухню, Кисси и рослая миловидная девушка в сари, с длинными напомаженными волосами мельком взглянули «а них и продолжали работать как ни в чем не бывало. В воздухе стоял тонкий, неповторимый аромат порошка кари и топленого масла, трав и специй.
Однако стоило им очутиться на улице, как мир снова предстал в тусклом однообразии: здесь царила жалкая нищета, столь характерная для любого района тропических и субтропических стран, где живут бедняки, обездоленные и отверженные. В холодных странах кварталы бедняков тоже тусклы и однообразны, но солнце светит там не та «ярко, не так резко, не так ясно и не та «беспощадно, поэтому краски бедности как бы приглушены. В тропических же и субтропических странах всякая грязь, всякая пакость и мерзость особенно резко бросаются в глаза, озаренные сиянием солнца. И даже земля, которую редко увидишь голой в холодных странах, здесь, из-за отсутствия растительности, приобретает особенно неприглядный вид. Но самое убогое зрелище являют собой внутренние дворы в тропических странах: там солнце безжалостно выжигает все до последней травинки, превращая землю в коричневую корку грязи, там везде валяются отбросы и вьются рои мух. Все эти внутренние дворы и проходы, по которым Дики Наяккар вел Нкоси, составляли один общий огромный и убогий двор — задворки нации; район трущоб, один из многих, удивительно похожий на все другие, независимо от того, кто их населяет — индийцы, цветные или черные, и даже специфические запахи пищи и разные обычаи — свои у каждой группы — не могут затушевать того главного, что делает их похожими друг на, друга.
