Мартин Бут - Американец, или очень скрытный джентльмен
Целый день я обдумываю эту задачу, сидя на табуретке перед мольбертом, а потом — на лоджии, над которой заходит солнце. Непростая задача. И всего три недели.
Наконец я решаю взять «Сочими-821» и переработать. У него есть штатный глушитель, но он не подойдет. Придется делать новый. Мой заказчик не из тех, кто палит куда попало, а там уж как повезет; он, как и я, зависит от стечения обстоятельств. Поэтому и нужен оптический прицел.
«Сочими» — итальянская марка, их производит миланская «Сосиета коструциони индустриали». Речь идет о достаточно новой модели, впервые выпущенной в 1984 году, сходной с израильским пистолетом-пулеметом «Узи» — любимчиком угонщиков самолетов, не склонных к изыскам штурмовых отрядов и стрелков по мотоциклистам. На нем такой же оптический прицел, такой же предохранитель, такой же рожковый магазин. Ствольная коробка прямоугольной формы, изготовленная с помощью высокоточного литья с использованием легких сплавов. Сам ствол из высокопрочной оружейной стали. Можно добавить оптический прицел с лазерным целеуказателем. Ствол короткий, не слишком удобный для точного прицела, далеко не идеальный для стрельбы по удаленной цели. Длина пистолета с убранным прикладом всего четыреста миллиметров, вес без магазина всего два килограмма четыреста пятьдесят граммов. Ствол длиной двести миллиметров, с шестью правосторонними нарезами. В стандартный двухрядный магазин входит тридцать патронов «Парабеллум» девять на девятнадцать миллиметров. Скорострельность — шестьсот выстрелов в минуту, начальная скорость пули — триста восемьдесят метров в секунду. Впрочем, глушитель значительно ее понизит — и с этим мне придется что-то делать.
Я вижу только один выход. Придется удлинить ствол и, вместо того чтобы надевать на него глушитель, который снизит начальную скорость, установить пламегаситель вроде того, который американцы используют на «Ингрэме» десятой модели. Он не глушит звук выстрела, но рассеивает его. Сам выстрел вы слышите, но определить по этому звуку, откуда стреляют, достаточно сложно. Хотелось бы обеспечить заказчику пять полных секунд для ведения огня — или, по крайней мере, как можно ближе к тому. Значит, придется увеличить объем магазина. Десять патронов в секунду, помноженные на пять секунд, дают в произведении пятидесятипатронный магазин: шестидесятипатронный сделал бы пистолет слишком громоздким и слишком тяжелым для прицельной стрельбы.
Для ствола такой длины потребуется, в немалых количествах, токката и фуга ре-минор Баха. Остальное не представляет особых сложностей.
В свое время мне приходилось делать пистолеты с нуля. Покупать металл, выковывать, формовать, сверлить, скручивать и нарезать ствол, конструировать спусковой механизм. Именно этим я и занимался, когда исходил вонючим потом на задворках аэропорта Кайтак. Мне не только пришлось смастерить пистолет с нуля, но еще и замаскировать его под чемоданчик.
Но сделано это было виртуозно, говорю я себе. Приклад стал ручкой, ствол — верхним краем. Магазин размещался в задней створке, он откидывался на петлях, которые были петлями чемоданчика. Спусковой механизм крепился в бутафорском цифровом замке в середине передней панели. Я прошел с этим чемоданчиком несколько таможенных досмотров. Я лично доставил его в Манилу. Этим пистолетом воспользовались три раза, все три раза успешно. Каждый раз в другой стране. Сколько мне известно, теперь он в каком-то музее ФБР. Разумеется, это было еще до эпохи тотального просвечивания в аэропортах. Угонщики самолетов сильно усложнили мою жизнь.
Вот поэтому меня и удивляет, что эти детали совершенно не волнуют моего заказчика. Похоже, пользоваться пистолетом будут не за океаном. В Европе или в каком-то другом месте, куда можно добраться, не садясь в самолет.
Я сижу за верстаком, аккуратно гну листовую сталь на новый удлиненный магазин и праздно гадаю, кто же намечен в жертвы. Такими мыслями удобно заполнять долгие минуты, когда руки заняты, а голова свободна.
Скорее всего, как мне кажется, Арафат или Шарон. Если так, мой заказчик, видимо, работает на какое-то правительство. Мне уже случалось делать оружие для агентов-фрилансеров, состоявших на службе у Соединенных Штатов, Франции или Великобритании. Я принципиально не работаю со штатными государственными сотрудниками.
