Астрид Линдгрен - Кати в Америке

Мы с Джоном этого не сделали. Мы поплыли по Миссисипи на громадном туристическом пароходе, где танцевали на огромной палубе, пока пароход медленно скользил по реке. Вдоль набережных длиной с милю мелькали темные контуры грузовых пароходов со всех уголков земли. Ночь была такая теплая! На небе было столько звезд, сверкающих звезд южного неба! Но еще ярче сияли огни города, еще ярче светило, блестело и сверкало за нашими спинами то, что называлось — Новый Орлеан.

XV

We don’t want to mix with them people![156]

Ничего другого, кроме этого упрямого объяснения, я не смогла выжать из шофера такси, которого интервьюировала по поводу его отношения к неграм. Да, он сказал также, что хорош тот негр, который лежит на глубине пяти футов[157] под землей. Но тут я вылезла из такси и расплатилась с шофером.

— Бедный «этот народ», — говорю я.

Ужасно было видеть белых и цветных, живущих бок о бок в одном и том же государстве и все же так строго отграниченных друг от друга, словно между ними воздвигнута незримая стена.

— У меня такое чувство, словно во мне формируется новая Гарриет Бичер-Стоу[158], — предостерегающе сказала я Джону Хаммонду, когда мы ели ленч в одном из маленьких уютных ресторанчиков в Vieux Carre, где столы были расставлены в патио под открытым небом.

Джон помешивал ложечкой креветочный коктейль и ничего не ответил.

— У меня безумное желание поднять знамя мятежа! — продолжала я. — Отвратительно видеть, как вы обращаетесь с цветными здесь, в южных штатах.

Но тут Джон начал читать мне длинный доклад. Он сказал, что ни один человек, рожденный не в южных штатах, не может справедливо решать проблему негров. Вне всякого сомнения, существует немного благородных и образованных негров. Но большей части ни в коем случае нельзя еще дать вольную, белой расе необходимо сохранить свое господство.

— С помощью линчеваний и прочего насилия, — ввернула я.

Джон притворился, что не слышит.

— Представь себе штат, как, например, Миссисипи, — сказал он, — где негров столько же, сколько и белых, а в ближайшем будущем, возможно, негров станет еще больше. А теперь представь себе плантацию, где, возможно, пять-шесть белых живут в окружении нескольких сотен негров. Как ты думаешь, что произойдет, если негры не будут абсолютно убеждены в неприкосновенности белых?

— Чепуха! — отрезала я. — Так, стало быть, именно в этом причина того, что ты даже не подашь руки негру? Уж не думаешь ли ты, что непосредственно в результате этого рукопожатия и произойдет восстание на плантации в штате Миссисипи?

Джон боязливо огляделся. Разумеется, он боялся, что кто-нибудь за соседними столами услышит мои еретические высказывания. Затем он начал говорить о Reconstruction[159] (это делают все жители Юга раньше или позже) — периоде, последовавшем за Гражданской войной. Саму войну можно забыть. Но пока Вселенная существует, жители южных штатов будут вспоминать, что было потом. Reconstruction, стало быть, период, когда армия северных штатов осадила южные, дала неграм свободу и возможность занимать важные посты в общественной жизни. А следствием были ужасающие насилия со стороны негров.

Я заметила, что у Джона, должно быть, сказочно хорошая память, если он помнит то, что случилось во второй половине XIX века, и тогда выяснилось, что его прадедушка со стороны матери говорил, что дни Реконструкции никогда не следует забывать! А последующие поколения потом только подмяукивали.

— Нет, — утверждал Джон, — совершенно необходимо, чтобы негры по меньшей мере еще одно столетие оставались на своих местах, по крайней мере до тех пор, пока не станут более образованными.

Я возразила, что, возможно, в таком случае не мешало бы вложить чуточку больше денег в образование негров. И добавила: мол, я не верю, что так уж опасно для жизни американцев выказать неграм хоть капельку обычной человечности и дружелюбия.

Джон был уже близок к панике, боясь, что кто-нибудь из сидящих вокруг услышит, какая я nigger lover[160]. Это худшее прозвище, которое вообще может прозвучать на Юге. Но я продолжала неутомимо интервьюировать Джона: что он может сделать и не делает, если он белый и живет в южных штатах. Пожал ли он когда-нибудь руку негру? Никогда! Может ли он представить себе, что обедает вместе с негром? Никогда в жизни!