Если цель — не Каддафи, тогда это может быть глава любого европейского государства, да, собственно, глава любого государства, приехавший в Европу с визитом. Одна из возможных кандидаток — премьер-министр Великобритании: в самых разных кругах, далеко не обязательно иностранных или антибритански настроенных, у нее достаточно ненавистников. Если дело выгорит, не на одной улице случится тихий праздник. Другая потенциальная жертва — германский лидер. Или любой из членов его кабинета. Пусть Андреас Баадер и мертв, но его идеи продолжают жить.
Мы с Баадером встречались лишь однажды. Нас познакомил один англичанин, Иэн Маклеод; было это в Штутгарте зимой 1971 года. Баадер был смирным на вид человеком, очень привлекательным внешне, этакий образ революционера из народа. Густые, кустистые брови, аккуратно подстриженные усы. Короткие волосы. На вид — немецкий Че Гевара. Глаза сияли тем светом, который горит в глазах монахов и наемников — огнем уверенности в своей идейной правоте; это пламя было отсветом внутренней убежденности, что человек выбрал правильный путь.
Многие из тех, для кого я работаю, носят такой огонь в своей душе. Их души полностью охвачены этим пламенем. Оно заменяет им наркотики, секс, даже воздух для дыхания. Их невозможно отравить, застрелить, взорвать, утопить, сбросить с утеса. Даже когда тело упокоилось в земле или пепел развеян по ветру, пожар их убеждений продолжает бушевать. Смертен человек, но не его убеждения. Идею не изведешь.
Я — добрый мастер оружейных дел. Один из лучших в мире. И уж всяко — в моем мире. Я не люблю говорить о себе «оружейник»: это слово отдает ремесленничеством. Я не ремесленник. Я — творец. Создавая оружие, я столь же придирчив в выборе форм и столь же внимателен к деталям, как и краснодеревщик, создающий мебельный шедевр. Ни один художник не вкладывает в картину столько души, сколько вкладываю я в свои произведения.
Мои таланты раскрылись по чистой случайности. Я никогда не собирался заниматься оружием, никогда и не предполагал, что моя стезя поведет в эту сторону. Началось все с того, что я согласился сделать одолжение одному собрату по мелким правонарушениям из той самой деревушки, средоточия всего, что только есть банального в мире. Он был одним из немногих тамошних жителей, кто вступал со мной в разговоры не только ради того, чтобы сообщить, который час и какова погода. Возможно, он знал — или догадался внутренним чутьем, — что я гожусь не только на то, чтобы лудить старые серебряные чайники. В моем мире способность чуять себе подобного развивается до степени инстинкта.
Звали его Фер. Ему было под шестьдесят. Я так и не докопался, откуда у него такое прозвание: возможно, полное его имя было Фергус, а может, и Фергюсон. Или он вообще был каким-нибудь Фаркварсоном, рожденным вне брака и обреченным на прозябание в деревенской глуши. Обитал он в полуразвалившемся фургоне, стоявшем в саду примерно в километре от деревни: шины давно истлели, бока обросли травой и диким виноградом, радиатор и крышка капота отсутствовали, равно как и изрядный кусок двигателя. На месте коробки передач торчал крепкий побег ясеня. Думаю, к нынешнему моменту его ствол уже развалил напополам ржавую кабину.
Фер был местным браконьером: он держал хорьков в кузове, а еще у него была черная ищейка по имени Молли. Зимой он неизменно поставлял к деревенскому столу фазанов, кроликов, а порой даже зайцев и оленей. Летом он сдавал голубей в китайские рестораны соседних городков. Еще он умудрялся летом ловить форель, а осенью, если в реках хватало воды, то и семгу. В межсезонье он подрабатывал дровосеком — валил и прореживал лес, плату брал дровами и продавал их вязанками из палатки на шоссе. Топор у него был такой, что им можно было бриться; он один управлялся с двуручной пилой, был по-крестьянски сметлив и уважал хорошие ружья.
Речь шла о двустволке двенадцатого калибра. Это не был ни «Пурди», ни «Черчилль», ничего такого особенного, никакого ящика из тикового дерева с латунными накладками, филигранью на замке и бархатными выемками. Это было рабочее оружие. Фер истово следил за его исправностью, добросовестно смазывал, чистил и полировал. Он заботился о двустволке куда трепетнее, чем о Молли, хорьках, своем фургоне и самом себе. Но даже лелеемое существо может заболеть. Однажды осенним вечером треснул один из курков, и Фер пришел ко мне. Объяснил он это тем, что двустволка старая, детали к ней больше не выпускают, хотя так-то оружие еще крепкое, а на новое у него нет денег. На самом деле двустволка, разумеется, была незарегистрированная, да еще, скорее всего, и темного происхождения. Нести ее к официальному оружейнику было слишком рискованно.