Да и вообще, нет ни одного ресторана для белых, в котором обслужили бы негра. Может ли Джон представить себе, что ходит в гости к негру?

Джон даже не пытался ответить на эти вопросы, он только стонал. Я решила освободить его от общества такой опасной анархистки, как я, и сказала, что мне надо в мире и покое подумать. И села на скамейку среди деревьев возле Джексон-сквер[161] и стала думать. Я пыталась представить себе, как это было бы, будь я не Кати из Стокгольма, а негритянской девушкой здесь, в штате Луизиана. Да, как это, собственно говоря, могло бы быть? Прежде всего мне нельзя было бы сидеть на этой скамейке, где разрешается сидеть только белым.

Быть может, у меня возникло бы желание посетить соседний музей, совсем рядом. Там висят плети и железные цепи, которыми пользовались белые, чтобы истязать и мучить моих предков. Там находится и большой стол, который в минувшие времена употреблялся на аукционах рабов. На этот стол выставлялись мои предки на обозрение желающим их купить. Я и сейчас еще могла бы увидеть следы, оставленные их ногами на деревянном столе. Я могла бы увидеть все это... если бы мне было дозволено войти в музей. Но этого мне нельзя.

Если бы я захотела сесть в трамвай, чтобы уехать отсюда, я могла бы, разумеется, это сделать. Но я не могу сесть там, где захочется. «For colored patrons» [162] — этой табличкой я должна руководствоваться. Если бы я захотела пить и нашла фонтанчик на улице, то не могла бы удовлетворить там жажду, — это могут сделать только белые, потому что их жажда благороднее моей. Если бы мне понадобилось что-нибудь купить, я могла бы зайти в магазин и сделать это, да, пожалуйста, потому что белые сделали открытие, что мои деньги ничем не отличаются от их денег. Но, понятно, меня не будут обслуживать так, как если бы я была белой. Меня не станут называть «мисс». И есть множество магазинов, которые специально оповещают, что обслуживают «дискриминированных» покупателей. Я, очевидно, могла бы посещать high school и college[163], потому что их на удивление много для меня и таких, как я, но, во всяком случае, я не могла бы никогда получить работу, где реализовала бы свои знания. Мне пришлось бы довольствоваться какой-нибудь скромной должностью уборщицы в отеле, должностью экономки или чем-то таким. Да и за свою работу я получала бы гораздо меньше денег, чем если бы была белой. А когда я мыла бы посуду, мне не разрешалось бы смешивать мой обеденный прибор с господскими. Не могла бы я здесь, в Новом Орлеане, пойти посмотреть один из знаменитых футбольных матчей. Не могла бы поплыть на пароходе на такую экскурсию, которую совершила, будучи Кати из Стокгольма. Не могла бы посидеть в одном из уютных ресторанчиков в Vieux Carre. Я не могла бы сделать этого и ничего другого, даже если бы у меня было много денег. Ничто не поможет, даже если моя кровь на три четверти состоит из той самой необыкновенной крови белого человека. Если у меня в жилах течет самая малость негритянской крови, то я есть и останусь негритянкой. Я — Джим Кроу[164] и подчиняюсь запретам для Джимов Кроу, которые придумала белая раса, чтобы моя знала свое место, — потому что «покажи негру палец, он всю руку отхватит», и вспомни Reconstruction, и «ни один человек, рожденный не на Юге, не может понять...». Понять что именно?.. А то, что «niggers», «darkies»[165], «sambos»[166], «pickaninnies»[167], собственно говоря, не что иное, как скопище диких зверей, которые недавно вышли из джунглей.

Такова горькая действительность для меня, бедной негритянской девушки из Луизианы. И единственное утешение, которое я могу придумать, — то, что есть штаты гораздо хуже. Есть штат, который называется «Миссисипи», — самый худший, и я должна радоваться, что родилась не там. Ричард Райт[168] родился там, да, тот, что написал повесть «Черный юноша».

Со вздохом облегчения, что я все же Кати из Стокгольма, я поднялась со скамейки и рысью помчалась в отель — посмотреть, жива ли еще Тетушка. С человеческой точки зрения, она была жива. Она оставила небольшую записку, в которой сообщала, что уехала с миссис Хаммонд и что пусть я только посмею снова явиться так же поздно и сегодня вечером!